Николай Губенко - Режиссер и актер

Спектакль закрыли по распоряжению Министерства культуры СССР. Выехавшего за рубеж в отпуск главного режиссера вынудили там остаться, лишив советского гражданства. Театр оказался в тяжелейшем положении. Хлопоты за возвращение Любимова ничего не дали. Желая сохранить свои традиции, труппа хотела, чтобы театр возглавил Н. Губенко, на что аппаратные мудрецы пойти побоялись.

Он станет свободно выбранным главным режиссером Таганки лишь в 1987 году, тотчас начнет компанию за возвращение Любимова. Как уже отчасти говорилось в самом начале книги, весной 1988 года тот, по приглашению Николая Николаевича, приедет в первопрестольную, и, в сжатые сроки, возобновит постановку "Бориса Годунова" с тем же Губенко в главной роли. Наконец-то, спектакль пойдет на публике. С полным успехом, хотя, вероятно, не столь бурным, кипящим, какой он мог бы иметь, выйдя в свой черед.

Театральная критика встретила постановку сочувственно. Отмечалось, что она теперь по-новому звучит и по-новому воспринимается. Как писал в "Литературной газете" Юрий Гладильщиков, "в 1982 году "Борис Годунов" имел иной смысл, чем сейчас. Теперь - трагедия в неразумной силе. Тогда - в бессилии, безмолвии народа, за спиной которого вожди-экстремисты ведут кровавые баталии"11.

Я не вижу смысла в подобном противопоставлении. И в 1989 году, и в 1982 году в спектакле присутствовали обе эти темы. В любом случае, трудно уверенно говорить от имени публики, когда никто не проводил и практически не мог проводить социально-психологических исследований зрительского восприятия любимовской постановки, да еще в его динамике и сравнении дня нового, и дня вчерашнего.

На мой взгляд, и в начале 90-х годов еще более, чем прежде, актуально звучат размышления Пушкина-Любимова и о безмолвии народа, и о непредсказуемых опасностях слепого и жестокого русского бунта, провоцируемого экстремистами всех мастей и рангов. И не менее, чем тогда, судьбоносна важна самая проблема нравственного права на власть и нравственности её самой. Я думаю, что именно эта проблема - одна из осевых в спектакле "Борис Годунов" и в образе верховного правителя России, созданного Н. Губенко.

Театральная критика, пожалуй, еще более придирчива и субъективна, чем кинематографическая. В одной из рецензий утверждалось, что исполнитель центральной роли излишне грузен и самодоволен. Вспомним самое элементарное: пушкинскому Борису - 53 года, а Губенко было тогда под пятьдесят. О каком же возрастном несоответствии может здесь идти речь? Да и в исторических хрониках, как и у Пушкина, нет указаний на то, что царь Борис был, так сказать, худощав.

Теперь о самодовольстве. В некоторых сценах его не лишен Губенко-Годунов. Но разве не понятно, что это лишь внешняя маска, защитная реакция на обвалившиеся на царя и все нарастающие напасти, и смертельные угрозы. На репетиции 88-го года Любимов говорил Губенко: "Надо больше маяться... Ты, как зверь в капкане, в кресле должен сидеть. Не можешь вырваться, прирос трон к тебе. Потри виски, кровь у тебя к голове прилила. Не должно быть тут скулежа. Жестко надо играть..."12.

Актер убедительно раскрывает, что сильный и властный Борис Годунов никому не хочет показать свое душевное смятение. Оно же охватило его всецело. И не только потому, что царь мучается раскаянием о совершенном преступлении, - убийстве по его приказу законного наследника престола. Годунов не может понять, почему его не приемлет собственный народ, который вроде бы вчера был ему совсем послушен и пел славу. Так мы снова возвращаемся к размышлениям о владыке и простом люде. То есть это та же тема: всегда ли прав народ, или он может и трагически заблуждаться.

Губенко наделяет своего героя не только царственной статью, но и немалым человеческим обаянием. Не броским, скорее, угадываемым, домысливаем нами, однако все-таки и реально ощутимым. В сцене мучительной смерти Бориса - одной из лучших в спектакле - Губенко почти убирает "физиологию". Он играет до протокольности сдержанно и в то же время эмоционально приподнято, просветленно. Его герой - меж двух миров. Земным миром, насущными тревогами которого он еще живет, и небесным, для которого таких тревог не существует. Там важно лишь одно: жили ли ты по совести, внимал ли Богу, или не внимал. К слову сказать, Борис Годунов был искренне верующим человеком.

