Тридцатилетняя война

В марте 1630 года курфюрст Майнца объявил коллегам о том, что летом в Регенсбурге созывается собрание [674]. У Фердинанда до конца мая оставалось время на подготовку к новым испытаниям. Он намеревался добиться избрания сына римским королем и принести ради этого в жертву Валленштейна — император созрел для такого шага, — однако теперь ему надо было учесть и желания испанских кузенов, то есть убедить курфюрстов послать войска на войну с голландцами. Увольнением Валленштейна он наверняка решит одну из двух проблем, однако император хотел получить и то и другое. Мадридское правительство требовало от него действий в русле испанской политики. Более того, оно спровоцировало французов на то, чтобы играть активную роль в Германии. Сначала Ришелье отвел от шведского короля польскую угрозу, затем связался с голландцами, теперь изъявил готовность направить своих представителей на собрание в Регенсбурге, которые под прикрытием переговоров от имени французского герцога Мантуи будут так или иначе влиять на курфюрстов Священной Римской империи.

Сам Фердинанд еще мог бы справиться с недружной компанией князей, однако ему, понукаемому испанскими кузенами, труднее будет иметь дело с князьями, за спиной которых оказался Ришелье. Собрание в Регенсбурге, состоявшееся в 1630 году, стало прелюдией к конфликту между Бурбонами и Габсбургами, но не эпилогом войны. Фердинанд не отказался от своей политики, он еще не довел ее до конца, ему надо было ее слегка подправить.

6

Летом 1930 года в Германии войны не было. С уходом датского короля вооруженное сопротивление протестантов прекратилось. Собранию курфюрстов предстояло благословить наступивший мир, разрешить насущные проблемы и демобилизовать армию.

За десять лет войны половина территории империи, если не больше, подверглась оккупации или нашествию войск, приносивших с собой несчастья, болезни, голод и страшную чуму. Добавили бед неурожаи, следовавшие один за другим в 1625—1628 годах. Чума косила истощенных людей, полностью вымирали лагеря беженцев. Нищета и голод убивали в человеке чувства собственного достоинства и стыдливости. Уже более не считалось зазорным просить подаяние. Добропорядочные бюргеры не стыдились выпрашивать милостыню в соседних домах [675], и благотворительность иссякла не из-за отсутствия сердоболия и сострадания, а из-за нехватки средств. Изгнанные пасторы превратились в странников и бродили по землям, надеясь найти тех, кто не просто захочет, а сможет приютить их. В Верхнем Пфальце католические священники умоляли правительство помочь своим униженным и нищенствующим предшественникам [676].

В Тироле в 1628 году перемалывали на хлеб бобовые стебли, в Нассау в 1630-м — желуди и корни [677]. Даже в Баварии на дорогах лежали неубранные трупы умерших от голода [678]. На берегах Хафеля урожай в 1627 году обещал быть неплохим, но отступавшие датчане и преследовавшие их имперцы уничтожили его [679]. «Я слышу только стенания и вижу только мертвецов, — писал в 1629 году сэр Томас Роу из портового города Эльбинга в Данцигском заливе. — Проехав восемьдесят английских миль, мы не нашли ни одного целого дома, в котором можно было бы остановиться на ночлег; нам встретились лишь несколько изможденных женщин и детей, копавшихся в кучах навоза в поисках зерна» [680].

Не важно, в каком бедственном положении находились люди. Солдаты продолжали грабить и истязать. «Мечом возделать землю, мечом снять урожай» [681], — пела солдатня и с энтузиазмом делала то, о чем пела. В одном Кольберге наемники спалили пять церквей со всеми амбарами и складами, и поджигали они дома и храмы чаше всего ради забавы, посмотреть на огромные костры. Для этого же солдаты стреляли в стога сена, а однажды испепелили четверть города, вернулись, когда дома сгорели дотла, и забрали у жертв, спрятавшихся в церкви, все, что те успели спасти от огня [682]. Оккупанты сознательно сжигали ухоженные предместья, где бюргеры разводили сады и огороды, чтобы освободить место для фортификационных сооружений [683].

На обратной стороне перечня жалоб бургомистр Швейдница начертал слова молитвы [684], обращая свои претензии в том числе и к Господу. Офицеры Тилли приказывали сбрасывать церковные шпили и выплавлять свинец, а по Эльбе ввели новые поборы с населения [685]. Но если города даже и исполняли все требования, не было никаких гарантий, что деньги или провизия достанутся солдатам и не будет новых вымогательств. Один офицер переплавил для себя конфискованное серебряное блюдо, на котором ему подавали обед [686]. Правда, Валленштейн наказывал командиров, занижавших численность солдат в ротах, чтобы присвоить лишние деньги [687].

В Тюрингии отряд из воинства Валленштейна, напившись в одном из подвальчиков, которыми знамениты эти места и по сей день, развлекался тем, что стрелял в низкие окна по ногам прохожих [688].

В Бранденбургской марке солдаты хватали уважаемых бюргеров, привязывали к лошадиным хвостам, заставляя бежать за ними по избитым дорогам, или запихивали под стол или лавку и держали там всю ночь [689]. Вражда с солдатами усугубляла и без того тяжелую жизнь в городах. Гражданская война между войсками и крестьянами разгоралась то тут, то там; в Дитмаршене она сопровождалась ежедневными убийствами, поджогами, налетами на полевые лагеря и ответными расправами с целыми деревнями [690]. Гриммельсхаузен в своем романе «Симплициссимус» описывает многие ужасы войны, то, как солдаты засовывают большие пальцы несчастных крестьян в пистолеты, имитируя пыточные тиски, обтягивают веревкой голову до тех пор, пока глаза не вылезают из орбит, поджаривают на костре или в печи, заливают в рот помои, что впоследствии получило название «шведского коктейля». Они придумали и такое спортивное развлечение: выстраивали узников в ряд, одного за другим, и расстреливали, заключая пари и соревнуясь в том, кто уложит больше жертв одним выстрелом [691].

Возродить Германию могло только одно — прекращение войны и установление мира. Однако вряд ли кто-либо из князей и монархов готов был к этому в 1630 году. Иоганн Георг Саксонский написал Фердинанду гневное послание, в котором оплакивал тяжелое положение в стране чуть ли не кровавыми слезами [692], но отказался приехать в Регенсбург, чем продемонстрировал свое подлинное отношение к страданиям подданных. Он возмущался тем, что Фердинанд пытается запугать его, и предложил курфюрсту Бранденбурга провести альтернативную встречу в Аннабурге [693]. Наверно, им двигали самые благородные мотивы, но едва ли в Германии мог восторжествовать мир, если два курфюрста решили игнорировать общее собрание.

Максимилиан повел себя несколько иначе. В определенном смысле он поступил даже каверзнее: настроившись на то, чтобы раздавить Валленштейна, баварец прибыл в Регенсбург, вооружившись тайной поддержкой папы и Ришелье [694]. Убежденный в том, что все беды Германии проистекают из вмешательства Испании, Максимилиан допускал роковую, хотя, видимо, свойственную не только ему, ошибку: стремясь избавить империю от влияния одной иностранной державы, он обращался за содействием к другой.