Император Николай II и заговор генералов

А сам Соколов пишет, что сам Керенский показал: «Я заявляю, что с того момента, когда Государь отдал Себя и Свою семью под покровительство Временного Правительства, я считал себя обязанным по долгу чести перед Временным Правительством оградить неприкосновенность семьи и гарантировать ей в обращении с ней черты джентльменства».

Найдена ли истина?

Я бы охотно поверил в джентльменство Керенского – ведь об этом говорит не только сам он, но и свидетели – если бы не существовало иных фактов.

«С гордо поднятой головой вошел в жилище Царя Керенский. Он нес в себе уверенность в виновности Царя перед Россией. Ею проникнута та инструкция, которую он сам лично составил для Царственных узников. Керенский вдавался в ней в большие и совершенно излишние подробности. Указывая, какие блюда может кушать семья, он требовал, чтобы заключенный Царь был скромен, чтобы Его семья впредь “воздерживалась употреблять горячие закуски”. Своей инструкцией, чуждой, конечно, и тени джентльменства, начал Керенский общение с Царем. Как он его закончил? Не подлежит сомнению, что, будучи любезным и внимательным к Царю, как о том говорят свидетели, Керенский ни на одну минуту не был искренен с Ним» (Н. Соколов «Убийство Царской Семьи»). А вот как вела себя «охрана», поставленная Корниловым и Керенским.

«Один из офицеров, студент университета, неизвестный мне по фамилии, особенно старался проявить свою бдительность по охране и обыкновенно ни на шаг не отходил от семьи во время прогулок в парке. Идя однажды сзади Государя, он буквально стал наступать Ему на пятки. Взмахом трости назад Государь был вынужден охладить пыл революционера-охранника.

Подобное поведение некоторых из офицеров, а иногда и прямая агитация развращали солдат. Они также старались проявить собственную инициативу в деле охраны и переходили границы всякой пристойности. Во время прогулок они не отходили от Семьи, подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и вели неприятные для Нее речи» (Н. Соколов. «Убийство Царской Семьи»).

Генералы, министры временного правительства, офицеры и солдаты, все старались перещеголять друг друга в желании, как можно больше оскорбить, унизить, ввести тюремный режим для Государя и Его семьи. Хамами были все – от генералов до солдат.

А что же делал в это время генерал Алексеев? Нам поможет в этом Деникин в своих воспоминаниях. Начинает Деникин очень самоуверенно: «…в Петрограде, в Царском Селе ткалась липкая паутина грязи, распутства, преступлений. Правда, переплетенная с вымыслом, проникала в самые отдаленные уголки страны и армии, вызывая где боль, где злорадство» (А. Деникин «Очерки Русской Смуты»).

Это Деникин пишет о Царской Семье, пишет по слухам и той клевете, которая ловко распространялась теми, кому это было нужно. На эти фразы, совершенно безответственные, хорошо отвечает Мордвинов, флигель-адъютант Государя, хорошо знавший всю Семью Государя.

«Если бы генерал Деникин и другие, совсем не знавшие Государя, побывали действительно лично сами и не раз в том “Царском Селе”, где, по их утверждению, “плелась липкая паутина грязи, распутства и преступлений”, он, наверно, взял бы и эти свои слова назад и заменил бы их фразой, более подходившей к тогдашней действительности: «вокруг чистого, беспредельно преданного России Царского Села плелась эта липкая паутина грязи, распутства, преступлений, предательства».

В настоящем, а не воображаемом Царском Селе царствовала лишь чистая, строгая, почти монашеская жизнь, полная глубокой любви к родине и горячих стремлений к человечности, к счастью всего народа» (А. Мордвинов «Отрывки из воспоминаний»).

Мордвинов, этот скромный, честный и верный долгу офицер дал достойную отповедь генералу, который после революции стал начальником штаба у первого революционного главковерха генерала Алексеева.