Другой вопрос, что Губенко не сразу "разыгрался" в восстановленном спектакле. Прошло немало лет, и что-то утратилось в его актерской театральной выучке. Да и роль чрезвычайно сложная. М. Швыдкой верно подметил, что "на первых спектаклях Н. Губенко недоставало истинно актерской свободы - он и во время действия продолжал выполнять функции режиссера, контролирующего поведение артистов на сцене. Но к концу сезона в его игре обнаружилась счастливая непредсказуемость, сулящая прорывы в неведомые глубины человеческой души, которые и составляют "звездные мгновения" творчества. Н. Губенко прозрел мучительную раздвоенность героя, устремленного в будущее, пытающегося услышать реальные голоса народа и истории и последовать им, но скованного призраками прошлого, толкающими к бездне. Трагическая необходимость и трагическая невозможность истинного покаяния"13.

Основательно разбирала спектакль и Л. Велихов. Он полагал, что "мощный темперамент н. Губенко, сочетающийся с отточенной актерской техникой, движет сцены с участием Бориса Годунова на тонкой грани безусловного его осуждения и пристального вглядывания в психологию личности, захотевшей построить благоденствие на крови замученного ребенка и потерпевшего крах. Именно с достоевской глубиной понимания противоречий, сжигающих поправшего нравственные основы, по-своему крупного и незаурядного человека, решен образ Бориса"14.

Мне не кажется верным замечание критика о "безусловном" осуждении Бориса Годунова. Его нет у Пушкина, нет и у Любимова и Губенко. Трагический герой вообще не вмещается в ригористические, строгие рамки этических оценок, которые обычно легко применимы к персонажам драмы. Еще раз подчеркну: осуждая Бориса Годунова, мы и проникаемся к нему сложным, противоречивым чувством, в котором временами осуждение переплетается с сочувствием, скорбью и даже порою с восхищением. Сошлюсь хотя бы на ту же сцену его кончины. Так и возникает "достоевская глубина" в интерпретации пушкинской трагедии и её центрального образа.

Логика излагаемого материала увлекла меня из начала 80-х годов в их конец. Надеюсь, что читатель простит мне это. Не хотелось прерывать разговор о "Борисе Годунове". Роль главного героя в любимовской постановке - коронная в театральном творчестве Николая Губенко. И, конечно, не вина ни режиссера, ни актера, что выход спектакля в свет задержался на шесть долгих лет. На афише 1988 года отпечатано крупными буквами: "Постановка - Юрия Любимова - 1982 год".

***

В этом же, восемьдесят втором году, Губенко начинает работать над образом Ленина в объемном телесериале режиссера В. Лисаковича по сценарию. Егора Яковлева "В.И. Ленин. Страницы жизни". Судя по собственным высказываниям актера, он хотел сыграть данную роль и отдал ей массу сил и труда.

Не исключено, что современный читатель скептически заметит: хорош ваш лицедей, - то выступает в крамольных, элитарных спектаклях и с властями сшибается в кровь, то им потрафляет, выводя на телевизионный экран обожествляемого вождя революции. Где же он, настоящий Губенко?

Отвечу: и там, и здесь. Мы ничего не поймем как в нашей дальней, так и ближней истории, если будем механически опрокидывать на нее современные представления и оценки.

Истина конкретна, что любил повторять Ленин, и он был здесь абсолютно прав. В ельцинскую эпоху его дела и самая личность подвергалась неуклонно возрастающей, жесткой критике, во многом, хотя и не во всем, справедливой и полезной. Наше общество постепенно освобождалось от языческого культа Ульянова-Ленина. По моему убеждению, он был человеком необыкновенного ума и воли, гением, но человеком. И крайне сложным, противоречивым, совершим во имя народного блага, как он его понимал, немало и добрых дел, и, еще больше, кровавых преступлений. Трагический герой российской и мировой истории, равно как и его детище, Октябрьская революция является трагическим действом. Тем не менее, Ленин есть Ленин. Слепо апологетическое отношение к нему, пройдя фазу полного его отрицания, сменится и уже сменяется отношением более трезвым, объективно-аналитическим, но и не все прощающим, не реабилитирующим эту великую и безумную революцию, и ее главного творца. Тогда, возможно, и обретется истина, или, по крайней мере, стремление к ней.