Женатый мужчина

— Вы, несомненно, правы. — Джон взглянул на остывшую suprême de vollaile ^[33], до которой она едва дотронулась. — Но не знаю, что тут можно сделать.

— Вообще? — спросила она. — Или для Терри Пайка?

— И то и другое.

— Это разные вещи. Согласна, в одиночку многого не сделаешь. Когда Терри вышел из тюрьмы, я добилась для него пособия, чтобы он мог подучиться, и… — Она осеклась и покраснела. — Вам это покажется смешным, но я устроила коктейль, чтобы представить его кое-кому из моих друзей.

Джон улыбнулся:

— И как это прошло?

— Ужасно, просто позорище. То есть я хочу сказать, все они глазели на него, как на зверя из зоопарка. Терри же от робости почти рта не раскрывал, зато, когда заговорил, они половину не поняли.

— Представляю.

— Пропасть слишком велика, и такие мосты, сколько их ни наводи, не помогут. И потом, глядя на моих друзей его глазами, я подумала: а захочется ли ему, собственно, менять свое общество на наше? В воровском мире сохранились своеобразное братство, живые чувства, а в высшем обществе одна фальшь и полное безразличие.

— Совершенно справедливо, — согласился Джон. — Вам пудинг или кофе?

— Чашку кофе, пожалуйста. — Она посмотрела на свою тарелку. — Извините, я так мало съела. Что-то нет аппетита.

Они вернулись к разговору о преступлении и наказании.

— Похоже, Терри Пайку трудно чем-то помочь, — сказал Джон.

— Мне кажется, если б вы взялись защищать его, он хотя бы почувствовал, что ему стараются помочь.

— Я возьмусь. — Джон перешел на несколько более официальный тон: — Но за предыдущее осуждение я не несу ни малейшей ответственности. Когда судят за укрытие краденого, то необязательно доказывать факт кражи, достаточно доказать, что обвиняемый знал, что вещь украдена. Помнится, сумма, которую, по свидетельству самого Терри Пайка, он заплатил за вещи, была так мизерна, что уже это доказывало его вину, и он был бы осужден в любом случае.

— Не сомневаюсь. Печальнее всего, что ребятам вроде Терри везде видится заговор. Потому-то он и хочет, чтобы вы его защищали. Он полагает, что вы найдете выход.

— Надеюсь, вы-то верите, что у меня сговоров с судьями не бывает.

— Конечно. — Она улыбнулась. — Я к преступному миру еще не принадлежу.

Им принесли кофе. Паула вынула пачку французских сигарет и зажала одну из них в губах, Джон чиркнул спичкой и перегнулся через столик.

— А в более широком смысле, — поинтересовался он, — можно что-то сделать?

— Я думаю, можно.

— Каким же образом?

— Вы читали «Сибиллу» Дизраэли? ^[34]

— Давно.

— Помните «две нации», богатые и бедные? Как они станут одной?

— Да.

— Не стали, так ведь? Несмотря на торжество «всеобщего благоденствия».

— Убежден, что дядя Терри Пайка, наборщик в «Таймс», зарабатывает больше иных законопослушных учителей или государственных служащих.

— Дело не только в деньгах, — сказала Паула, подавшись к Джону, в глазах у нее появился упрямый блеск. На сытый желудок Джон нашел даже, что это придавало ей бездну обаяния и одухотворяло ее лицо. — Видите ли, нас учат еще в школе, что нация — это естественно сложившееся сообщество людей, живущих в одном географическом районе, говорящих на одном языке, имеющих определенные права и обязанности друг перед другом, отличные от прав и обязанностей по отношению к гражданам другой нации. Иными словами, британская армия, действуя от имени британского правительства, считала себя вправе захватывать огромные территории, подчинять себе «туземцев», а чтобы те отдавали за бесценок свои шелка и пряности, создавали конъюнктуру рынка, выгодную для монополий… или даже брали туземцев в плен и продавали их рабами в Америку.

— Поразительно, — сказал Джон, — вы не только цитируете Шекспира, но и ориентируетесь в рыночном механизме.

— Ничего поразительного. Я изучала английскую литературу в Кембридже, а отец у меня банкир.

— Банкир?

