Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Запомнилось, как мы шли над Керченским проли­вом и вдруг видим — в здоровой бочке сидят два де­сантника. Они нам машут, мы им помахали крыльями и выполняем дальше свое задание. Они гребли в сторону Тамани. Там расстояние километров 20, если не боль­ше. Следующий вылет делаем, смотрим, бочка плава­ет, а десантников нет. Думаю, наши сняли или немцы, шут его знает...

А не так давно была встреча ветеранов в Керчи, я туда ездил. Посмотрел, какой там памятник установили «45 лет Победы». И вот рассказываю там этот случай. Мне говорят: «Так это ж наши были ребята, живы они до сих пор. Сейчас не приехали, в прошлый год были». Назвали мне их фамилии, дали адреса. Я написал письмо. Ответ пришел. Получается, правда — живы ре­бята остались.

Что еще запомнилось? Немцы «кобр» боялись. Ска­жем, мы патрулируем четверкой над своей территори­ей. Появляется четверка «мессеров». Они нас не атаку­ют, а если мы их пробуем атаковать, они уходят. Пара на пару — тоже они обычно в бой не вступали. Однако как-то раз группа асов пришла на наш участок. Говори­ли нам, что эта группа «Удет». Вот они вели бой по-на­стоящему, как наши летчики, а не то что атаковал зазе­вавшегося или поврежденный самолет. Нет, они из боя не выходили, пока у них горючее не заканчивалось.

Ну, мы особо с истребителями не связывались. На­ша задача не допустить бомбардировщиков к нашему переднему краю. Лапотники ходили большими группа­ми, по четыре-пять девяток, и соответственно прикры­тие там — самолетов 20—30. Мы четверкой барражи­решали и так, этой четверкой, были обязаны вступить в бой. Там еще была станция наведения, там сидел обычно один генерал, который летчиками управлял. Ему в руководстве воздушной армии ставили задачу, и он передавал нам. Конечно, мы набирали высоту, обес­печивали себе скорость, чтобы атака приносила боль­ший эффект. Для этого приходилось и в сторону ухо­дить, чтобы обеспечить себе преимущество с тактиче­ской точки зрения. А генерал наш в таком случае начинал кричать, иногда даже матом ругался: «Куда по­шли, мать вашу!» Не понимал он, что специально надо занять тактическое положение, чтобы эффект был большим для общего нашего дела.

Когда мы их атакуем, они сбрасывали бомбы непо­средственно над своей территорией. Обычно наше зве­но за атаку 2—3 самолета сбивало. Правда, один раз у меня был случай: я нажимаю на гашетку, но ни пушки, ни пулеметы не стреляют. Уйти нельзя. Надо имитиро­вать атаку, отвлекать внимание. Прилетел, доложил, потом разобрались. Оказывается, не подвели непо­средственно боеприпасы к пулеметам и пушке, снаря­ды все есть, а туда не вставили. Я нажимаю раз, два, третий раз, ничего.

Запомнился мне день 31 декабря 43-го. Чуть меня не сбили тогда. Новый год был на носу, а погода не ах­ти. Немцы не летали. Мы тоже воздерживались от по­летов. Командир полка во второй половине дня по слу­чаю праздника отправил нас на квартиры, приказал по­бриться, помыться, подшить подворотнички. Только начали этим делом заниматься, команда — срочно вер­нуться на аэродром. Оказывается, сверху дали распо­ряжение штурмовать один из немецких аэродромов. Наших штурмовиков прикрывали «лавочкины», а мы на «кобрах» в свою очередь должны были блокировать аэ­родром. Для этого мы должны были вылететь раньше. Получилось немножко не так, как задумано. Штурмови­ки с прикрытием почему-то вылетели раньше нас, а мы уже понеслись за ними. Соответственно подходим к вражескому аэродрому, а в воздухе уже немецкие са­молеты. У нас было две группы. Одна группа из восьми самолетов ушла за облака. А нас было семь, один у нас не вылетел почему-то. Получается, только мы подошли к аэродрому, а вокруг нас уже «кресты». Мы сразу всту­пили в бой. Через некоторое время один из наших за­кричал: «Я подбит, прикройте!» Оно и неудивительно. Там так все быстро происходило.

