Антон-Горемыка

ась, и кто молча, кто с разными замечаниями окружили всадника-мужика. В числе этих замечаний не нашлось, как водится, ни одного, которое бы не противоречило другому; тот утверждал, что конь "вислобокой", другой, напротив того, спорил, что он добрый, третий бился об заклад, что "двужильный", четвертый уверял, что пегая лошадь ни более ни менее, как "стогодовалая", и так далее; разумеется, мнения эти никому из них не были особенно дороги, и часто тот, кто утверждал одно, спустя минуту, а иногда и того менее, стоял уже за мнение своего противника.

- Ну, теперь пущай ее... пущай! - закричало несколько голосов, и толпа ринулась в сторону.

Но усталая, измученная и голодная пегашка на тот раз, к довершению всех несчастий Антона, решительно отказывалась повиноваться пруканью и понуканью своего хозяина; она уперлась передними ногами в землю, сурово потупила голову и не двигалась с места.

- Конь с норовом... ан нет... ан да... о! чего смотрите, черти!.. она, вишь, умаялась: дай ей вздохнуть, вздохнуть дай!.. - слышалось отовсюду.

А Антон между тем употреблял все усилия, чтобы раззадорить пегашку: он то подавался вперед к ней на шею, то спускался почти на самый хвост, то болтал вдоль боков ногами, то размахивал уздечкой и руками; нет, ничего не помогало: пегашка все-таки не подавалась.

- Э... ге... ге... ге! - заметил цыган, - да она, брат, видно, у тебя опоена, видно, на кнуте только и едет.

Антон удвоил усилия; пот выступил у него на лбу.

- Ну, ну, - бормотал он, метаясь на лошади как угорелый, - ну, дружок! ну, дурачок!.. э!.. ну... эка животина... ну... ну... э!..

- Эй, брат!.. ребята! да вы проведите ее.

- Нет, зачем проводить... оставь... она и сама пойдет... дайте ей вздохнуть...

- А долго будет она так-то стоять? - сказал кто-то и без дальних рассуждений, подбежав к лошади, ударил ее так сильно в брюхо, что сам Антон чуть было не слетел наземь.

Толпа захохотала, а пегашка тем временем брыкнула, взвизгнула и понеслась по полю.

- Э! взяла, взяла! э! пошла, пошла, пошла! гей! гей! го-го-го! послышалось со всех сторон.

Один из зрителей пришел в такой азарт, что тут же снял с себя кожух и, размахивая им с каким-то особенным остервенением по воздуху, пустился догонять лошадь.

- Ишь, прямо с копыта пошла, хорошо пошла, - произнес цыган, обращаясь к толпе.

- Николко, проста лашукр, - ведь хорошо бежит.

- Урняла, целдари урняла! знатно скачет! - отвечали те в один голос, глядя ей вслед, и закричали Антону: - Эй! пусти ее во весь дух, пусти, небось... дыкло, дыкло! посмотрим!

Рыженькие, казалось, того только и ждали, чтобы отъехал Антон; они подошли к двум мужикам-товарищам и переговорили.

Когда Антон вернулся назад, они уже стояли на прежнем своем месте, а товарищи их пододвинулись со своими лошадьми к цыганам.

- Ну, вот что, брат, - сказал первый цыган Антону, - семьдесят рублев деньги большие, дать нельзя, это пустое, а сорок бери; хошь, так хошь, а не хошь, так как хошь; по рукам,