— Да. Его зовут сэр Кристофер Джеррард. — Она назвала одного из богатейших людей в Англии совсем просто, явно не стремясь произвести впечатление или, наоборот, приглушить его. — Если поинтересоваться, как он делает деньги сейчас, то кое-что может показаться сомнительным, зато совершенно несомненны источники богатств семнадцатого и восемнадцатого веков: пиратство, работорговля, опиум… Вот так.

— Да. Времена изменились, — сказал Джон, все еще находясь под впечатлением того, что его собеседница оказалась дочерью сэра Кристофера Джеррарда.

— Это считалось в порядке вещей, потому что грабили чужеземцев. Англичанина, укравшего овцу в поместье моего предка, повесили, хотя овцу он украл, скорее всего, из-за голода.

— Парадокс, согласен, — произнес Джон с ноткой почтительности. — Но конечно же, разумнее распространять нравственные законы на сферу международных отношений, нежели ослаблять их действие там, где ими уже руководствовались.

Она вздохнула:

— Да, наверное. Для нас с вами это теоретически ясно, но эмоционально я похожа на Терри Пайка. Я инстинктивно чувствую себя в безопасности только среди своих, при этом я не имею в виду англичан вроде Терри.

Я имею в виду людей богатых. Высшие классы. Буржуазию. Думаю, что и вы — тоже.

— Я?..

— Для меня это осложняется еще и тем, что у меня мать — американка.

— И кого же вы предпочитаете — американцев или англичан?

— Я же и пытаюсь объяснить, — сказала она чуть раздраженно, — что верность — категория скорее классового, чем национального порядка. Итальянскому землевладельцу, к примеру, легче общаться с английским землевладельцем, чем с рабочим-автомобилестроителем завода «Фиат». Я знаю, что говорю. Я видела тех и других. Моему отцу куда ближе его коллеги из Франкфурта-на-Майне или из Нью-Йорка, чем люди вроде Терри Пайка. Плевать он хотел на свою страну, его интересует лишь свой капитал.

— Похоже, вы с отцом не очень-то ладите. Паула холодно посмотрела на Джона, как бы давая понять, что он переступил границы дозволенного.

— Мы отлично ладим.

— Он согласен с вами насчет двух наций?

— Я никогда с ним этого не обсуждала.

— И он одобряет вашу работу в сфере социального обеспечения?

— Он не возражает, лишь бы мне самой нравилось. — Она улыбнулась. — А вот мама в ужасе. Сама мысль, что я общаюсь с убийцами… Она спит и видит, чтобы я благополучно вышла замуж за какого-нибудь биржевого маклера.

— А вы?

— Что я?

— Вы хотите выйти замуж за биржевого маклера?

— Едва ли я найду такого в Уондзуортской тюрьме… — Да уж.

— Я не желаю выходить замуж за биржевого маклера, но, пожалуй, замуж мне пора.

— Почему?

— Потому что засиделась.

— Сколько же вам лет?

— А как вы думаете?

— Двадцать четыре, ну, двадцать пять. — Мне двадцать восемь.

— Ну, не так уж много.

— А вам сколько было, когда вы женились?

— Двадцать восемь.

— А вашей жене?

— Двадцать.

— Вот видите. А я засиделась.

— Думаю, Клэр сама теперь жалеет, что не подождала.

— Клэр — это ваша жена? — Да.

Паула рассмеялась:

— Я, безусловно, рада, что не вышла замуж в дцадцать.

— Почему?

— Выскочила бы за какое-нибудь чудовище.

— Например?

— Ну, не знаю. — Она снова рассмеялась. — За биржевого маклера.

Было без десяти два. Джон попросил счет, и мелькнула мысль, не вздумает ли Паула платить за себя — ведь это она его пригласила, к тому же она дочь сэра Кристофера Джеррарда. Но ей это в голову, видимо, не пришло: она спокойно смотрела, как он расплачивается двумя пятифунтовыми банкнотами.

— Так я могу передать Терри, что вы согласны взять на себя его защиту? — спросила она, когда они вышли на улицу.

— Все это еще надо провести через поверенного и клерка, — повторил Джон. — Словом, я не отказываюсь.

— Хорошо, — сказала она и, даже не поблагодарив за обед, повернулась и пошла в сторону Ладгейтс-серкус.

Глава четвертая