Сталин. История и личность

Это был заключительный пропагандистский аккорд во славу сталинского режима и одновременно коленопреклонение перед самим «архитектором». Часть присутствовавших на процессе или читавших его протоколы отнеслась с отвращением к предложению Радека искоренить даже тех, кто был троцкистом «на одну восьмую», — им был недоступен эзопов язык Радека.

Бытует легенда, будто бы «Правда» опубликовала завершающую часть речи Радека в ином варианте, чем она была внесена в стенографический отчет. Вот она: «Все старые большевики по существу были троцкистами, а если не были ими полностью, то хотя бы наполовину а если не наполовину, то по крайней мере на четверть или на одну восьмую»²⁸. Однако это не так: «правдинский» текст речи Радека совпадает с протокольным. Но, как это случается с легендами, несоответствие их фактам не уничтожает скрытого в них смысла. Смысл слов Радека по крайней мере до части старых большевиков дошел. Его замечание о некоторых все еще находившихся на свободе на четверть или даже на восьмую часть троцкистах выражало факт, который он постиг благодаря опыту, обретенному им на Лубянке в период между арестом в сентябре и появлением на процессе в январе. Теперь он понял, что Сталин приступил к радикальному истреблению всей большевистской партии, поскольку она, особенно если говорить о старых большевиках, оставалась партией ленинской.

В этом суть анализируемого нами пассажа, если иметь в виду определение Радеком «троцкизма» как неверия в возможность построения социалистического общества в отдельно взятой стране. Ибо в этом неверии Троцкий был единодушен с Лениным, который завещал партии такой вывод в качестве части своего теоретического наследия. Под этим углом зрения Ленин остался «троцкистом»

до конца своей жизни и Сталин — до мая 1924 г., когда он в своей работе «Об основах ленинизма» повторил, что невозможно «добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран». Лишь позже, в том же 1924 г., Сталин в рамках своего варианта национал-большевизма действительно пересмотрел эту позицию, снял приведенную фразу из «Основ ленинизма» и, следовательно, дезавуировал до тех пор общепринятый большевистский догмат о невозможности победы социализма в одной отдельно взятой стране²⁹

Таким образом Радек, прибегая к эзопову языку, хотел дать понять, что, переходя на новый этап, осуществляемая сверху сталинская революция ставила целью уничтожить семь восьмых (или около того) ленинской большевистской партии — особенно старых большевиков, т. е. тех партийцев, которые неполностью принимали сталинский вариант русского национал-большевизма и сопутствующее ему преклонение перед Сталиным. Будь Ленин жив, он бы, по логике вещей, вошел в число обреченных семи восьмых членов партии. Новые аресты, которые, как полагали некоторые присутствовавшие на процессе, были спровоцированы рассуждениями Радека о «троцкистах»-''⁰ на «четверть» или «одну восьмую», на самом деле — и это понимал Радек — уже неизбежно приближались независимо от его слов.

Двадцать девятого января в 19-15 суд удалился на совещание, а на следующий день в три часа утра его заседание возобновилось для оглашения приговора. Все подсудимые были признаны виновными. Тринадцать из них суд приговорил к расстрелу, а четырех — к тюремному заключению. Радек и Сокольников, которые хотя и входили в «параллельный центр», но в непосредственном участии в проведении террористических и других подобных акциях не обвинялись, получили по десять лет тюрьмы. Арнольд тоже был приговорен к десятилетнему, а Строилов — к восьмилетнему заключению. Выходя в сопровождении конвоира из зала суда, Радек оглянулся на зрителей с жалкой улыбкой³¹. Во время предоставленного ему после процесса свидания с женой он на ее недоуменные вопросы ответил: «Так надо было»³². И Радеку, и Сокольникову суждено было прожить лишь по два года из тех десяти, к которым их приговорили. В открытых после смерти Сталина архивах зафиксировано, что они скончались в 1939 г. Радека убили специально посланные для этого в лагерь уголовники³³. Жена Сокольникова, Серебрякова, исполнив предписанную организаторами процесса роль, была сослана в далекий Казахстан.

