Император Николай II и заговор генералов

Но что же делали в это время члены Императорской Фамилии? Как они отнеслись к тому, что произошло? Сейчас увидим.

О. Добровольская, жена последнего министра юстиции Царского правительства, пишет: «Муж мой, Министр Юстиции, Н.А. Добровольский, был арестован в первый же день переворота, 27 февраля, и затем заключен в Петропавловскую Крепость. Мы жили в доме Министерства юстиции.

На третий, кажется, день приехал Керенский. Он очень вежливо представился мне, сказал, чтобы я не беспокоилась за участь мужа… и затем просил меня остаться в квартире, так как он займет для себя только рабочий кабинет и комнату рядом, как спальню… От множества посетителей, большинство которых были солдаты и рабочие, приемные комнаты квартиры чрезвычайно быстро пришли в невыразимо грязный вид; в них постоянно стояли столбы дыма и сильный специфический запах, а полы были заплеваны, покрыты окурками и шелухой от семечек. Но посреди этой простонародной толпы бывали и элегантно одетые посетители. Самыми элегантными и самыми постоянными из этих посетителей были двое. Первый из них – граф Орлов-Давыдов (масон. – В. К.), известный огромным состоянием… Вторым постоянным и еще более знатным посетителем Керенского был, как это ни странно, Великий князь Николай Михайлович, ежедневно терпеливо высиживавший часами в приемной в ожидании ухода последнего посетителя, после чего он входил в кабинет Керенского… Граф Орлов-Давыдов привозил с собой своего повара с большим запасом провизии, так как на нашей кухне, под личным наблюдением графа, приготовлялись те блюда, которые любил Керенский, а затем, когда Керенский освобождался от посетителей, уже поздно вечером, Керенский, Великий князь Николай Михайлович и граф Орлов-Давыдов садились за обед, за которым выпивали не мало вина» (О. Добровольская «Из воспоминаний о первых днях революций»).

А Вырубова, заключенная тоже в Петропавловскую крепость и прошедшая подлинный крестный путь, невероятные страдания и издевательства и временами освобождавшаяся, а затем опять заключавшаяся в разные тюрьмы, пишет следующее: «Я переехала к зятю, в его дом на Морской. В верхнем этаже жил некий Манташев (нефтяник-миллионер. – В. К.), и там каждую ночь происходили кутежи, которые кончались часов в семь утра. Вино лилось рекой. Бывали там Их Высочества Борис Владимирович, Мария Павловна и другие. Я тяжело заболела разлитием желчи, ночами не могла спать от шума и музыки. Зять мой тоже целыми ночами пропадал у них наверху» (А. Вырубова).

Так, все в порядке. Остается только пересчитать все, что было сделано членами династии до и после революции, чтобы понять Государя в Его моральном одиночестве среди своих родственников и сделать очень печальные выводы: династия после отречения Государя становилась никому ненужной.

От этого не умаляется никак Монархическая Государственность. Идея подлинной Монархии, Монархии Самодержавной (каковая была только в России и не надо ни в коем случае смешивать два совершенно разных вида Монархии – Самодержавие и Абсолютизм) заключается прежде всего в ее религиозной основе. Самодержцем Монарх становится через Помазание и ответственен перед Богом. Власть – бремя, которое со смирением несет Монарх. И Идея это вечная и не зависит ни от династий, ни от «мятежного человеческого хотения».

Необходимо сказать несколько слов о том режиме, который был установлен в Александровском дворце в Царском Селе сперва «инструкцией» Корнилова, а затем правилами «самого» Керенского. Вот некоторые параграфы инструкции Корнилова: (…) 4. Допускать выход отрекшегося Императора и бывшей Императрицы на большой балкон дворца и в часть парка, непосредственно прилегающую к дворцу, в часы по их желанию, в промежутках между 8 ч. утра и 6 ч. вечера. В означенные часы дежурному офицеру находиться при отрекшемся Императоре и бывшей Императрице и распоряжением караульного начальника усиливать внешнюю охрану дворца.

5. Все лица бывшей свиты, означенные в прилагаемом списке и пожелавшие по своей воле временно остаться в Александровском Дворце, не имеют права выхода из дворца, подчиняясь в отношении выхода в парк правилам, установленным настоящей инструкцией.

6. Без разрешения моего никаких свиданий с лицами, содержащимися в Александровском Дворце, не допускать.

