Женатый мужчина

— У вас нет друзей среди лейбористов?

— Есть один, — сказал он.

— И он не передовой, не умный? Джон помялся.

— Нет, почему же, но…

— Но что? Не надо, знаю. Передовой, умный, алкоголик и неряха.

— Более или менее точно.

— Джентльменский набор лейбористских деятелей. У них у всех сальные волосы и перхоть, все как один ходят в нейлоновых сорочках и при галстуке, со значком своей бывшей школы.

— Неужели и я так скверно выгляжу? — спросил Джон.

— Не до такой степени. Пока еще — нет. — Она поднялась и села с ним рядом. — Можно будет над этим поработать, — сказала она и поглядела на ярлычок с обратной стороны его галстука. — «Либертиз» ^[36]? Это не годится.

Алкоголь прибавил ему смелости, и ее близость, как и запах ее духов, больше не смущала его. Ее юное лицо со вздернутым носиком вдруг оказалось совсем рядом, а широко раскрытые карие глаза смотрели на него в упор, в них были ирония и независимость.

— Ну-ка. И перхоти еще не набралось.

— Перед выборной конференцией посыплю голову «Редибреком».

— А что это такое?

— Детское питание. Овсяная мука. Глаза ее на мгновение стали серьезными.

— Да, конечно, у вас же дети.

— И еще бриолином намажусь, вот и все дела, — продолжал Джон. Он едва ли заметил перемену в ее настроении.

Она поднялась и пересела на свое место напротив.

— Нет, не надо вам менять внешность. Вы же не реакционный адвокатишка или какой-нибудь жалкий политикан.

— Так кто же я? — Язык у него чуть-чуть заплетался.

— Вы сможете стать государственным мужем.

— Разве это не одно и то же?

— О нет. Для политикана власть — это самоцель. Для государственного мужа — лишь средство к достижению цели, средство для осуществления своего идеала. У вас ведь есть идеал, правда?

Он помолчал. — Да.

— Расскажите.

Джон пожалел, что много выпил.

— Единая нация Дизраэли.

— Прекрасно, — сказала она. — Это и мой идеал.

— Я не утопист, — сказал Джон. — Известное неравенство и несправедливость, вероятно, неизбежны, но ни в какой другой стране мира, за исключением разве что Индии, нет такого переизбытка ненужных и бессмысленных кастовых разграничений, как в Англии. И что самое страшное… — Он вдруг почувствовал прилив красноречия: — Все это упрочилось в нашем сознании. Чем больше мы уравниваем людей посредством налогообложения, тем больше они цепляются за свои жалкие привилегии, единственный смысл которых — уязвить тех, кто ими не обладает: отдельные буфеты, где обедают только директора, персональные туалеты, частные школы. Все стало своего рода фетишем, который тянет нашу страну на дно.

— Согласна, — спокойно проговорила Паула.

— Не знаю, не знаю, что можно сделать в парламенте, — сказал Джон.

— Вы сделаете очень много, я уверена, — сказала она. — Там сидят такие посредственности.

— Ну… — начал было он смущенно.

— Господи, как бы я хотела быть мужчиной! — пылко воскликнула она.

— Почему?

— Потому что тогда я повела бы себя точно так же, как вы.

— А разве, будучи женщиной, вы не можете?

— Нет.

— Как это… в наши-то дни?

— А я антифеминистка. Я ведь вам уже говорила. Мужчины боятся властных женщин, а другие женщины обижаются. Единственная моя надежда — это прилепиться… — Она замешкалась, покраснела, но все же договорила: — К какой-нибудь восходящей звезде.

— Какая жалость, что я женат, — произнес Джон с улыбкой.

— Верно. Какая жалость. — Она рассмеялась. Джон посмотрел на часы.

— Кстати, раз уж мы об этом заговорили… — начал он.

— Да? — сказала она.

Они оба встали. Джон поставил стакан на маленький, со стеклянной столешницей столик и, слегка покачиваясь, направился к винтовой лестнице.

— Нам придется снова встретиться, когда вы повидаетесь с Терри, — выговорил он.

— Прекрасно, — сказала она.

— А я попытаюсь раздобыть умных, передовых друзей. — Он пошел вниз по лестнице, крепко держась за кованые перила, чтобы не потерять равновесия.

