Последняя мистификация Пушкина
Последняя мистификация Пушкина читать книгу онлайн
хроника последних дней жизни Пушкина
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Пушкину казалось, что такое признание ослабит бдительность власти, и она хотя бы на время оставит его в покое. Но Николай I понял дипломатическую игру поэта, его стремление сохранить творческую независимость. И как не понять - прошел очередной год, а результаты пушкинской работы попрежнему не были видны?! По-хорошему следовало отпустить поэта восвояси, но Николаю, столь гордившемуся знанием людей, обидно было терять контроль над поэтом. Тут речь шла уже не столько о политике, сколько о борьбе самолюбий. Раз Пушкин говорит, что ему не хватает денег, то, пожалуйста - ему дали сначала небольшую, а потом и более солидную подачку, о чем он писал Канкрину 5 сентября 1835 года:
Вследствие домашних обстоятельств принужден я был проситься в отставку, дабы ехать в деревню на несколько лет. Государь император весьма милостиво изволил сказать, что он не хочет отрывать меня от моих исторических трудов, и приказал выдать мне 10000 рублей как вспоможение. Этой суммы недостаточно было для поправления моего состояния. Оставаясь в Петербурге, я должен был или час от часу более запутывать мои дела, или прибегать к вспоможениям и к милостям, средству, к которому я не привык, ибо до сих пор был я, слава Богу, независим и жил своими трудами. Итак, осмелился я просить его величество о двух милостях: 1) о выдаче мне, вместо вспоможения, взаймы 30000 рублей, нужных мне в обрез, для уплаты необходимой; 2) о удержании моего жалования до уплаты сей суммы. Государю угодно было согласиться на то и на другое[74].
Так что Канкрин, читая пушкинское послание от 6 ноября 1836 года, знал, что стоит за пожеланием поэта уплатить долг сполна и немедленно и просьбой «не «доводить оного до сведения государя императора», и почему поэт специально оговаривал, что если царь попытается оказать ему очередную «милость», то он вынужден будет от нее отказаться. Пушкин готовил новую отставку, давая понять Николаю, что дело вовсе не в материальных затруднениях, вернее не только в них, а в том, что Блок назвал «отсутствием воздуха» или по-пушкински - «покоя и воли». Итог этой истории подвел Жуковский в пронзительном по тону и ясном по существу послании к Бенкендорфу:
Но подумайте сами, каково было бы вам, когда бы вы в зрелых летах были обременены такою сетью, видели каждый шаг ваш истолкованным предубеждением… Пушкин хотел поехать в деревню на житье, чтобы заняться на покое литературой, ему было в том отказано под тем видом, что он служил, а действительно потому, что не верили. Но в чем же была его служба? В том единственно, что он был причислен к иностранной коллегии. Какое могло быть ему дело до иностранной коллегии? Его служба была его перо, его «Петр Великий», его поэмы, его произведения, коими бы ознаменовалось нынешнее славное время? Для такой службы нужно свободное уединение[75].
Друг поэта был не совсем прав, обрушив всю тяжесть обвинений на шефа жандармов. Еще за год до трагической развязки Бенкендорф предлагал царю отказаться от услуг явно неуправляемого поэта, заменив его послушным Полевым, но получил категорическое «напоминание»:
Историю Петра Великого пишет уже Пушкин…[76].
Николай I вел с поэтом свою игру. Тот, кто писал анонимку, безусловно, знал, что, назначая Пушкина на пост «историографа ордена рогоносцев», он касается куда более важной и болезненной для художника темы, чем перспектива оказаться в списке обманутых мужей.
«Растущая картошка»
Оставив поэта, озадаченный Жуковский, решил по случаю обойти общих знакомых. Он направился сначала к Михаилу Юрьевичу Виельгорскому, а затем и к Вяземскому, от которых узнал, что оба они получили по экземпляру анонимного письма и тоже растеряны - гадают, кому и с какой целью понадобилось столь необычно шутить с Пушкиным. Никто из них, естественно, о происшедшем у Полетики не догадывался, а потому, обсудив тот же круг лиц, что и Долгорукий с Россетом, друзья ни на ком конкретно не остановились. Однако, узнав от Жуковского, что поэт послал вызов Дантесу, решили, что какая-то связь между ним и анонимкой все же существует, поскольку поведение кавалергарда, действительно, вызывало некоторые вопросы.
Пушкин впоследствии, при объяснении с властью, просто сослался на это весьма неустойчивое мнение, усилив его крепкими выражениями: «Вообще негодовали... говорили, что поводом к этой гнусности послужило настойчивое ухаживание за нею г. Дантеса». «Вообще... говорили» - вот и все оправдание такого ответственного шага, как вызов на дуэль! Конечно, поэту никто не поверил! Но как бы то ни было, но конфликт похоже улаживался – Дантеса женили. Жуковский уже совсем было успокоился, когда, вернувшись домой поздно вечером, обнаружил у себя письмо Загряжской с просьбой непременно зайти к ней.
Утром следующего дня, в субботу 7 ноября, Жуковский отправился к Загряжской с визитом. В записках он оставил наиболее подробное описание этой встречи, и тем не менее недостаточное, чтобы понять смысл происходящего, разобраться в беспорядочном нагромождении фактов – слишком скоротечно и неожиданно развивались последующие события:
7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну. (Mes ante cedents[77]. Незнание совершенное прежде бывшего.) Открытия Геккерна. О любви сына к Катерине (моя ошибка насчет имени). Открытие о родстве; о предполагаемой свадьбе. — Мое слово. — Мысль [дуэль] все остановить. — Возвращение к Пушкину. Les revelations[78]. Его бешенство. — Свидание с Геккерном. Извещение его Вьельгорским. Молодой Геккерн у Вьельгорского[79].
Наибольшее затруднение вызывают фразы: «Незнание совершенное прежде бывшего», «моя ошибка насчет имени» и «Его бешенство». Детальным обсуждением первых двух можно было бы пренебречь - не столь уж важны они для понимания дуэльной истории - но многие исследователи видят в них отголосок коварной интриги Геккернов – их умелой манипуляции другом поэта, а потому обсуждать их придется.
Прежде всего, упускается из виду, что Жуковский отправился к посланнику после визита к Загряжской. И ведь не для обмена любезностями пригласила она его к себе, а для нелегкого разговора о семейных делах, и не сам Жуковский надумал ехать к Геккерну, а по просьбе Загряжской.
Важно иметь в виду, что друг поэта находился на приличном удалении от столичной жизни и не знал последние светские новости. Его незнание и удивления могли касаться вполне обычных вещей. Строить на этом какие-либо предположения и догадки было бы неразумно. Другое имеет значение - кто и каким образом удивлял его, посвящая в подробности дуэльной истории. Только по этим действиям и можно судить, кто на самом деле раздувал конфликт, а кто пытался его погасить.
Конспективные записи, впрочем, как и многие письма, имеют одну важную особенность - фразы в них не всегда объясняют друг друга, не всегда логически связаны между собой. Мысль зачастую скачет, оставляя ключевые слова, понятные для посвященного. «Незнание (или неизвестное) совершенное прежде бывшего», скорее всего, относилось к связке «Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну». Возможно, потому что дальше идет уточнение: «Открытия Геккерна». Иными словами то, что Жуковский услышал от Загряжской было как-то связано с последующим откровением посланника.