Я через несколько минут смотрю, идет наша «коб­ра», а за ней вплотную «мессер». Я, долго не раздумы­вая, передал по радио: «Кобра», за тобой «месс»!» Сам сразу нажал на все гашетки пулеметов и пушек. Сбил я его, фрица, даже наземные войска, как потом узнал, мне засчитали. А тогда стреляю, и в это время по мне сзади какой-то фашист тоже как открыл огонь! И нога у меня дернулась от удара. Удар 20-мм снарядом броне­бойным лопал мне в сапог. Сапог был яловый и каблук кожаный, еще подковка была по всему каблуку 5-мм толщины. Каблук загнулся на 90 градусов. Однако бла­годаря этому удару нога дернулась, нажав на педаль, и самолет выскочил из-под обстрела. Как потом выясни­лось, в самолет попало два снаряда — один мне в ногу, а второй в крыло. Ну, я вижу, что ранило меня в ногу легко. Попробовал рули — самолет слушается. Пока у меня скорость была, я, не снижая скорости, передал ведущему, что выхожу из боя, подбит. Высота у ме­ня тогда была метров 500—600, прямо под облаками. Я полупёреворотом ушел из этого боя, самолет у меня был не сильно побит, так что приземлиться я смог.

Вскоре меня еще раз чуть не сбили. Мы шли парой. Видим, перпендикулярно нам идет пара из другого полка нашей дивизии. А за нами в тот момент шла пара «мессеров», выжидая момент для атаки. Я передал па­ре из другого полка: «За нами хвост, помогите». Наде­ялся, что мы пройдем вроде как приманка, а эти нем­цев сзади атакуют. Куда там! Но они меня не услышали, а за это время немцы приблизились и открыли огонь. Я еле успел сманеврировать, и в самолет попали толь­ко пули — снаряды прошли мимо. Две или три пробои­ны, конечно, было. Пока я маневрировал, мой ведущий развернулся и сбил один вражеский самолет. Второй фашист сразу ушел в облака, только его и видели.

—  Сколько примерно прошло вылетов, когда вы почувствовали, что уже что-то видите вокруг, что-то умеете? С каким настроением летали?

—    Где-то полетов 30 мне понадобилось, чтобы осознать себя летчиком, кое-что умеющим в воздухе. Перед вылетами страха я не испытывал, но волнение было. Ведь летишь и не знаешь, что там будет. У меня оно проявлялось вот так: допустим, ты перед заданием обязательно сходишь в туалет по-малому, а перед тем как взлететь, еще раз хочется сходить. Я помню интер­вью космонавта Берегового. Он же был штурмовиком. Ему задал корреспондент вопрос: «Чем отличается по­лет в космос от полета на боевое задание?» Он отве­тил: «В космос я летел и знал на 98—99 процентов, что будет все нормально, что я вернусь. А на войне каждый раз вылетал — я не знал, вернусь или нет». Он правиль­но ответил.

А в воздухе уже некогда бояться. Если боишься, то собьют. Тут надо работать, смотреть в оба. Когда про­тивника увидишь, надежда только на себя и свою выуч­ку — сможешь ты сманеврировать так, чтобы перехит­рить его, значит, можешь и победить. А если слабова­тая техника пилотирования, то трудно рассчитывать на что-то. Тем более что в воздушном бою на приборы почти что некогда смотреть. Следишь только за темпе­ратурой масла, а на остальные приборы уже не смот­ришь.

Мой товарищ Миша Максименко [Максименко Михаил Исаевич, младший лейтенант. Воевал в составе 66-го гиап. Всего за время участия в боевых действиях в воз­душных боях сбил 3 самолета лично и 1 в паре. Погиб в воздушном бою 22 января 1944 г.], высокий, худо­щавый парень, не особо крепкого сложения, так в воз­душном бою однажды даже сорвался в штопор, потому что ручку перетянул на выходе из пикирования и поте­рял сознание. Пришел в себя, а самолет уже почти за­вис без скорости, и он сорвался. Все же удалось ему уйти от «мессера». Говорил: «Мессер» уже готов был меня съесть». Но потом все же они его съели...

—  Вы отметили не особо крепкое сложение сво­его товарища. Насколько важна была физическая подготовка для летчика?

—  Очень важна. Надо было иметь силу. Даже из са­молета выброситься на большой скорости — это не ка­ждый может. Надо суметь открыть фонарь или скинуть дверку. Потом собраться и сильно оттолкнуться, чтобы не удариться о стабилизатор. На «кобре» это очень было сложно. Дверку откроешь, и если неправильно прыгнешь, то стабилизатором тебе по спине или ноги отбивает. У нас такой случай был в соседнем полку. Мне самому, к счастью, никогда прыгать не приходи­лось.