Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Как началась война? Мы были тогда в лагерях на по­левом аэродроме в нескольких километрах от Азова. Нам объявили, что началась война, и сразу дали коман­ду занять оборону. Мы вокруг полевого аэродрома рас­положились с винтовками и стали дежурить. Была отку­да-то информация, что якобы немцы забросили и будут забрасывать десантников в тыл. Нужно было быть вни­мательными. И вот мы день и ночь там сидели, но нико­го не поймали: никто не появился ни в воздухе, ни на земле. Конечно, иногда вспыхивали огоньки фонари­ков, но там было не разобрать, где это и кто сигнализи­рует.

Училище наше не бомбили, пока мы были там. В этом плане повезло. Однако я не скажу, чтобы у кого-то был шапкозакидательский настрой. «Разобьем ма­лой кровью» — так только в песнях пелось, но патрио­тизм был безмерный. Начавшееся отступление воспри­нималось всеми очень болезненно. Но я, например, по­нимал в какой-то степени, что у нас не хватало техники, самолетов, даже винтовок не хватало. Когда война на­чалась, в Азове, в самом Батайске организовывались казацкие отряды. Они разъезжали там — шашки у них торчат, готовы встать на защиту Родины с клинком. А винтовок нет. Даже нам, курсантам, и то далеко не сразу выдали английские винтовки, наших винтовок не хватало.

Вскоре после начала войны из инструкторов был сформирован полк и отправлен на фронт на матчасти училища. Нас же, когда фронт стал приближаться к Ростову, начали готовить к эвакуации, и вскоре школу перебазировали в Азербайджан. Разместились на аэ­родромах. А там... бензина нет, боеприпасов нет... Придет приказ подготовить 50 или 100 летчиков. Для этих и бензин дают, и самолеты, а мы, остальные, хо­дим, изучаем теорию, матчасть, да еще помогаем ото­бранной сотне получше и побыстрее подготовиться.

К январю 1943 года я уже, по сути, закончил обуче­ние на И-16. И вот, пришел к нам очередной запрос: дать сотню летчиков, пусть даже закончивших на И-16. Отобранные попали в запасной авиационный полк, ко­торый переучивал летчиков, поступивших из госпита­лей и училищ, и, кроме того, туда же прилетали полки на переучивание на новую матчасть. Но оказалось, что примерно половина из отобранных не прошла штур­манскую подготовку, и их вернули обратно. На их место пришлось подбирать других. А у меня тогда как раз бы­ли закончены все штурманские полеты. Вот меня и включили в группу. Вот так я окончил училище и был на­правлен в 25-й запасной авиационный полк.

Выпускался я сержантом. Мне была положена хоро­шая шинель. Эх, если бы ее выдали мне на самом де­ле... А то ж я выпускался в солдатской шинели и с об­мотками. Летчик называется, сержант, сказать стыдно. Правда, в запасном полку нас снабдили кое-каким об­мундированием.

Наш запасной авиаполк стоял в азербайджанском городе Аджикабуле. Он был предназначен для переучи­вания приходивших с фронта боевых полков на амери­канские «аэрокобры». Однако первые месяцы, пока мой будущий 66-й полк не прибыл в зап, мы учили теорию, немножко подлетывали, но основательно учебой мы там не занимались. Мое обучение в запе продолжи­лось, когда полк, в который я был зачислен, получил са­молеты «аэрокобра». Эти машины мы изучали вместе с боевыми летчиками, которые до этого летали на Як-1. Они уже много повоевали и в смысле техники пилоти­рования были асы. По сути, им только матчасть нужно было изучить, а мы-то были еще желторотые цыплята. Конечно, за нами старались присматривать, чтобы мы не убились на «кобрах». Слетал я по кругу, в зону на пи­лотаж. Потом прошли боевое применение: воздушные бои, штурмовку. Воздушные бои мы вели и групповые, и один на один, но чаще пара на пару. Слава богу, учиться нам было у кого, хотя нашего брата было боль­ше половины состава полка. К примеру, с нами был один из лучших летчиков 66-го полка, дважды Герой Советского Союза Камозин Павел Михайлович. Первую Звезду он получил еще в другом полку на ЛаГГ-3.

Если говорить о «кобре», то это была очень строгая машина. Приходилось даже некоторым молодым лет­чикам запрещать выполнять вертикальные фигуры. Этот самолет срывался в штопор на любой скорости, в любых положениях. Очень капризный, он унес на тот свет немало пилотов.

