Богдан Хмельницкий

как говорено было, трубача с предложением выдать иудеев. Впоследствии католики

сложили легенду, будто козацкий вождь был остановлен видением в облаках — он

увидал образ молящагося на коленях монаха с распростертыми руками — и так был

поражен, что приказал отступить. Это был, толковали бериардины, святой Яи из Дукли

и вера в это заступничество святого так распространилась, что впоследствии близ

бернардинского монастыря поставили колонну с изображением наверху св. Яна из

Дукли в том виде, в каком он являлся в облаках и спас город Львов от схизматика

Хмельницкого и неверного Тугай-бея. Но на другое утро возобновили козаки нападение

на предместья с новою силою. В православной «кафедре» св. Юрия толпы предмещан

искали спасения в молитве. Козаки, перебивши много народа во дворе монастырском,

разбивали церковные двери, стреляли в окна и, наконец, ворвались в средину храма.

Старик игумен, стоя у алтаря, пытался напомнить им, что они такие же православные,

как и народ, .собравшийся в церкви.— «Гей про Бог христиане! Вира, вира!» вопиял

он. Но козаки неистово требовали сокровищ, кричали: «батеньку, не хочем твоей виры,

лише дидчих грошей!» Они плескали ему на плечи горилку и зажигали, понуждая

отдавать им спрятанные сокровища. Одни из Козаков, правда, смутились и ушли, но

нахлынули другие с заступами, рубили стены, не пощадили гробов и выкидывали из

них полусгнившие трупы, ища сокровищ, наконец сорвали со стены и ободрали

храмовую икону св. Юрия, и потом ушли, говоря: «прощай, св. Юру». Вытряхивая

карманы у тех, которых застали в церкви, козаки говорили им: «вы хоть сами одпой

веры с нами, да у вас деньги лядсисия,—так за это вас надобно карать» 2).

Так рассказывают поляки о тогдашней дикости Козаков, мало показывавших

благоговения к вере, за которою выставляли себя воюющими. В то время, когда одни

расправлялись у св. Юрия, другие забирались в опустелые костелы и дома, стоявшие

близко городских валов, и оттуда с гребня крыш,

‘) Rei. Czech. Kron. miast. Lw., 303.—Рукоп. И. П. Библ. разнояз. hist F. № б

Ivubala, I, 89. Ссылка на Зиморовпча, 108.

235

из-за дымовых труб и из окон палили в город и удачно поражали смельчаков,

выступивших на вал для обороны. Иные забрались в кармелитский монастырь,

умертвили там пятнадцать монахов и перебили не мало народа, искавшего в монастыре

убежища,—и оттуда стали беспокоить горожан пальбою. Тогда городские старейшины

вспомнили советы, подававшиеся пред самым нашествием неприятелей, и решились

сжечь предместья, чтоб лишить неприятеля пристанища и точки опоры для действия

над срединою города. Нашли людей, которые за обещанную награду взялись пустить

огонь в ближайших к городским валам строениях предместий. Их выпустили тайным

ходом в ночное время и они подлозкили огонь во многих домах. Пожар

распространился с чрезвычайною быстротою, благодаря тому, что поднялся сильный

ветер; тогда козаки, преследуемые огнем, покинули предместья, однако самый город

был в опасности, когда ветер обращался на его сторону. Пожар произведен был ночью с

четверга на пятницу. Когда огонь разгорелся, стало так светло, что можно было на

земле увидеть иглу. Поутру в пятницу настал узкасный день. Дым, восходивший над

пламенем, закрывал солнечный свет, сделался нестерпимый жар и смрад; там —

огненные головни укрывали крыши слоями, там рассыпались искры будто из какого-то

мешка; страшно трещали падающие стропила, бревна и кровельные доски; раздавались

раздирающие отчаянные вопли и крики: «горим! горим! воды! ради Бога воды!»

