Сталин. История и личность

Правда, МХАТ стал официальным государственным театром и подчинялся теперь не наркомпросу, а непосредственно ЦИК СССР. Персональные пожизненные пенсии, ордена, почетные звания, поездки на лечение за границу — все это пришло, да и улица была названа в честь Станиславского. Однако, как писал один из завлитов Художественного театра в более поздний период, за привилегии пришлось дорого платить.

Верховным цензором театра стал лично Сталин (как столетием раньше личным цензором Пушкина был Николай Первый). Хотя в начале 30-х годов Сталин и разрешил возобновить спектакль «Дни Турбиных», он не позволил Художественному театру поставить две хорошие пьесы — еще одну драму Булгакова о Гражданской войне («Бег») и комедию Эрдмана «Самоубийца». В 1936 г. патрон-цензор снял с репертуара после седьмого спектакля пьесу Булгакова «Кабала святош» о взаимоотношениях Мольера и тирана Людовика XIV. Однако самой высокой ценой было не запрещение пьес. Речь фактически шла о «неизлечимом моральном разложении уникального творческого организма...»²⁰.

Сталин также попытался решить ряд научных и технических проблем. Так, в 1937 г. он участвовал в совещании, обсуждавшем предложение некоего инженера Николаева о защите советских танков от вражеских снарядов путем использования двухслойной брони. Внешний слой изобретатель предлагал изготовлять из прочной стали, а отделенный от него внутренний слой — из чугуна. Николаев исходил из предположения, что снаряды будут, не причинив урона, отскакивать от внутреннего слоя, поскольку израсходуют свою главную пробивную силу на проникновение сквозь внешний слой. Получив слово, Николаев объяснил замысел своего проекта намерением превратить броню из «пассивного» средства защиты в «активное». «Разрушаясь, — сказал он, — она будет защищать». Сталину эта мысль понравилась, и он повторил слова Николаева: «Она, разрушаясь, защищает». «Интересно. Вот она, диалектика в действии», — заметил он. Потом Сталин попросил высказаться экспертов. Ни один не решился возразить, и бессмысленное предложение было одобрено²¹.

Самым печально известным вмешательством Сталина в научную жизнь стала оказанная им поддержка выскочки-растениевода Трофима Лысенко с его «сенсационными» проектами, способными якобы обеспечить процветание сельского хозяйства, — проектами, которые в конечном счете провалились. Одобрил Сталин и поход Лысенко на генетику, в чем тот и преуспел. Не имея специального биологического образования, выходец из деревни, Лысенко знал старые крестьянские приемы и обладал даром саморекламы. В 1929 г. он объявил, что с помощью «яровизации» (замачивание и охлаждение семян) можно существенным образом повысить урожайность, особенно озимой пшеницы²².

Процесс массовой коллективизации, за которой последовали кризис и голод, вызвал у советской прессы горячее желание привлечь внимание к новостям, внушающим надежду на решение продовольственной проблемы, и в начале 30-х годов Лысенко обрел известность. Его поддержал всемирно известный лидер советской биологии и агрономии академик Николай Вавилов, возглавлявший в то время Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. Ленина и Институт генетики. В то время от науки постоянно требовали практических результатов, и в 1931 г. Вавилов отправил в Одессу, где тогда работал Лысенко, множество посылок с различными сортами семян для их проверки путем «яровизации». Примерно тогда же Лысенко обрел бесценного сообщника в лице философа-приспособленца по имени Исай Презент, который и вооружил его теоретической платформой для развития так называемой «прогрессивной биологии», по сути представлявшей собой сформулированную Ламарком концепцию наследования благоприобретенных качеств. Лысенко также назвал ее «творческим дарвинизмом», а позже в знак признательности умершему в 1935 г. русскому селекционеру Ивану Мичурину — «мичуринским дарвинизмом»²³.

