Николай Губенко - Режиссер и актер

12 мая 1981 года в Театре на Таганке состоялась премьера "поэтического представления "Владимир Высоцкий". Разумеется, она прошла в величайшим успехом. И тут же спектакль, постановки которого и раньше чинились всяческие препятствия, был наглухо закрыт. Не помогло и то обстоятельство, что премьера получила личное разрешение секретаря ЦК КПСС Ю.В. Андропова, ведавшего идеологией. Были люди и посильнее его в высшей партийной иерархии. Не сами они, конечно, осуществляли запрет. Для черной работы существовали аппаратчики меньшего ранга. Им, видите ли, разъяснили, что разрешение Андропова на премьеру имело одноразовое значение. Так или иначе, но Главное управление культуры Мосгорисполкома стало действовать решительно и бесцеремонно.

Журнал "Юность" публиковал спустя семь лет, уже при М. Горбачеве, большие выдержки из стенограммы двух обсуждений спектакля на Художественном совете театра, на которые явились чиновники, ведавшие вопросами культуры. Точнее, ее уничтожением. Господи, какую же там реакционную, антикультурную позицию отстаивал человек с длинным титулом, - заместитель начальника отдела театров и концертной работы Главного управления культуры Мосгорисполкома некий В.М. Самойленко. "Мы считаем, что основная идея поэтического представления остается прежней: конфликт поэта с обществом, отсутствие гражданской позиции у поэта и данного вечера... Театром была проведена доработка, что-то ушло, что-то нет, общее ощущение осталось прежним. Поэтому дальше работать так, как вы считаете нужным, мы не рекомендуем"7.Округлая формулировка "не рекомендуем" означала фактически "запрещаем".

Юрий Любимов отбивался от подобных нападок с присущей ему страстностью и принципиальностью. В этой, как казалось тогда, безнадежной борьбе он был не одинок. В защиту спектакля с открытом забралом выступили крупные деятели нашей культуры, - Ф. Абрамов и Ю. Ахмадулина, Б. Можаев и Ф. Искандер, А. Шнитке и Р. Щедрин, А. Бовин и Ю. Карякин и др. Подняли свой голос и актеры театра, - В. Смехов и Л. Филатов.

Неоднократно брал слово и Н. Губенко. Даже по довольно сухой, протокольной записи видно, что говорил он взволнованно, убежденно, не дипломатничая. Говорил как и осамом спектакле, так и о своих товарищах актерах, которым предъявлялись облыжные обвинения. "... Большая часть актеров театра - это мое поколение, у которого не только в крови, но и в земле лежит то, что делает нас - хотите вы этого или нет - патриотами своей Родины. Извините, что прибегаю к высоким словам. Если вы хотите, чтобы спектакль воспитывал лучшим образом, чтобы творчество Высоцкого получило, наконец, официальное признание, - что заставило меня вернуться в театр, - а не такое, какой существует в народе: самодельное, стихийное, буйное, на пленках магнитофонов, то не делайте, ради бога, той глупости, которую совершили в свое время по отношению к другим писателям. (Реплика с места: "С Есениным!)"8.

Разве достучишься в дубовые ворота и железные сердца? Глупость, косность, невежество, наглость с трусостью пополам была в крови ведущих руководителей культуры брежневского руководства, причем иные, а может быть, и многие из них в душе понимали, что творят злое и бессмысленное дело, но они его все равно делали.

Второй раз премьера возобновленного спектакля будет сыграна лишь весною 1988 года, когда на время главным режиссером Театра на Таганке станет Н. Губенко. Он примет в нем участие и как актер, и сыграет свою роль с молодым задором, неподдельной страстью, но и с горечью в интонации.

***

Вся труппа, а в первую очередь её глава, восприняли холуйское запрещение в 1891 году "Владимира Высоцкого" как чудовищное оскорбление, столь же мерзкое, сколь и несправедливое. Однако неугомонный Юрия Любимов нашел в себе силу сделать еще одну, как оказалось, последнюю попытку отстоять свое творческое кредо.

