Живые и мёртвые

Любая культура существует в контексте видовой жизни и может существовать лишь до тех пор, пока удовлетворяет видовые потребности организмов и успешно организует видовые чувства. Исходя из этого Уорнер выделил особый тип символов — эвокативные символы, референтом которых служат эти самые чувства, как правило, неосознаваемые.

Любое взаимодействие («система действия») вписано в контекст видовой жизни и символический контекст культуры. Взаимодействуя, индивиды обмениваются знаками и дают им интерпретацию. Интерпретируя знаки, они обладают определенной свободой наделять их теми или иными значениями и переопределять их значения, однако свобода эта весьма сильно ограничена; она моментально заканчивается, как только подрывает согласованность взаимодействия.

При изучении символического поведения необходимо прежде всего соотносить его со структурной сетью социальных отношений и группировок. Поэтому исследование символизма всегда должно сопровождаться анализом социальной структуры. Здесь Уорнер продолжает традицию, заложенную Дюркгеймом и Радклифф-Брауном; однако настойчиво проводимая им идея о том, что символическое поведение адаптировано к природной системе и системе вида, выводит его объяснительную модель за рамки «социологизма» и приближает к системной парадигме Парсонса.

Ученый, занимающийся исследованием символической жизни, может сделать предметом своего непосредственного изучения различные символические контексты поведения и символические системы, условно рассматривая их как нечто мысленно вычленимое и обособленное. На этом и построена книга «Живые и мертвые».

Книга «Живые и мертвые»: структура и темы

Книга «Живые и мертвые» — одна из немногих, написанных Уорнером без соавторов, — считается одной из лучших и наиболее интересных его работ. Выдающийся американский социолог Э. Гоффман, работавший с Уорнером в 50-е годы во время стажировки в Чикагском университете, назвал ее в одной из последних своих статей лучшей трактовкой социальных ритуалов в современном сообществе [343]. Вместе с тем, ее можно отнести к категории книг, дошедших до нас с большим опозданием: в то время как российский читатель еще только получает возможность с ней познакомиться, там, где она была написана, ее, похоже, уже почти никто не читает. Динамичная американская наука переварила ее и двинулась дальше.

Нам нет нужды здесь ее пересказывать. Вместо этого мы сосредоточим внимание на некоторых важных моментах, касающихся структуры и тематики этой книги.

Прежде всего, на наш взгляд, эта работа отчетливо мозаична, как бы «сварена» из разных кусков. Куски эти различаются не только поднимаемыми в них темами, но и самим «языком», на котором они написаны, следствием чего становится удивительное многоголосие: бок о бок соседствуют разговор ный язык и структурно-функциональный жаргон, броские рекламные заголовки и тексты проповедей, образный язык прессы и нудные статистические описания, поэтические цитаты и косноязычные объяснения диаграмм и рисунков, выдержки из исторических текстов и педантичные перечни использованных эмпирических материалов, «технические описания» предисловий к частям книги и высокоэмоциональные лирические отступления. Все это сварено Уорнером в единый текст, скрепленный скорее не логикой развития мысли, а некоторой сконструированной логикой представления материала, которую можно определить через три полярные дихотомии: «секулярное-сакральное», «обыденное-внеобыденное» и «эмпирическое-теоретическое». Поэтому, в частности, не следует рассматривать последнюю (теоретическую) часть как вывод из сказанного ранее. Ее можно было бы поместить и в начало книги, а весь последующий материал представить как иллюстрации к ней.

Различные целостные фрагменты нарратива — своего рода отдельные целостные (внутренне связные) фрагменты реальности, выхваченные лучом сознания из органической ткани развертывающейся символической жизни, реальные связи между которыми остаются вне текста, провисая в пустотах скачкообразных текстовых переходов от одной темы к другой. Текст — своего рода фотографический снимок символической жизни сообщества, лишь отдельные места которого отчетливо изобразились при его проявлении. Все, о чем говорит Уорнер, должно было бы быть представлено одновременно, а не в виде последовательного линейного текста.

Более того, сама эмпирическая реальность в глазах Уорнера социологична и заключает в себе теорию. Хотя такие критики, как Гирц, считают позицию «увидеть-весь-мир-в-зерне-песка» необоснованной, Уорнер действительно видит большое в малом. Для него, видящего реальность современного сообщества глазами социального антрополога (и к тому же натуралиста), она оказывается волшебной и удивительной, вплоть до того — рискнем высказать такую мысль, — что конкретные эмпирические события служат всего лишь воплощениями и иллюстрациями действия могущественных социологических сил. При таком взгляде на мир Уорнер нуждался в некоем синтетическом языке, который был бы одновременно и обыденно-эмпиричным, и теоретичным, который бы позволял совместить констатацию эмпирического факта и его социологическое толкование в одном высказывании. И лишь отсутствие такого языка могло заставить Уорнера текстуально разделять эти сплавленные воедино в его сознании вещи.

Отсюда то приводившее многих в смущение сочетание «ненужных» продолжительных эмпирических нарративов с «внезапными», неведомо откуда взявшимися аксиоматическими теоретическими вставками. Уорнеровские эмпирические нарративы часто сами по себе несут социологический смысл, уловить который можно лишь при очень медленном чтении; при быстром же, «диагональном» чтении он почти автоматически остается непонятным. Уорнеровский текст требует применения герменевтических процедур: повторного чтения, возвращений назад, сопоставления и мысленного совмещения эмпирических и теоретических сообщений. (К сожалению, этому очень мешает недостаточная строгость Уорнера в употреблении терминов и наличие в его работах необязательных высказываний, продиктованных, по-видимому, логикой обеспечения связности текста и отчасти нормами представления материала, принятыми в тогдашней науке.)

С мозаичностью уорнеровского текста связана его междисциплинарность, или трансконтекстуальность. Переходя от одного фрагмента символической системы сообщества к другому, Уорнер пересекает границы специализированных областей знания. При таком подходе критика со стороны специалистов, знающих свои проблемные области «более широко и глубоко», была почти неизбежной; междисциплинарный подход всегда находится в заведомо уязвимом положении. Однако на работу Уорнера специалисты, по-видимому, попросту не обратили внимания; во всяком случае, если такое внимание и было, оно не выразилось в написании статей и монографий. В связи с трансконтекстуальностью «Живых и мертвых» следует отметить два момента.

Во-первых, она является прямым развитием дюркгеймовского понимания социологии как универсальной социальной науки, частью предмета которой являются предметы всех других специализированных социальных наук.

Во-вторых, у всего этого мозаичного материала есть один общий контекст — сообщество как территориально ограниченная тотальная система взаимодействия, в которую вписаны все другие локализованные в этих пределах системы взаимодействия и символические системы. И эта «вписанность» не признает никаких границ между частными научными дисциплинами.

Учитывая причудливое сочетание эмпирических описаний и теоретических вкраплений, затрудняющее остановку внимания на рассеянных по всему тексту теоретических толкованиях, представляется не лишним дать в помощь читателю в качестве примера перечень тем, поднимаемых в первых двух частях книги Уорнера.

Часть I: символический (моральный) контекст политической жизни; символические роли «героя», «злодея», «предателя», «мученика», «клоуна»; символы враждебности, конфликта и нападения; роль средств массовой информации в определении социальной личности; роль рассказчика в примитивном и современном обществе; символическая коммуникация рассказчика и аудитории; статусные символы; символы «дома», «сада», «могилы», «кладбища»; мужские и женские символы; коллективные обряды; драма; юмор; символический контекст социальной мобильности; демонстративное (символическое) потребление; возрастающая роль рациональных символов в современном обществе.