Сталин. История и личность

Будучи в конце 1935 г. в служебной поездке в Берлине, Пятаков связался там с собственным корреспондентом «Известий» троцкистом Д. Бухарцевым. Бухарцев организовал полет Пятакова на один день в Норвегию для встречи с Троцким. Примерно 12 декабря 1935 г., рассказал Пятаков, он с немецким паспортом вылетел специальным самолетом с берлинского аэродрома Темпель-хоф и приземлился в Осло. Оттуда его доставили на машине в пригород, где жил Троцкий. Там и состоялся их двухчасовой разговор.

В ходе беседы Троцкий утверждал, что социализм в одной, отдельно взятой стране построен быть не может, что война неизбежна и что она начнется в 1937 г. Поэтому заговорщикам, продолжал он, следует заняться вредительством, с тем чтобы стать могильщиками сталинского государства, помешать ему упрочить свои позиции на тот случай, если советская экономика будет развиваться успешно и новые, молодые кадры, считающие сталинское государство истинно социалистическим, поддержат этот советский режим.

Делая ставку на государственный переворот, который мог бы привести к власти троцкистское правительство, утверждал, по словам Пятакова, Троцкий, необходимо учитывать реальные силы, действующие на мировой арене, прежде всего фашистов, и установить с ними контакт в интересах подготовки к захвату власти либо до войны, либо после поражения Советского Союза в войне. Троцкий сказал, что у него состоялись переговоры с заместителем председателя нацистской партии Гессом. Они пришли к соглашению, в соответствии с которым троцкистско-зиновьевский блок обязался, если он захватит власть до войны, отблагодарить нацистов за их поддержку, позволив им создать свой протекторат на Украине, начав, таким образом, расчленение СССР. Внутри страны блок реставрирует капитализм. Пятаков воспринял программу, изложенную Троцким, как директиву.

Первый день процесса завершился допросом Бухарцева, подробно описавшего, как он через эмиссара Троцкого организовал полет Пятакова в Осло. Этим эмиссаром был, по словам Бухарцева, некий таинственный незнакомец по имени 1устав Штирнер. Пятаков подтвердил эти показания⁹. Однако замешательство вызвало заявление официальных норвежских кругов, вскоре сообщивших, что в декабре 1935 г. на аэродроме в Осло не приземлялся ни один самолет.

В депеше, направленной в Лондон в связи с процессом, британский посол в Москве заметил, что арестованные «сознаются в совершении гнуснейших преступлений, не обнаруживая при этом ни колебаний, ни эмоций, напоминая хорошо подготовленных учеников на устном экзамене по знакомому и не очень интересному для них предмету»¹⁰. Пятаков с лицом, напоминающим посмертную маску, исполнял свою роль на процессе машинально. Однако с допрошенным на второй день суда Радеком дело обстояло несколько по-иному. То ли в силу обещанного ему более мягкого приговора, то ли благодаря своему неукротимому характеру интеллектуального актера случилось так, что в своих показаниях хозяином положения выглядел он, а не Вышинский. Радек давал показания в форме исповеди осужденного политика, исповеди, отмеченной его авторством, прибегая, как это становится очевидным при внимательном прочтении показаний, к эзоповым методам защиты. Такое впечатление от показаний Радека совпадает и с воспоминаниями тогдашнего секретаря посольства США в Москве Джорджа Ф. Кеннана, который присутствовал на процессе в качестве переводчика нового американского посла Джозефа Дэвиса. Кеннан пишет, что, давая показания, Радек выглядел совершенно естественно, говорил с известным апломба^, временами отхлебывая чай из чашки, которую держал в руке¹ ‘.

«В феврале-марте» 1932 г., утверждал Радек, отклоняя попытку Вышинского заставить его сказать «в феврале», он получил от Троцкого письмо, которое заканчивалось требованием: «Мы должны поставить вопрос о том, чтобы “убрать” руководство». Это письмо было передано Радеку корреспондентом «Известий» Владимиром Роммом, с которым он встретился весной того же года во время поездки в Женеву. Упоминание Радеком «марта» намекало на открытое антисталинское письмо Троцкого, опубликованное в марте 1932 г. в «Бюллетене оппозиции». Такой вывод позволяет сделать сразу же последовавшая реплика Радека: «Слова “террор” не было брошено, но, когда я прочел “убрать” руководство, то мне стало ясно, о чем Троцкий думает»¹².

