Товарищи

- Ничего, отец, идём! - ободряюще заговорил сотский.- Ты думаешь, далече нам? Дай бог, два десятка вёрст! Мы с тобой, отче, живо докатим. А там ты и отдохнёшь...

- В холодной, - пояснил староста.

- Это ничего, - торопливо заявил сотский, - человеку, который ежели устал, и в тюрьме отдых. А потом - холодная-то - она прохладная, - после жаркого дня в ней куда хорошо!

Арестант сурово оглянул своего конвоира - тот улыбался весело и открыто.

- Ну-ка, айда, отец честной! Прощай, Василь Гаврилыч! Пошли!

- С господом, Ефимушка!.. Смотри в оба.

- А зри - в три! - подкинул сотскому какой-то молодой парень из толпы.

- Н-ну! Малый я ребёнок, али что?

И они пошли, держась близко к избам, чтобы идти по полосе тени. Человек в рясе шёл впереди, развинченной, но спорой походкой привычного к ходьбе. Сотский, со здоровой палкой в руке, сзади него.

Ефимушка был мужичок низенького роста, коренастый, с широким добрым лицом в раме русой, свалявшейся в клочья бороды, начинавшейся от его серых ясных глаз. Он всегда почти улыбался чему-то, показывая жёлтые зубы и так наморщивая переносье, точно он хотел чихнуть. Одет он был в азям, заткнув его полы за пояс, чтоб они не путались в ногах, на голове у него торчал тёмно-зелёный картуз без козырька, напоминая арестантскую фуражку.

Шли они по узкой просёлочной дороге; она вьюном вилась в волнистом море ржи, и тени путников ползли по золоту колосьев.

На горизонте синела грива леса, влево, бесконечно далеко вглубь, расстилались засеянные поля; среди них лежало тёмное пятно деревни, за ней опять поля, тонувшие в голубоватой мгле.

Справа, из-за купы вётел, вонзился в синее небо обитый жестью и ещё не выкрашенный шпиль колокольни - он так ярко блестел на солнце, что на него было больно смотреть.

В небе звенели жаворонки, во ржи улыбались васильки, и было жарко почти душно. Из-под ног путников взлетала пыль.

Ефимушка, отхаркнувшись, затянул фальцетом:

Ге-эх-да-и с чего-й-то-о-о...

- Не хватаит голосу-то, дуй его горой! Н-да... а бывало, пел я... Вишенский учитель скажет: "Ну-ка, Ефимушка, заводи!" И зальёмся мы с ним! Правильный парень был он...

- Кто он? - глухим басом спросил человек в рясе.

- А вишенский учитель...

- Вишенский - фамилия?

- Вишенки - это, брат, село. А то учитель Павл Михалыч. Первый сорт человек был. Помер в третьем году...

- Молодой?

- Тридцати годов не было...

- С чего помер?

- С огорчения, надо полагать.

Собеседник Ефимушки искоса взглянул на него и усмехнулся...

- Дело, видишь ты, милый человек, такое вышло - учил он, учил годов семь кряду, и начал кашлять. Кашлял, кашлял да и затосковал... Ну, а с тоски, известно, начал пить водку. Отец Алексей не любил его, и как запил он, отец-от Алексей в город бумагу и спосылал - так, мол, и так - пьёт учитель-то, это - соблазн. А из города в ответ тоже бумагу прислали и учительшу. Длинная такая, костлявая, нос большущий. Ну, Павл Михалыч видит - дело швах. Огорчился,