Вереницами крузкили в горячем воздухе птицы, лишенные своего приюта под

крышами. Узкас приводил в оцепенение смотревших на это зрелище: казалось, им

приходит их последний час; иных даже звук труб приводил в смертный страх. На

счастие горожанам, с наступлением следующей ночи пошел дождь и спас

недогоревшие дома. Из города можпо было ясно распознать, что за пределами

городской стены все хаты подгородних обывателей, их гумна и пасеки, загородные дачи

зажиточных горожан, церкви, костелы, красовавшиеся еще в предшествующий вечер

— все стало добычею пламени в каких-нибудь несколько часов х).

Предмещане, лишившись имуществ, скитались без куска хлеба с женами и детьми:

многие пристали к козакам; других загнали в город, обеицая кормить во время осады.

Население Львова увеличилось: от тесноты и дурной пищи, которою питались бедняки,

при дороговизне припасов, открылись повальные болезни. «Наши улицы, рынки и

церковные дворы обратились в настоящий лазарет; угла не было в городе, где бы нельзя

было встретить недужных и не слышать удушающей вони»—говорит очевидец.

Сверх того, поляков, иудеев и армян пугало скопление православных, между

которыми попадались подозрительные для них лица; слышно было, что у

православных мещан бывают ночные скопища. Кще до прибытия Хмельницкого

открыто было, что мещане гологурские писали к нему, приглашали избавить народ от

невыносимой ляшской неволи и обещали содействие. Письмо было перехвачено;

поляки боялись, что таких доброжелателей Хмельницкого было в городе не мало. Всяк,

— говорили тогда католики,—кто только исповедует греческую веру, желает погибели

Польше. Открыли в городе женщину, которая была любовницею Кривоноса и потом с

одним исозаком стран-

Kronika miasta Lwowa, ЗОО.

236

ствовала для узнания дел. Она сама созналась в этом и была пощажена. Донесли

губернатору, что у одного богатого мещанина, Юрия Коваля, работники льют пули и

куют оружие. Окружили подозрительный дом и действительно нашли много железа и

свинцу. Хозяин отговаривался, что это припасено для продажи, но узнали, что это

готовилось для оружия православным, на помощь козакам. Во время штурма города

Артишевский приказал казнить его па страх ’ прочим примерным образом, но

выражению современника. Вслед затем было перехвачено письмо львовского

православного владыки к Хмельницкому. Неизвестно содержание его; летописец

говорит, что губернатор оставил владыку в подозрении *). Католики боялись

православных и, если верить рассказу украинских летописцев, бернардины выдумали

средство уменьшить число этого опасного для них народа.

Скрывавшиеся во Львове мужики и предмещане проживали преимущественно в

монастырях. Вернардинский был набит битком. Монахи устроили в субботу обед и

поставили два стола: на одном кушанье было мясное, на другом постное; так как

католики наблюдают в субботу пост, то монахи, сзывая людей, говорили: «Идите, кто

из вас русин, пусть садится и ест мясо, а кто поляк, то для него трапеза с рыбою и

масломъ». Православные, не подозревая уловки, сели за особый от католиков стол.

Тогда монахи стали вызывать их поодиначке, под предлогом, что хотят что-то сказать, и

выводили за ворота. Там, в глухом дворе, был колодезь, называемый бардыш. Подле

колодца стоял бернардин. Монах подводил русского к колодцу и говорил: «Посмотри

туда, русин!» Русский наклонял голову, и стоявший подле колодца бернардин рубил его

по шее, а тело сбрасывал тотчас в колодезь. Вот уж несколько, человек таким образом

пошло вслед за монахом; никто не знал, чтб сделалось с тем, который вышел прежде

него; всяк добровольно наклонял голову под топор. Наконец обедавшие стали

беспокоиться, что братья их нс возвращаются, некоторые встали и подсмотрели, чтб

делают монахи. Тогда все с отчаянными криками бросились через стены и, без оглядки,

полетели в козацкий лагерь, где произвели всеобщее исступление. Хмельницкий, в

первом порыве гнева, грозил сжечь целый город 2); но потом утишился и послал

предостеречь всех зкителей Львова русского вероисповедания, чтоб они спрятались в