В 1982 году Любимов начинает репетировать спектакль по трагедии А. Пушкина "Борис Годунов". На главную роль приглашен Николай Губенко. Напомню, что он еще со студенческой скамьи хорошо знал и преданно любил великого нашего поэта и его бессмертную пьесу, которую никогда и никому не удавалось с успехом поставить на сцене. Не сценичная! Это мнение прочно укоренилось в театральных кругах. Берясь за эту постановку, Любимов и его актеры прекрасно понимали, на какой огромный творческий риск они идут, и какую тяжелую ответственность добровольно на себя возлагают. Репетиции шли трудно, на нерве, но и с душевным подъемом.

К концу 1982 года спектакль был практически готов. Исключая начальство, каждый, кто видел его на прогонах и генеральной репетиции, говорил о нем с удивлением и восхищением, как о крупнейшем культурном событии. По мнению известного театрального критика Александра Гершковича, в недалеком будущем эмигранта, "самой большой неожиданностью был в спектакле Борис - его играл Николай Губенко, актер глубокий и внутренне собранный. Образ Годунова претерпел в спектакле существенные изменения и вышел за рамки хрестоматийной трактовки царя-убийцы, испытывающего муки совести. Губенко в Годунове создавал сложный и противоречивый характер. В татарском стеганом халате он с азиатской самоуверенностью наводил порядок на Руси, держа ее в страхе, а в результате сам падал жертвой дворцовых интриг, пожинал плоды посеянного беззакония. В известной мере Годунов в спектакле Любимова превращался в страдательную фигуру, особенно под самый финал, когда артист Губенко после гибели своего героя представал перед зрителями в ином качестве, выступая как бы от имени театра и автора"9.

Это - выдержка из книги Гершковича, написанной в значительной части в Бостоне, при поддержке Русского исследовательского центра Гарвардского университета. Большое восхищение автора вызывал финал, когда Губенко из зала выходил на сцену в обычном московском костюме и обращался к публике, без укора, но без особой надежды услышать ответ: "Что же вы молчите? Кричите: да здравствует..." Зал безмолвствовал, молчал на сцене и хор. И вдруг, через мгновение, прерывал молчание и запевал "Вечную память" по всем невинно убиенным.

Этот двойной финал, как и весь спектакль, означал принципиальный разрыв с официозной трактовкой пушкинской трагедии. Любимов и Губенко убедительно показали, что Александр Сергеевич Пушкин оказался необыкновенно созвучным времени своими глубочайшими размышлениями о власти и народе, личности и истории. Времени не только брежневскому, но и нашему, текущему. В спектакле было ясно сказано: не надо идеализировать ни власть, ни народ. С первым - с критикой российского самодержавия, партийное руководство соглашалось, но критика народа - это уже чересчур. Он же у нас творец истории. Он, дескать, ее творил, выбирая Михаила Романова на трон, поддерживая якобы великие реформы Петра I, совершая Октябрьскую революции, и скажу, забегая вперед, свергая большевистский режим. И народ всегда прав. И о нем можно говорить лишь с восхищением с тем, чтобы совершенно не считаться с ним. Самой постановкой вопроса - вслед за Пушкиным - об исторической ответственности народа Любимов разрушал стереотипы советской партократии. Народ-то, о чем явственно свидетельствовал финал спектакля, бывает разным. И кричащим "Ура!" любой власти, и яростно, хотя и не всегда праведно, порою бессмысленно и страшно, бунтующим против нее, и безмолвствующим, равнодушным к любым ее деяниям.

Любопытно, что для доказательства своей правоты в отвержении любимовского спектакля московские чиновники обратились к ученым-пушкинистам. Они, дескать, горло могут перегрызть из-за неправильно истолкованной запятой в пушкинском тексте. Могут и должны это делать. Но, кажется, никто из серьезных ученых не обнаружил в спектакле "Борис Годунов" каких-либо концептуальных ошибок в интерпретации авторского замысла. Напротив, они приветствовали работу Театра на Таганке.

Надо признать, что бдительные чиновники не без основания поняли, что Любимов вкупе с Губенко посягают на высшие устои. Кроме того, в спектакле усмотрели аллюзии на последние месяцы правления бесславного героя "малой земли". А также и на развернувшеюся после его смерти под коверную драку за партийный престол и высшие номенклатурные посты. Такого рода аллюзии, действительно, возникали, хотя внутренняя тема спектакля заключала в себе гораздо более масштабный, философский и этический, смысл. "Борис Годунов", - подчеркивал впоследствии Любимов, - это вещь о совести, о нашей совести, прежде всего. Едино только совесть может нас спасти"10. "Нашей совести", а не только совести царей.