Тьма

бя берег, как ты. Дрянь, бить тебя надо! - Он размахнулся рукою, чтобы дать пощечину, но не ударил.

- Боже мой! Боже мой!

- И их еще жалеют! Истреблять их надо, эту мерзость, эту мерзость. И тех, кто с вами, всю эту сволочь... И это обо мне, обо мне ты смела подумать! - Он крепко сжал ее руки и бросил ее на стул.

- Хороший! Да? Хороший? - хохотала она в восторге, будто обрадовалась безмерно.

- Да, хороший! Честный всю жизнь! Чистый! А ты? А кто ты, дрянь, зверюка несчастная?

- Хороший! - упивалась она восторгом.

- Да, хороший. Послезавтра я пойду на смерть для людей, а ты - а ты? Ты с палачами моими спать будешь. Зови сюда своих офицеров. Я брошу им тебя под ноги: берите вашу падаль. Зови!

Люба медленно встала. И когда он, бурно взволнованный, гордый, с широко раздувающимися ноздрями, взглянул на нее, то встретил такой же гордый и еще более презрительный взгляд. Даже жалость как будто светилась в надменных глазах проститутки, вдруг чудом поднявшейся на ступень невидимого престола и оттуда с холодным и строгим вниманием разглядывавшей у ног своих что-то маленькое, крикливое и жалкое. Уже не смеялась она, и волнения не было заметно, и глаз невольно искал ступенек, на которых стоит она, - так сверху вниз умела глядеть эта женщина.

- Ты что? - спросил он отступая, все еще яростный, но уже. поддающийся влиянию спокойного, надменного взгляда.

И строго, с зловещей убедительностью, за которой чувствовались миллионы раздавленных жизней, и моря горьких слез, и огненный непрерывный бунт возмущенной справедливости - она спросила:

- Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда я - плохая?

- Что? - не понял он сразу, вдруг ужаснувшись пропасти, которая у самых ног его раскрыла свой черный зев.

- Я давно тебя ждала.

- Ты меня ждала?

- Да. Хорошего ждала. Пять лет ждала, может, больше. Все они, какие приходили, жаловались, что подлецы они. Да подлецы они и есть. Мой писатель говорил сперва, что хороший, а потом сознался, что тоже подлец. Таких мне не нужно.

- Чего же тебе нужно?

- Тебя мне нужно, миленький. Тебя. Да, как раз такой. - Она внимательно и спокойно оглядела его с ног до головы и утвердительно кивнула бледной головой. - Да. Спасибо, что пришел.

Ему, ничего не боявшемуся, вдруг стало страшно.

- Чего же тебе надо? - повторил он, отступая.

- Надо было хорошего ударить, миленький, настоящего хорошего. А тех слюнтяев и бить не стоит, руки только марать. Ну вот и ударила, можно теперь и ручку себе поцеловать. Милая ручка, хорошего ударила!

Она засмеялась и действительно погладила и трижды поцеловала свою правую руку. Он дико смотрел на нее, и мысли его, такие медленные, теперь бежали с отчаянной быстротою; и уже приближалось, словно черная туча, то ужасное и непоправимое, как смерть.

- Ты что сказала... Что ты сказала?

- Я сказала: стыдно быть хорошим. А ты этого не знал?

- Не знал, - пробормотал он, вдруг глубоко задумавшись и даже как будто забывши про нее. Сел.

-