— Вы не хотите видеть Терри, я вас правильно поняла? — спросила она.

— Нет, — проговорил он. — Это было бы… неэтично.

— Безусловно.

— Так или иначе, — сказал он, миновав последнюю ступеньку и с улыбкой повернувшись к Пауле, — очень приятно иметь вас в качестве посредника.

Они обменялись дружескими поцелуями в щеку. Шагая по булыжной мостовой к Виктория-роуд, Джон прошел мимо белого «форда-эскорта», за рулем которого сидел парень и курил. Его худощавое лицо показалось Джону знакомым.

Глава шестая

Когда Джон вернулся домой, Клэр встретила его в отвратительном настроении.

— Где тебя черти носят?

— Задержался. А что?

— Ты же пригласил Сэндерсона на коктейль.

— Извини, — буркнул Джон. — Совсем вылетело из головы.

Сэндерсон был секретарем местной ассоциации домовладельцев.

— И Анна, как назло, заболела, я с ног сбилась — то наливала херес Сэндерсону, то ее на горшок сажала…

— Мне ужасно неприятно. — Джон стянул с себя плащ.

— Где тебя все-таки носило? Клерк сказал, что ты в шесть часов ушел из конторы.

— Пришлось заглянуть к Пауле Джеррард по ее делу.

— И она тебя напоила джином. Явно не разбавленным, от тебя просто разит. — Клэр повернулась и пошла к лестнице, ведущей вниз, в кухню.

— А Сэндерсон еще здесь? — поинтересовался Джон.

— Нет. Он ушел в восемь. — Она остановилась и поглядела на мужа. — Кстати, звонил Генри, спрашивал, не хотим ли мы пойти в кино. Я сказала, что хотим. Мне осточертело дома, я думала, что ты придешь вовремя, и попросила миссис Пауэлл посидеть с детьми. Теперь, конечно, уже поздно. Генри на всякий случай еще раз звонил, но я сказала, чтобы они шли одни.

— А мы возьмем и догоним их, а? Что они собираются смотреть?

— Понятия не имею, а потом я все равно уже отпустила миссис Пауэлл.

Клэр пошла вниз, в кухню, а Джон — наверх, посмотреть на дочь: Анна лежала в постели с выражением этакой терпеливой жалости к себе. В комнате пахло рвотой и дезодорантом, но, судя по всему, Анна не была опасно больна. Джон присел к ней на кровать и почитал ей сказку; она тоже сказала, что от него ужасно пахнет. Тогда он выключил свет, пожелал ей спокойной ночи и поцеловал, но оказалось, что она забыла помолиться на ночь, поэтому пришлось снова включить свет, пока она, стоя в постели на коленях, заученно и одновременно истово лепетала «Богородицу» и «Отче наш».

В соседней комнате Том наклеивал в альбом фотографии футболистов.

— Теперь у меня «Арсенал» в полном составе, па, — сообщил он, — и половина «Лидс юнайтед».

Электрическая железная дорога, которую Джон купил ему на рождество, лежала без дела, как и другие игрушки. Теперь Том не хотел знать ничего, кроме футбола: вот уже с полгода это накатило на него, как заразная болезнь, нормальный мальчик стал «фанатиком». Он мог без устали пересказывать отцу банальные подробности из жизни игроков «Арсенала», и, как Джон ни стремился разделить увлечение сына, его не волновало, кто забил мяч в ворота — юноши в красных футболках или такие же юноши, но в синих. Вот и сейчас отец и сын, питавшие друг к другу горячую привязанность, не могли найти общий язык. Том сидел над своим альбомом, а Джон отправился читать вечернюю газету.

— В половине девятого — в постель, договорились? — прокричал он с середины лестницы.

— Да, папа, — отвечал Том тоном, в котором звучало: «Отстань ты».

— Тише. Я больна, — послышалось из комнаты Анны.

Все еще испытывая легкое головокружение от джина, которым напоила его Паула, Джон пошел в спальню переодеться. Он вернулся в гостиную и уселся было с вечерней газетой, как до него долетел приглушенный крик — это Клэр звала его ужинать. Он поднялся и пошел вниз, на кухню. Клэр ела суп.

— Все остыло, — бросила она агрессивно.

— Хочешь вина? — кротко спросил он.

— Мне на надо, — ответила она. — А ты, кажется, выпил больше чем достаточно.