Экспериментальная «яровизация» ни к каким положительным результатам не привела, и некоторые ведущие ученые стали критиковать Лысенко, поскольку его взгляды противоречили элементарным принципам генетики. Когда Вавилов попытался в мягкой форме остановить своего протеже, это лишь разгневало последнего. Затем в жизни Лысенко наступил перелом. В феврале 1935 г., т. е. через несколько недель после убийства Кирова и начала тихого террора, он получил возможность выступить на кремлевской встрече колхозников-удар-ников с советскими руководителями. В числе руководителей был Сталин. Для начала разрекламировав свои «достижения», Лысенко заговорил о классовой войне «на фронте яровизации», в ходе которой его оппоненты, дескать, действуют как вредители. Когда Лысенко продолжил свои рассуждения, Сталин не смог сдержать себя. Он встал со своего места в президиуме, зааплодировал и воскликнул: «Браво, товарищ Лысенко, браво!»²⁴. С этого момента молодой шарлатан стал фаворитом Сталина. Сталин не только оказался восприимчивым к лысенковской лести и испытывал удовольствие от явного желания Лысенко помочь начавшемуся террору. Сталина, должно быть, привлекала и практическая направленность работ Лысенко. Уж очень нужен был «народный академик» (именно так окрестила пресса Лысенко), человек, обещавший добиться больших практических результатов в сельском хозяйстве.

Неудачи экспериментов с «яровизацией» не остановили Лысенко. Как только любой из его проектов революционого прорыва в сельском хозяйстве оказывался бесплодным, Лысенко отвлекал внимание от провала, выдвигая новое яркое предложение. Естественно, его деятельность вызвала сопротивление со стороны известных и авторитетных ученых, работавших в этой же сфере науки. В конце 1935 г., когда ему представилась еще одна возможность выступить в присутствии Сталина, Лысенко выдвинул еще более грозные обвинения, заявив, что некоторые люди мешают его усилиям принести пользу советскому сельскому хозяйству. Сидевший в президиуме рядом со Сталиным Я. Яковлев, незадолго до этого занимавший пост наркома земледелия (в 1938 г. его расстреляли), прервал Лысенко вопросом: «А кто именно, почему без фамилий?». Лысенко назвал несколько имен, и прежде всего Вавилова²⁵. На следующий день Лысенко получил первый из своих восьми орденов Ленина.

Каким бы зловещим предзнаменованием и ни выглядел этот эпизод, он, однако, не означал окончания борьбы. Некоторые честные агрономы, соратники Вавилова, стараясь сохранить генетику, продолжали обреченное на верный проигрыш сражение. Лысенковцы вознеслись на волне Большого террора, прокатившегося после февральско-мартовского (1937) пленума ЦК. Спекулируя на тезисах основного доклада Сталина, Лысенко и Презент поносили своих научных противников как врагов народа. Генетики стали исчезать за тюремными стенами.

К началу 1938 г. Лысенко оказался у административного руля в качестве президента Академии сельскохозяйственных наук им. Ленина (Вавилов был смещен с этого поста в 1935 г.). Сторонники Лысенко заняли ключевые посты во всех смежных с этой отраслью науки исследовательских институтах. Он прокладывал путь к окончательному разгрому генетики, что и было осуществлено с благословения Сталина в 1948 г.

Конформизм — таков был отличительный признак культуры в условиях административного диктата. Творческая самобытность оказалась закованной в цепи. Бал правила посредственность. Будь то на публичных собраниях, в книгах и пьесах или в узком кругу друзей (где каждый понимал, что среди них может быть осведомитель НКВД), люди говорили лишь то, что было им, как они полагали, положено. Они становились такими, какими обязаны были стать, — начетчиками, излагающими идеи, которые, как они знали, были ортодоксальны и безопасны, поскольку несли на себе печать сталинского одобрения.

Насколько сталинская культура подчинялась заданному сценарию, позволяет судить следующий пример. На устном экзамене в Московском университете по истории партии, как много позже вспоминал один профессор, был задан вопрос-. «Как стоит наша партия?». Студент ответил: «Партия стоит непоколебимо, прочно, уверенно». «Не то, не то, — морщится доцент. — Не знаете вы “Краткого курса”. Наша партия стоит “как утес”»²⁶.