Тридцатилетняя война

Отказался бы Максимилиан от услуг французских агентов в Регенсбурге, признали бы курфюрсты Саксонский и Бранденбургский поражение протестантов, кто знает, мир, возможно, и восторжествовал бы в Германии. Король Швеции ушел бы домой, а война между Бурбонами и Габсбургами велась бы во Фландрии и Италии. Добровольная капитуляция оппонентов Фердинанда в 1630 году избавила бы Германию от следующих восемнадцати лет войны, и хотя мирное урегулирование было бы иным, нежели то, которое навязали правительства Франции и Швеции в 1648 году, оно было бы ненамного хуже. Капитуляция в 1630 году означала бы отказ от германских свобод, но эти свободы все равно были привилегией правящих князей или муниципалитетов и никак не отражались на реальном угнетенном положении народных масс. Действительные права и свободы человека не существовали и до, и во время, и после войны. Победа Фердинанда означала бы централизацию империи под эгидой Австрии и утверждение в германоязычном мире одного, а не нескольких деспотов. Она означала бы тяжелое поражение для протестантизма, но не его исчезновение. Католическая церковь продемонстрировала, что она слишком слаба для выполнения той гигантской задачи, которую возложил на нее Фердинанд, и духовное исправление секуляризованных земель отставало от политических преобразований. Велико было и мужество многих протестантов, и число изгнанников, хлынувших на север — в Саксонию, Бранденбург и Голландию, однако по обе стороны баррикад было и немало равнодушных людей, а среди молодого поколения их становилось все больше и больше. Организационная система Фердинанда оказалась неадекватной и не справилась с исполнением «Эдикта о реституции». Если бы он даже и претворил в жизнь все положения указа, то и тогда протестантизм не был бы искоренен. Протестантскими оставались Саксония, Бранденбург, некоторые районы Вюртемберга, Гессена, Бадена, Брауншвейга.

Конечно, победа Фердинанда в 1630 году не была бы благом. Велики были страдания, уже принесенные эдиктом, не меньше боли и горя вызвало бы его дальнейшее принудительное исполнение. А разве восемнадцать лет войны обошлись без боли и страданий? Безусловно, у тех, кто хотел продолжать войну, имелись свои аргументы на этот счет. Капитуляция развязала бы руки Габсбургам и в Германии, и в Европе. Она могла побудить Фердинанда на продолжение агрессии, и он почти наверняка помог бы королю Испании в войне с голландцами. Могущество Габсбургов задавило бы Европу. Однако факт остается фактом: продолжение войны привело к не менее опасному доминированию Бурбонов. В 1648 году предусмотрительные иностранные союзники сохранили германские свободы как гарантию слабости Германии. Восемнадцать лет войны закончились таким мирным урегулированием, которое с точки зрения внутреннего положения в Германии было нисколько не лучше, а с точки зрения ее внешнего положения даже хуже любого договора, который можно было бы заключить в году 1630-м. Германские свободы достались очень дорогой ценой.

Возможно, они обошлись не так дорого князьям. Голод в Брауншвейге-Вольфенбюттеле герцог заметил только тогда, когда его трапеза не стала такой же изобильной, как прежде. Три неурожая винограда на Нижнем Дунае однажды не позволили Фердинанду послать Иоганну Георгу Саксонскому стандартный ежегодный дар токайских вин — без них он с трудом переносил сквозняки во дворце [695]. Заложенные земли, назойливые кредиторы, пустые кошельки, даже неудобства тюрьмы — все эти беды человек может перенести сравнительно безболезненно. Душевные переживания из-за политических ошибок, потеря престижности, угрызения совести, хула общественного мнения могли вызывать у германских правителей лишь сожаления, но они редко побуждали к миру и согласию. Ни один из германских властителей не стал бездомным и не замерз зимой до смерти, никого из них не нашли мертвым со ртом, набитым травой, никто из их жен и дочерей не был изнасилован, немногие, очень немногие, заразились чумой [696]. Вдосталь обеспеченные всем необходимым для спокойной жизни, за стенами дворцов и за столами, полными еды и питья, они могли позволить себе думать только о политике, а не о человеческих страданиях.

7

Собрание курфюрстов в Регенсбурге, состоявшееся в 1630 году, имело значение только для империи, поскольку проблемы, которые там решались, были далеки от Германии. И для обеих сторон главными были темы голландской войны и давней вражды между Бурбонами и Габсбургами.

Теперь, когда Фердинанд стал хозяином Германии, испанцы потребовали, чтобы он заставил князей помочь им покорить голландцев. Их не смущало то, что провалились все прежние попытки побудить к этому германских правителей. Взятки в виде пенсиона регулярно выплачивались курфюрстам Кёльна и Трира, герцогу Нойбурга, некоторым офицерам в армии, министрам при дворе в Вене, даже слугам Валленштейна, и все понапрасну [697]. Курфюрст Кёльна несколько раз выражал голландцам протест по поводу военных действий, проводившихся фактически на его землях, но Максимилиан запретил выступать против них даже тогда, когда близость голландских войск встревожила Тилли [698]. Более того, однажды курфюрсты попросили эрцгерцогиню Изабеллу снять все ограничения на голландскую торговлю на том основании, что независимо от отношений с Испанией Соединенные провинции формально входят в империю и должны пользоваться соответствующими привилегиями [699].

Фердинанду надо было очень постараться, чтобы уговорить князей объявить войну голландцам. Но долг перед Испанией обязывал его поднять этот вопрос первым, когда он в начале июля 1630 года открывал собрание в Регенсбурге. Оправдывая необходимость армии ссылками на Мантуанскую войну, император указал, что голландцы нарушают единство и целостность империи, и призвал курфюрстов принять против них необходимые меры. Князья ответили: они не будут вести никаких дискуссий, пока Фердинанд не сократит армию и не найдет нового главнокомандующего. Что касается враждебности голландцев, то они ничего подобного не заметили; напротив, испанцы беспардонно используют германские земли для своих военных операций [700].

Атака, контратака, тупик. Фердинанд ответил примирительно по стилю, но не по сути. Он сказал, что всегда настаивал на поддержании в армии высокой дисциплины, и пообещал подыскать другого военачальника [701]. Курфюрсты остались недовольны, отчасти расплывчатостью ответа, но главным образом из-за слухов о том, что Фердинанд намеревается назначить главнокомандующим своего сына, а это их устраивало еще меньше. 29 июля курфюрсты выдвинули еще ряд требований, гораздо более жестких [702].

Фердинанд уехал на охоту, курфюрсты делились своими впечатлениями, и император вернулся лишь вечером 31 июля. За это время в городе появились двое французских агентов, в том числе сам отец Жозеф. Их прибытие, а больше всего новые требования курфюрстов, вконец испортили Фердинанду настроение, и он прошел к себе в апартаменты, просидев с советниками до трех часов ночи [703].

Последующие события полностью оправдали тревоги Фердинанда. И отец Жозеф, и папский нунций окончательно настроили курфюрстов на то, чтобы не санкционировать войну против голландцев и не избирать молодого эрцгерцога римским королем. Отец Жозеф сделал все для того, чтобы ни один аспект испанского вмешательств в Германии не ускользнул от внимания курфюрстов [704], и второй французский агент, Брюлар, смог с похвалой отозваться о князьях как о «хороших французах» [705]. Иоганн Георг Саксонский тем временем успел прислать меморандум из шести предварительных условий для ведения переговоров о мире. Главными из них были требования вернуть в империи религиозное устройство, действовавшее в 1618 году, отозвать «Эдикт о реституции» и резко уменьшить размер военных контрибуций [706].