Еще когда в крутой штопор «кобра» срывалась, можно было на что-то надеяться. Из плоского штопора самолет вообще не выходил. А ведь были еще перевер­нутый, комбинированный... Один раз так крутанет, дру­гой раз так. По частям, где были «аэрокобры», специ­ально посылали хорошо подготовленных инструкторов, прошедших практику вывода самолета из штопора. И то у нас был случай. Показывать, как выводить само­лет из штопора, к нам пришел инспектор по технике пи­лотирования дивизии. Установили громкоговоритель, на который вывели радиостанцию. Он взлетел и пере­дает по радио, мол, сейчас я буду вам показывать срыв в штопор. Сначала сделал штопор вправо, потом снова набрал соответствующую высоту, сделал штопор вле­во. И вот, представьте, штопорит он один виток, вто­рой, на вывод дает, а самолет не выходит. Он и так и сяк, но результата никакого. Мы уже видим, что земля приближается, надо прыгать, бросать самолет. Тогда инспектор медленно-медленно в последний раз попы­тался, и юзом, юзом самолет вышел. Он совершил по­садку, со старшими летчиками встретился, а к нам, моло­дым, даже не подошел. Был перепуганный, на нервах весь.

Но у него еще, можно сказать, удачно все обош­лось. А чуть позднее в наш полк попал рыжеволосый Витя Свирин, молодой мужик, боевой такой. Говорил все время нам: «Как это так, такой дорогой самолет, а бросаете его! Надо выводить!» Надо же было случить­ся, что один раз он на пилотаже тоже сорвался в што­пор. Дает на вывод, а самолет ни в какую. Наоборот, из крутого штопора самолет перешел в плоский штопор. Мы отсчитали, что он сделал 22 витка. Кричим Вите: «Прыгай, прыгай!» Но он до последнего хотел спасти самолет, потом возле самой земли уже сбросил дверь, но самому выпрыгнуть не хватило высоты. Не смог да­же вылезти из кабины — ударился, погиб.

Таких случаев очень много было. «Кобра» срывалась в штопор даже на большой скорости, но тут ее вывести можно было, а вот на малой практически невозможно. Это происходило потому, что у этой машины мотор сто­ял позади летчика. Таким образом, у самолета была задняя центровка. Впереди была установлена 37-мм пушка и два крупнокалиберных пулемета. К ним бое­комплект: 30 снарядов для пушки и 400 для пулеметов. Когда боекомплекты израсходуются, соответственно центр тяжести переносился назад, и самолет легко вхо­дил в штопор. Как противовес в носовую часть самоле­та крепились два свинцовых кирпича.

—   В запасном полку какое было настроение? Летчики хотели на фронт или не очень?

—   По-разному. Бывало так, что кто-нибудь получит письмо от родных, что отца или брата убило на фронте, тут же начинает сам проситься на фронт — мол, обид­но: «Я здоровый мужик, а сижу в тылу». Много было и тех, кому было так невмоготу отсиживаться в запасе, что они писали рапорт, чтобы их направили в пехотную школу. Их направляли, и они буквально через месяц шли на фронт командирами взводов. Кроме того, ухо­дили в десантные войска.

Но, конечно, были и такие, которым, наоборот, хо­телось пересидеть. Скажем, инструктора в 25-м запе. Раз ты переучиваешь боевых летчиков, то и самому надо иметь боевой опыт, хотя бы небольшой. Вот ру­ководство и приняло решение посылать по несколько человек в боевой полк на «стажировку». Некоторые, конечно, с удовольствием летали. А один был такой: его на фронт посылали три раза, он два раза увили­вал, но на третий ему пришлось лететь. Прилетел он. У нас в дивизии было три полка: 57-й, 101-й и наш 66-й. Новоприбывших распределили по полкам и ставили ведомыми к опытным летчикам. Те двое, что были у нас, хорошо прошли стажировку. А тот, как рассказывали ребята из другого полка, только услы­шит по радио, что появился «мессер», сразу у него мо­тор якобы начинает барахлить, и пытается уйти. Пару раз он так ушел, а на третий его отправили в штрафники.

—  Мне говорили, что летчики, которые были сбиты, горели, зачастую также не особенно рва­лись на фронт...