Император Николай II и заговор генералов

На это Государыня, перебив его, сказала: “Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?” Тот смешался еще более и, наконец, пролепетал: “Так точно”.

“Больше ничего?” – спросила его Императрица. “Ничего”, – сказал Корнилов.

Государыня, не подавая ему руки, повернулась и удалилась в Свои покои.

Сцена эта произвела на всех нас присутствовавших – офицеров, дворцовую прислугу и солдат (внутренних часовых и казаков конвоя Его Величества) невыразимо тяжелое впечатление» («Арест Государыни Императрицы Алекс. Фед. и Авг. детей Их Величеств». К. Кологривов).

Дальше пишет Жильяр: «В 10¹/₂ ч. утра (8/21 марта) Ее Величество зовет меня и говорит, что генерал Корнилов пришел сообщить Ей, что Государь и Она считаются арестованными и тот, кто не желает признать состояния ареста, должен покинуть дворец до четырех часов. Я ответил о своем решении остаться».

Боже, как стыдно читать эти строки! Швейцарец, республиканец по своим убеждениям, Жильяр добровольно идет на положение арестованного. А русские генералы Алексеев и Корнилов арестовывают по приказу какого-то правительства, которое всецело находится в руках социалистического сброда, Императора и Императрицу, этим предрекая Их на страшный конец! И Алексеев еще более виновен, чем Корнилов, так как всецело способствовал совершению переворота. И вопрос, что мог сделать Алексеев, поражает отсутствием какого-либо этнического элемента. Ответ один (я думаю, что военнослужащим любого ранга это должно быть само собой разумеющимся) – исполнить волю Монарха. Этого сделано не было. Было нарушение воли Монарха и, как следствие этого, гибель Империи.

Жильяр пишет дальше: «Государь возвращается завтра (9/22 марта), надо предупредить Алексея, необходимо все Ему сказать… Хотите вы это сделать? “Я пойду говорить с девочками”, – сказала мне Императрица.

Видно как сильно Она страдает при мысли о том горе, которое Она причинит больным Великим княжнам, сообщая об отречении Их Отца, – горе, которое может осложнить Их болезнь.

Я отправляюсь к Алексею Николаевичу и сообщаю Ему, что Государь приезжает завтра из Могилева и что Он туда больше не вернется.

“Почему?” – восклицает Цесаревич. “Потому что Ваш отец не желает больше быть Верховным главнокомандующим”.

Несколько времени спустя я прибавил:

“Знаете, Алексей Николаевич, Ваш Отец не желает больше быть Императором”.

“Как так? Почему?” – говорит Алексей Николаевич. Цесаревич посмотрел на меня с удивлением, стараясь прочесть на моем лице то, что происходит.

“Потому что Он очень утомлен и потому что у Него много затруднений за последнее время”.

“Ах да! Мама сказала мне, что Его поезд остановили, когда Он хотел приехать сюда. Но отец опять будет Императором впоследствии?”

Я объяснил ему…

“В таком случае, кто же будет Императором?” – cпросил Цесаревич.

“Не знаю, теперь никто”…

Ни слова о себе, ни единого намека на свои права как Наследника. Он сильно покраснел и взволновался… Еще раз я поражен скромностью этого ребенка, скромностью, которая равна его доброте» (Л. Жильяр «Царская Семья»).

О приезде Государя в Царское пишет Вырубова. «Я лежала еще больная в постели, доктор Боткин только что посетил меня, как дверь быстро отворилась и в комнату влетела Ден, вся раскрасневшаяся от волнения. “Он вернулся!” – воскликнула она, и запыхавшись начала мне описывать приезд Государя, без обычной охраны, но в сопровождении вооруженных солдат. Государыня находилась в это время у Алексея Николаевича. Когда мотор подъехал к дворцу, Она, по словам Ден, радостная выбежала навстречу Царю; как пятнадцатилетняя девочка, быстро спустилась с лестницы, бежала по длинным коридорам. В эту первую минуту радостного свидания, казалось, было позабыто все пережитое и неизвестное будущее… Но потом, как я впоследствии узнала, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми оставленный и со всех сторон окруженный изменой, не мог не дать волю своему горю и своему волнению, – и как ребенок рыдал перед своей женой.

