Николай Губенко - Режиссер и актер

Смешной парадокс. Пойдя на это глупое требование редактуры, Губенко, проигрывая в житейской достоверности сцены, в то же время ее обострял. Чем больше подчеркивалась в фильме мировоззренческая "правильность" персонажей, тем рельефнее оттенялась их грубость, неразвитость в области чувств. И даже испорченность - с точки зрения той же официальной морали.

Весьма забавна последняя замена. Когда уборщица говорила: "Хоть бы они посдыхали скорее", то здесь четко обозначалось естественное неприятие простой рабочей женщиной греховного время провождения скучающих бездельников, приехавших на курорт. В новом варианте реплики такое психологически оправданное неприятие смягчено, в нем слышится даже извиняющая нота: люди отдыхают, что с них взять.

Всем этим я вовсе не хочу сказать, что назойливое редакторское вмешательство являлось благом для режиссера. Нет, оно, конечно, нервировало, мешало, унижало. Приходилось выкручиваться по старому российскому правилу: голь на выдумку хитра. О какой уж тут свободе творчества можно было говорить.

***

Как ни важно и занятно само по себе комедийное изображение отдыхающих, оно не является главным в картине. Главное в ней другое. Отнюдь не пародийный рассказ о подлинной и поэтичной страсти. О ее незаметном зарождении и тихом движении. Роковое чувство опалило Алексея Сергеевича и Надежду Андреевну. Оба они не молоды, хотя и не стары. Павлищеву - 42 года, Надежде - под 40, у нее уже взрослая дочь. Почему их охватило неодолимое влечение друг к другу? Искусство уже веками разгадывает эту вечную тайну. Не разгадало, о чем, помнится, сказал как-то мне Андрей Тарковский. И добавил: это и прекрасное, без тайны нет любви.

Впрочем, нет ничего удивительного, что художник Павлищев потянулся к этой изящной, со вкусом одетой женщине с глазами, да простится мне банальное, но верное, сравнение, большими и глубокими, как море. Она разительно отличается от всех других курортниц. И как мило, не броско она кокетничает. Ничто женское ей не чуждо. Надежде Андреевне тоже в пансионате больше ни на ком было остановить взгляд.

Между нашими героями вспыхнула не просто симпатия, а именно любовь. На этом настаивается в фильме. Сменив к финалу холодное "вы" на ласковое "ты", влюбленные строят планы на будущее. Надя беспокоится, понравится ли она матери Алексея. Он не женат. Зато у его подруги есть семья. В ней, видимо, нет ладу. "Посредственная жена посредственного мужа" - не без самоиронии аттестует себя Надежда Андреевна. Фотокарточку же дочери всегда носит с собою.

Еще мы узнаем, что Надежда Андреевна по профессии математик. Она, разумеется, не принимает участие в пересудах и развлечениях своих товарок по пансионату, но и не выступает с морализаторским их осуждением. Изначально дано, что они разного поля ягоды. Портрет героини набросан четко, однако порою красок и полутонов все-таки не хватает. Болотова - Надя чаще всего погружена в молчание. Оно красноречиво, но временами так хочется, чтобы она заговорила или как-то иначе проявила себя. И уж очень целомудренно ведут себя наши герои. Словно боятся подчас прикоснуться друг к другу. Ревнивый муж-режиссер был всегда на страже? Но это, конечно, шутка.

И тут вновь я ловлю себя на споре с самим собою. А, может быть, художественно обоснована такая сдержанность в поведении актрисы, такая ее невыявленность? Зритель призван сам дорисовать образ. В конце концов, разве не ясно, что при нынешнем, или, возможно, всегдашнем дефиците "настоящих" мужчин, еще не старая, красивая и молодая женщина, у которой не очень-то сложилась личная жизнь, сравнительно легко пойдет за тем, кто и собой интересен и выше других по интеллектуальному уровню и манере поведения. Но так уже высок этот уровень у ее избранника?