Продолжая давать показания, Радек признал, что он окончательно присоединился к заговору осенью 1932 г. Как это следует из его дальнейшего рассказа, в конце октября или начале ноября он беседовал с Мрачковским, который спросил его: «Вы получили письмо от старика?». («Стариком» обычно называли Троцкого, пояснил Радек.) Под письмом, о котором идет речь, по-видимому, подразумевалось все то же открытое письмо в мартовском выпуске «Бюллетеня оппозиции».

В ходе дальнейших показаний Радек под нажимом Вышинского, порой ссылавшегося на его заявления на предварительном следствии, назвал конкретные «террористические группы», возглавляемые Дрейцером и Закс-Гладниевым в Москве, Пригожиным в Ленинграде, Белобородовым в Ростове, Дилятевой в Туле, Юлиным на Урале, Мураловым в Западной Сибири, Мдивани в Грузии. Радек также рассказал об «исторической или истерической» группе под руководством Фридлянда (историка школы Покровского, оказавшегося под огнем критики после опубликования в журнале «Пролетарская революция» письма

Сталина). Радек признал, что эти «-террористические группы» готовили покушение на партийных и правительственных лидеров¹³.

Наблюдая за процессом, Джордж Кеннан, сопровождавший посла Дэвиса, пришел к выводу, что и обвиняемые, и сам прокурор «говорили условными символами, что многие неоднократно использовавшиеся ими выражения... имели для них совсем иное, чем для зрителей, значение, что, другими словами, эти выражения напоминали алгебраические формулы, за которыми скрывался истинный смысл сказанного». В меморандуме по поводу процесса Кеннан подтвердил свой вывод, сославшись на обмен репликами, в ходе которого Пятаков отрицал, что он давал Ратайчаку конкретное задание установить контакт с немецкими агентами: «Я дал задание в более алгебраической форме», на что Вышинский ответил: «Я знаю, что вы имеете в виду, говоря об алгебре, но я сейчас имею дело не с алгеброй, а с фактами»¹⁴.

Дабы раскрыть, что стоит за этими, да и другими, «алгебраическими формулами» на показательных процессах, следует вспомнить, что начало 30-х годов было периодом глубокого разочарования в Сталине и его руководстве; что в то время в партии формировались оппозиционные группы типа рютинской, стоявшие на антисталинских платформах; что и бывшие правые, и бывшие левые, хотя и отказавшись от открытой оппозиции, тем не менее в узком кругу отзывались о Сталине критически; что против Сталина и его политики решительно выступал издаваемый Троцким в Париже «Бюллетень оппозиции», экземпляры которого или информация о котором проникали в Россию, в частности, благодаря тому, что советнику Сталина и комментатору «Известий» Радеку было поручено знакомиться со всеми зарубежными откликами на советские дела.

Основной «алгебраической формулой» было отождествление всякой критики Сталина с «троцкизмом». Антисталинские статьи в «Бюллетене оппозиции» именовались «письмами Троцкого». Дружеские встречи, на которых высказывались антисталинские политические оценки, приравнивались к «конспиративной борьбе». Разговоры о желательности устранения Сталина считались «террористической деятельностью», а люди, которые вели их, причислялись к «террористическим группам» (в данном случае ставился знак равенства между «убрать» и «убить»). Таким образом, показания Радека на процессе относительно «террористической деятельности», в которую он был вовлечен в конце 1932 г., имели своей фактической основой антисталинские внутрипартийные дискуссии того времени.

Далее, существовало два типа террористической (т. е. антисталинской) борьбы — «партизанский» индивидуальный террор, который Радек, как он показал на процессе, не поддерживал, и предпочитаемая им «систематическая регулярная групповая борьба» (т. е. длительная политическая оппозиция).