Только в 4 часа дня пришла Государыня, и я тотчас поняла по ее бледному лицу и сдержанному выражению все, что Она в эти часы вынесла. “Он теперь успокоился, – сказала Она, – и гуляет в саду; посмотри в окно! Она подвела меня к окну. Я никогда не забуду того, что увидела, когда мы обе, прижавшись друг к другу, в горе и смущении выглянули в окно. Мы были готовы сгореть от стыда за нашу бедную родину. В саду, около самого Дворца, стоял Царь всея Руси и с ним преданный друг Его, князь Долгорукий. Их окружали шесть солдат, вернее, шесть вооруженных хулиганов, которые все время толкали Государя то кулаками, то прикладами, как будто бы Он был какой-то преступник, приказывая: “Туда нельзя ходить, г. полковник, вернитесь, когда вам говорят”! Государь совершенно спокойно на них посмотрел и вернулся во Дворец». Вырубова рассказывает дальше: «…Они оба пришли после обеда, вместе с Лили Ден.

…Государь сел около меня и начал мне рассказывать… Слезы звучали в его голосе, когда Он говорил о своих друзьях и родных, которым Он больше всех доверял и которые оказались соучастниками в низвержении Его с престола. Он показал мне телеграммы Брусилова, Алексеева и других генералов, членов Его Семьи, в том числе и от Николая Николаевича… “Жена и дети – это все, что у меня осталось! Их злость направлена против Государыни, но Ее никто не тронет, разве только перешагнув мой труп”… На минуту, дав волю своему горю, Государь тихо проговорил: “Нет правосудия среди людей”».

А 19 марта, когда больную еще Вырубову везли в кресле мимо комнаты Наследника, она увидела следующую сцену: «…я увидела матроса Деревенко, как он сидел, развалившись на кресле, и приказывал Наследнику подать ему то то, то другое. Алексей Николаевич с грустными и удивленными глазами бегал, исполняя его приказания. Этот Деревенко пользовался любовью Их Величеств: столько лет они баловали его и семью его, засыпая их подарками. Мне стало почти дурно; я умоляла, чтобы скорее меня увезли» (А. Вырубова).

Это подтверждает и Соколов. «Старый дядька Наследника Цесаревича боцман Деревенко, тот самый, среди детей которого протекли первые годы жизни Наследника, кто носил Его на руках во время болезни, в первые же дни переворота проявил злобу к Нему и оказался большевиком и вором» (Н. Соколов «Убийство Царской Семьи»).

Россия погружалась во тьму. Социалисты всех мастей – и большевики, и меньшевики, и «правые», и левые эсэры, и интернационалисты и прочий сброд, часто не русские, натравливали простых людей на своих начальников, будили в них злые чувства, вызывали «зверя из бездны» в душах этих одураченных людей, заявляя, что они «свободны», поощряли всякие хулиганские выходки и таким способом растлевали русский народ. Всюду торжествовало хамство, потому что революция в своей основе – это восстание первого бунтаря против Бога. «Будьте как боги», – шептал первый соблазнитель; «да здравствует свобода!» – кричали заправилы интернационального заговора. «Грабь награбленное!» – закричал приехавший «гуманист». И как у Достоевского – «какой я штабс-капитан, если Бога нет», так и русский народ, и увидя, что Царя нет, что Царь низложен своими же генералами, арестован своими же генералами и заключен ими же, не захотел слушаться этих же генералов. Бунт, начавшийся подонками, распропагандированными злобными изуверами-социалистами, перешедший в революцию из-за поддержки заговорщиков из Думы и государственный переворот, совершенный генералами во главе с Алексеевым – давал свои плоды: Хам торжествовал.

2 марта в момент насилия, совершенного генералами над Императором («добровольное отречение»), перевернулась страница не только Русской Истории, но Истории всего мира. Зло торжествовало. Сперва прикрываясь осторожными фразами, используя поначалу предателей-генералов, министров (Поливанов), думцев, общественников; затем постепенно выбрасывая за борт, как ненужный балласт и «не торгующего купца», в два месяца совершенно изменившего облик русской армии, и профессора, так мечтавшего путем клеветы и лжи добраться до управления внешней политикой, а затем и самого генерала Алексеева, который покорно выполнял все распоряжения чрезвычайно временного не правительства (правили другие). На сцену выскочил никому неизвестный до тех пор третьеклассный адвокат, явный неврастеник с манерами провинциального опереточного актера, отправивший Государя в Сибирь, разлагая уже окончательно то, что раньше было доблестной армией, объявивший себя Верховным Главнокомандующим после последней попытки не катиться под откос, сделанной Ставкой, и переодевшись в костюм сестры милосердия, бежавший от тех, кого всячески укреплял, оставив на расправу с озверелыми хамами, несчастных девушек и юношей, поверивших фигляру. В мире есть только причины и последствия.