Сталин. История и личность

Но каково значение процесса как политического события? Если допустить, что заговор имел место, то смысл процесса действительно в разоблачении и наказании виновных. Однако для дипломатических наблюдателей в Москве, не веривших в реальность заговора, значение процесса как политического события представлялось загадочным. Быть свидетелем хода истории, даже находясь в самом Октябрьском зале Дома Союзов, еще не значит понимать происходящее. По мнению посла Чилстона, главный мотив, определявший действия Сталина, сводился к желанию полностью дискредитировать Троцкого и его приверженцев, представив их носителями угрозы миру во всем мире. Но это поверхностный взгляд. Чилстон проигнорировал, посчитав надуманным, неофициальное замечание Бориса Стейгера — советского чиновника аристократического происхождения, которому было поручено поддерживать светские контакты с членами дипломатического корпуса. Стейгер заметил, что стоило бы вспомнить участь «бояр во времена Ивана Грозного»⁴¹.

Независимо от степени своей проницательности находившиеся в то время в Москве дипломаты не были склонны анализировать текущие события в рамках русской истории. Они не смогли воспринять намек Стейгера, в прошлом гвардейца и барона, желавшего дать понять, что в сталинской России большевистская партия-государство постепенно вытесняется новым, основанным на опричнине государством во главе с правителем, подобным царю Ивану Грозному. Процесс, свидетелями которого они стали, как бы утверждал Стейгер, — спланированная акция, направленная на достижение именно этой цели. Иностранные наблюдатели на суде не поняли, что прозвучавшая на нем тема терроризма предвосхищала новую мощную волну государственного террора против всех «врагов народа», которых обвинят в причастности к только что разоблаченному колоссальному заговору. Не поняли они и значения этого процесса как средства достижения Сталиным его внешнеполитических целей. Правда, посол Чилстон сослался на высказанную не названными им коллегами мысль, что «Сталин, возможно, подготавливает радикальный поворот в политике, против которого решительно возражали бы немногие еще оставшиеся в живых старые большевики, если только их не уничтожить»⁴². Чилстон даже не догадывался, насколько он был прав.

щ и.: ТП

Сталин ищет сближения с Гитлером ан

.а.:.^-

Когда процесс еще только готовился и даже когда находившиеся на скамье подсудимых обвиняемые под давлением признавались в мифических попытках Троцкого и других заговорщиков договориться с нацистами, сам Сталин методично действовал за кулисами, добиваясь именно этой цели.

Переговоры между Канделаки и Шахтом завершились 29 апреля 1936 г. подписанием взаимовыгодного экономического соглашения на 1936 г. В мае чиновник германского министерства экономики Герберт Л.В. Геринг организовал Канделаки и его помощнику по торговой миссии, сотруднику НКВД Льву Фрид-рихсону аудиенцию у своего двоюродного брата, министра-президента Германа Геринга. Сообщая об этой беседе, Герберт Геринг писал:

«Их визит к генерал-полковнику проходил в приятной, почти дружеской атмосфере. И Канделаки и Фридрихсон были во всех отношениях восхищены обаятельными манерами генерал-полковника... Геринг предложил русским обращаться к нему непосредственно всякий раз, когда они будут сталкиваться с какими-то затруднениями. Он всегда готов им помочь и словом и делом. Уже одно это было, естественно, успехом для русских джентльменов. Я слышал, что Канделаки вчера отбыл в Москву, чтобы, между прочим, доложить и об удовлетворившем его приеме Герингом». На полях документа другой чиновник написал, что на самом деле на следующий день отъезд Канделаки не состоялся. Вместо этого он посетил Шахта, который «разбавил вино водой». Но тем не менее «русские джентльмены» могли быть «удовлетворены» замечаниями Геринга, особенно его словами о том (как отмечает в записи беседы двоюродный брат министра-президента), что новый договор «ускорит движение по пути дальнейшего политического взаимопонимания между двумя великими державами».

Русские, однако, не знали, что несколько дней спустя Г. Геринг, беседуя с немецкими промышленниками и подчеркнув важность развития деловых связей с Россией, сообщил о своем намерении «обсудить, когда для этого представится возможность, данный вопрос с фюрером, позиция которого, как можно предположить, не столь благожелательна»⁴¹.