Деникин пишет, что был назначен на свой пост Временным правительством без предупреждения об этом Алексеева. «25 марта я приехал в Ставку и тотчас был принят Алексеевым. Алексеев, конечно, обиделся: “Ну что же, раз приказано”… Тем не менее такой полупринудительный способ назначения Верховн. главнок. ближайшего помощника не прошел бесследно: между Ген. Алексеевым и мной легла некоторая тень и только к концу его командования она рассеялась. Ген. Алексеев в моем назначении увидел опеку правительства».

Деникин пишет дальше: «Алексеев уволил Главнокомандующего Рузского и командующего армией Радко-Дмитриева за слабость военной власти и оппортунизм. Он съездил на Северный фронт и, вынеся отрицательное впечатление о деятельности Рузского и Радко-Дмитриева деликатно поставил вопрос об их “переутомлении”».

Алексеев сводил счеты с Рузским. Спелись оба генерала только по одному вопросу – отречение Государя. И до, и после этого они оставались врагами. Теперь Алексеев став Главковерхом, вспомнил критику Рузского его действий, когда он был главнокомандующим Северо-Западным фронтом. Алексеев был злопамятным человеком.

Деникин также рассказывает, что он как-то задал вопрос Алексееву об Императрице в связи с Ее «изменой». «…Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весной 17 г., ответил мне как-то неопределенно и нехотя:

“При разборе бумаг Императрицы нашли у Нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах – для меня и для Государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею”»…

На это косвенное, но тяжкое обвинение Алексеевым Государыни отвечает Мельгунов: «Слова ген. Деникина, конечно, многократно цитируются. Мы имели случай убедиться на довольно ярком примере, что автор “Очерков русской смуты” не всегда точно воспринимал в воспоминаниях слова Алексеева (cм. главу “Творимые легенды” в книге “Мартовские дни” “Возрождение”, тетр. II). Ведь надо предположить, что Алексеев допускал, что “секретная” карта без его ведома была воспроизведена специально для Императрицы – эта копия и была в революционные дни найдена в бумагах А.Ф. Вероятно ли это? Если бы перед Ней была подробная карта, Она не смущалась бы подчас некоторыми географическими названиями – напр. Белоозеро: “уже не знаю, где это такое”… До Алексеева могли дойти не совсем точные сведения. Не шла ли речь о карте секретных маршрутов Царского поезда по фронту, о чем упоминается еще в переписке 3 ноября 15 г.?» (С. Мельгунов «Легенда о сепаратном мире»).

В общем, кто-то из этих двух генералов соврал. Но соврал злобно, с явной инсинуацией клеветы. Не будем этому удивляться, в 1917 году генералы делали дела и похуже. Не будем забывать, что говорили генералы в то время. Деникин пишет о Брусилове: «Наивно было, например, верить заявлениям ген. Брусилова, что он с молодых лет “cоциалист и республиканец” (При получении генерал-адъютантских аксельбантов Брусилов поцеловал руку Государю. – В. К.).

Русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения и в массе своей было во всяком случае лояльно».

А на стр. 151 того же труда Деникин говорит уже совсем другое: «Да, революцию отменить нельзя было. Я скажу более: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышленен, и не хотело отнюдь отмены революции».

Да, несомненно одно – Деникин был республиканцем со всеми вытекающими отсюда последствиями. К нему, конечно, примыкал по своим убеждениям и генерал Л. Корнилов.

А вот что пишет Деникин о том, как был уволен первый революционный Главковерх Алексеев:

«В ночь на 22 мая получена была телеграмма об увольнении ген. Алексеева от должности, с назначением в распоряжение Временного правительства и о замене его генералом Брусиловым. Уснувшего Верховного разбудил ген. – квартирмейстер Юзефович и вручил ему телеграмму. Старый вождь был потрясен до глубины души, и из глаз его потекли слезы. Генер. Алексеев потом в разговоре со мной обронил такую фразу:

– Пошляки! Рассчитали, как прислугу. Со сцены временно сошел крупный государственный и военный деятель, в числе добродетелей или недостатков которого была безупречная лояльность в отношении Временного правительства».