7. Письменные сношения со всеми лицами, находящимися во дворце, допускать только через шт. ротм. Коцебу, которому надлежит подвергать строгому просмотру все письма, записки и телеграммы, пропуская из них самостоятельно необходимые сношения хозяйственного характера и сообщения о здоровье, медицинской помощи и т. п. Все остальное подлежит представлению в штаб.

8. Телефон, находящийся во внутренних покоях дворца, снять, телефонные сношения допускать только по телефону в комнате дежурного офицера в присутствии последнего или шт. ротм. Коцебу.

9. В случае необходимости вызова врача-специалиста из Царского Села и Петрограда, таковых следует допускать во дворец при постоянном сопровождении дежурного офицера.

10. Все продукты, доставляемые во дворец, должны быть передаваемы оставшейся во дворце прислуге в присутствии дежурного офицера и шт. ротм. Коцебу, на обязанности которых является не допускать никаких разговоров относительно внутренних лиц дворца.

Как видим, Корнилов установил тюремный режим для Государя, Царской Семьи и всех преданных людей, оставшихся во дворце.

Часто говорят и пишут, что генералы, мол, должны были это делать, так как все, включая воинские части, были «настроены враждебно к Царю и монархии вообще». Это ложь. По корниловской инструкции караул во дворце впредь должны были занимать по очереди все запасные полки и батальоны гарнизона. От бывшего Собственного Конвоя должны были назначаться только конные дозоры для охраны Царского Села и его ближайших окрестностей, посты от дворцовой полиции немедленно снимались. «Это распоряжение, по-видимому, прошло не совсем гладко, так как представитель Исполнительного Комитета, совершивший через день вооруженный рейд в Царское Село, рассказал в воспоминаниях, со слов царскосельских стрелков, что они «чуть не с боя заняли караул», так как «сводный гвардейский полк ни за что не хотел сменяться». Кологривов рассказывал, что «сводный батальон готовился встретить ожидавшегося Царя с подобающими почестями, но был сменен за четыре часа до приезда Государя». «Батальон, – рассказывал Кологривов, – как один человек отказался впустить их (новую охрану, назначенную Корниловым. – В. К.) за решетку дворца и… выкатил пулеметы. Но Царица попросила к себе полковника Лазарева (сменившего арестованного ген. Рескина) и… пришлось преклониться перед судьбой. Не повторяйте климата французской революции, защищая мраморную лестницу дворца…» (С. Мельгунов «Судьба Имп. Н. II после отр.).

О придирках и безобразном поведении Керенского, этого «наилучезарнейшего» из Временного правительства, пишет Жильяр: «25 марта. После обедни Керенский объявляет Государю, что он принужден разлучить Его с Императрицей, что Он должен будет жить отдельно и может видеть Императрицу лишь во время завтрака и обеда, при условии, чтобы разговор велся исключительно по-русски. Чай Они тоже могут пить вместе, но в присутствии офицера, так как в это время нет прислуги.

Императрица, очень взволнованная, подходит несколько позднее ко мне и говорит: “Поступать таким образом в отношении Государя, сделать Ему эту гадость, после того как Он пожертвовал собой и отрекся от Престола дабы избежать гражданской войны, как это мелочно, как это низко! Государь не хотел, чтобы капля крови, хотя бы единого Русского, была пролита из-за Него. Он всегда был готов отказаться от всего, если был убежден, что это было на благо России”. Несколько минут спустя Она прибавила: “По-видимому, придется перенести и эту ужасную обиду”».

О визитах Керенского в Царское пишет Соколов. Он допрашивал некоторых лиц, окружавших Царскую Семью. Теглева (няня Цесаревича. – В. К.) показала – «Я видела лицо Керенского, когда он один шел к Их Величествам – препротивное лицо: бледно-зеленое, надменное, голос искусственный, металлический. Государь ему сказал первый: “Вот моя семья. Вот мой сын и две старшие дочери. Остальные больны: в постели. Если Вы хотите, их можно видеть”. Керенский ответил: “Нет, нет. Я не хочу беспокоить”. Я видела лицо Керенского, когда он уходил: важности нет, сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица… Он приезжал потом. Дети высказывали мне их общее впечатление о приездах Керенского. Они говорили, что Керенский изменился в обращении с ними».