Сталин, однако, мог считать, что взгляды Геринга совпадают со взглядами Литлера. Когда 22 мая 1936 г. советский посол Суриц перед отъездом в отпуск в Карлсбад нанес прощальный визит министру иностранных дел Германии Ней-рату, он выразил удовлетворение результатами экономических переговоров и спросил, «можно ли ожидать в ближайшем будущем перемен и в политической сфере». Нейрат ответил, что пока он не видит предпосылок для этого, но надеется на возвращение политических отношений в нормальное русло⁴⁴.

Несколько недель спустя советское посольство в Берлине, вероятно, получило инструкции прозондировать возможность заключения советско-германского пакта о ненападении. В меморандуме, датированном 3 июля 1936 г., чиновник германского МИДа Хенке сообщил, что советник посольства СССР Бессонов поднял вопрос о пакте, выдвинув три варианта подхода к этой проблеме: 1) не имея общей границы с Советским Союзом, Германия не нуждается в таком пакте; 2) Германия может отвергнуть эту идею, учитывая наличие договоров Советского Союза с Францией и Чехословакией; 3) Германия могла бы согласиться дополнить Берлинский договор 1926 г. статьей о ненападении. Хенке ответил, что он не может выразить своего отношения к высказанным предположениям, что, действительно, пакты о ненападении годятся лишь для сопредельных государств, но что отсутствие у Германии желания напасть на Советский Союз не вызывает сомнений⁴⁵.

Сталин, конечно, не мог знать, что дипломатические любезности Геринга, Нейрата и Хенке никак не соответствовали неизменно враждебной позиции Гйтлера. Примерно в это время Гйтлер решил разработать для Германии «четырехлетний план», поручив возглавить эту работу Герингу, о чем он и подготовил в августе 1936 г. соответствующий меморандум. В нем проводилась мысль о необходимости войны. Гитлер не оставлял сомнений, против кого будет эта война и какие формы она приобретет. Мир, указывалось в меморандуме, с нарастающей скоростью приближается к конфликту с большевизмом, сущность и цель которого «состоит единственно в ликвидации тех слоев человечества, которые до сих пор возглавляли развитие, и в замене их всемирным еврейством». В настоящее время, подчеркивалось в меморандуме, в Европе существуют лишь два государства, решительно выступающих против большевизма, — Германия и Италия. Учитывая быстрые темпы роста мощи Красной Армии, можно предположить, какую угрозу она будет представлять через десять, пятнадцать или двадцать лет. Стоя перед лицом такой опасности, вермахт должен быть в кратчайший срок превращен в первую армию мира. Окончательное решение проблемы — расширение перенаселенного жизненного пространства Германии и/или источников сырья и продовольствия. Меморандум завершался требованием: армия и экономика должны быть подготовлены к войне через четыре года⁴⁶.

Не зная о скрытом намерении Гитлера начать через четыре года войну против России, Сталин продолжал свои попытки установить с Германией более тесные отношения. В сентябре 1936 г. Канделаки и Фридрихсон попросили аудиенции у Германа Геринга для продолжения экономических переговоров. Их просьба удовлетворена не была⁴⁷ Нисколько не смутившись этим, Сталин дал указание своим представителям использовать обычный канал — контакт с Шахтом. Откликнувшись на просьбу Канделаки, Шахт в конце 1936 г. принял этих двух чиновников.

Канделаки предложил обсудить как экономические, так и политические отношения. Шахт ответил на это, что естественным каналом для ведения политических дискуссий является установление контакта между советским послом и германским МИДом. Что же касается экономических отношений, то он, Шахт, допускает быстрое развитие торговли, если русское правительство сделает политический жест, прекратив коммунистическую пропаганду за рубежом. «Господин Канделаки дал понять, — писал Шахт, — что он разделяет мою точку зрения». Затем Канделаки вернулся в Москву для доклада Сталину⁴⁸. В том же месяце, т. е. в декабре 1936 г., Кривицкий получил приказ «приглушить» советскую разведывательную деятельность в Германии⁴⁹