Павлищев - Адомайтис тоже немногословен. Подразумевается, что за этим скрывается личность незаурядная, погруженная в свой сложный внутренний мир. И вот, наконец, его он приоткрывает, произнося в разговоре с любимой женщиной длинный монолог. "Иногда получается, что человек сам себя губит себялюбием, тщеславием, завистью, эгоизмом, предательством профессии, таланта, данного ему природой. Я вдруг здесь, у моря, только стал понимать, что гораздо больше уважал бы себя, если не суетился бы, не придавал значения всем мелочам, которые так отвлекают меня от главного. Не знаю, зачем все это вам говорю. Иногда стесняешься говорить высокие слова, неловко все, как-то стыдно, кажется, могут не понять. Но уже за спиной полжизни! Думал еще много времени! Но уже сорок два! И все мои устремления, все мечты, многие из которых, как ни странно, осуществились, кажутся мне такими маленькими, ничтожными... А знаете, чертовски хочется - не славы, конечно, нет! А сделать чего-нибудь такое... что-нибудь существенное".

Мысли, выраженные в этих рассуждениях, звучат возвышенно, благородно, но они общеизвестны. Любого художника, если он талантлив и совестлив, настигают, рано или поздно, сомнения и самоедство. Но суть дела в другом. Этот монолог против собственного конформизма мог бы прозвучать и как нечто новое, глубоко героем выстраданное, но он так не звучит. Ибо не подготовлен предшествующим действием и не раскрыт в последующем. Но что же конкретно мешало Павлищеву создавать "что-нибудь существенное" и что для него "существенное"? Непонятно. А, может быть, он просто рисуется перед хорошенькой женщиной, заявляя, что его не волнует слава. Лично я таких равнодушных к славе художников не встречал, да и Павлищев выглядит вполне земным человеком.

Его монолог повисает в воздухе и, в сущности, находится вне основного текста фильма. Вне не столько сюжетно, сколько концептуально. Герой остается тайной за семью печатями, но это не тайна красивой женщины. Просто не ясно, что он собой реально представляет как художник. И дорисовать, вообразить себе его личность кажется задачей почти что невыполнимой.

Но и не слишком ли много в фильме недоговоренности? Не обращается ли она некоей мнимой значительностью, и нам предлагают искать черного кота в черном ящике, куда он и не забирался?

Упреки подобного рода высказывались неоднократно в критике 80-х годов, в том числе и на страницах журналов "Советский экран" и "Искусство кино". Процитирую одно из таких высказываний, в нем речь о главных героях фильма: "... они настолько лишены человеческой изюминки, так откровенно банальны, что порою мелькает догадка: Павлищев и Надя, их роман, их неясное томление - это все не всерьез, а что-то вроде пародии на "интеллектуализм", значит, вовсе не попытка показать "остров спасения" в мире курортной пошлости?"4.

Стало быть, слово "пародия", применительно к фильму Губенко, было впервые сказано не Марголитом, - но он сказал его со знаком жирного плюса, а рецензент "Искусство кино" (Л. Польских, талантливый критик) - со знаком минуса.

Аннинский назвал монолог Павлищева "плоским, как плакат", что справедливо. Затем критик чуточку увлекся собственными рассуждениями и заявил: "лучше бы романтический красавец и дальше молчал под Рахманинова: внешность его, надо сказать, выразительнее речей". Это верно выразительнее, но причем тут композитор С. Рахманинов? Я не усматриваю особого сходства с ним у Адомайтиса.

Общая оценка картины "Из жизни отдыхающих" у Аннинского: "... четвертый фильм Губенко, особенно в сравнении с третьи (то есть на фоне "Подранков") производит впечатление довольно невыгодное именно потому, что здесь нет прорыва: сквозь картину нравов - к духовной бездне".

Это уж максималистское требование, хотя, возможно, и лестное для Губенко-сценариста. Ему предлагают уподобиться Ф. Достоевскому, полагая, очевидно, что автор "Подранков" по масштабу таланта не уступает создателю "Братьев Карамазовых".

Вместе с тем в прессе 80-х годов появились и положительные отзывы на фильм. Рецензент минской газеты "Знамя юности" писала, что "новая работа режиссера Николая Губенко открывает, по-моему, такие стороны его творчества, которые раньше не столь явно выступали в его фильмах, это зрелость художественного видения, и самоирония, и тонкий лиризм, слитый с удивительной наблюдательностью"5.