На другой день после окончания процесса «Правда» писала: «Страна приветствует справедливый приговор». И, как бы вдохновляя на создание картины публичной ненависти к Голдстейну и его «изму», описанной Оруэллом в «1984», газета сообщала о массовых митингах Москвы, Ленинграда, других городов, на которых трудящиеся приветствовали осуждение троцкистской банды убийц, шпионов, диверсантов и предателей, обрушивали проклятия на врага народа Троцкого, заочный смертный приговор которому в передовой статье «Правды» прозвучал так: «Пусть знает подлейший из подлых, неистовый враг трудящихся всего мира, яростный поджигатель новой войны иуда Троцкий, что и его не минует гнев народа»³⁴, В Москве на Красную площадь и прилегающие к ней улицы собрали более двухсот тысяч человек, которые при 27-градусном морозе должны были продемонстрировать, что, как гласил один плакат, «приговор суда — это приговор народа». К собравшимся обратился 42-летний секретарь Московского комитета партии Никита Хрущев. Обрушив на иуду Троцкого и его банду поток брани, он заявил: «Подымая руку против товарища Сталина, они подымали ее против всего лучшего, что имеет человечество, потому что

ч

Сталин — это надежда... Сталин — это наше знамя! Сталин — это наша воля! Сталин — это наша победа!»³⁵. Сам Сталин народу не показался.

Среди иностранных наблюдателей, присутствовавших на процессе, был и Фейхтвангер. В интервью «Правде», которое он дал в последний день процесса, писатель заявил, что суд полностью доказал виновность подсудимых, что теперь троцкизм в Советском Союзе и за рубежом сокрушен и что процесс стал важным вкладом в антифашистское движение³⁶. Возможно, что это было сказано Фейхтвангером после второй, более сердечной встречи со Сталиным. В написанной им позже книге «Москва 1937» Фейхтвангер описывает Сталина как «самого скромного» из известных ему государственных деятелей и далее пишет: «На мое замечание о безвкусном, преувеличенном преклонении перед его личностью он пожал плечами. Он извинил своих крестьян и рабочих тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами — портретов, которые во время демонстраций пляшут перед глазами»³⁷ Книга была издана в Москве большим тиражом на русском языке. Сталин, должно быть, был доволен, что «этот еврей» не стал «жидом».

Иностранные послы в Москве могли присутствовать на процессе в сопровождении переводчиков. Германский и японский послы в зале не появлялись. Создается впечатление, что главные проблемы, занимавшие умы наблюдателей из иностранных представительств, основные темы их бесед не касались причин, подтолкнувших Сталина на инсценировку судебного спектакля. Иностранцы скорее задумывались над тем, можно ли доверять прозвучавшим на процессе обвинениям и признаниям; большинство из них отвечали на этот вопрос отрицательно. Исключение составил посол США Дэвис. В беседе с зарубежными корреспондентами в перерыве судебного заседания он, по словам присутствовавшего при разговоре Кеннана, сказал: «Они виновны. Я был окружным прокурором, и у меня наметанный глаз»³⁸. Эти слова предвосхитили выводы, изложенные им в письме президенту Рузвельту от 4 февраля 1937 г. Дэвис писал, что процесс «выявил существование определенного политического заговора, направленного на свержение нынешнего правительства»³⁹ Однако большинство членов дипломатического корпуса оказались политически проницательнее Дэвиса. В письме в Лондон посол Чилстон указал: «Невозможно принять это дело за чистую монету». К этому он добавил, что ни один иностранный представитель, с которым ему довелось беседовать, не верит в то, что суд не был инсценирован. Большинство сходится в том, что и «факты можно с уверенностью объяснить только в том случае, если допустить, что к заключенным применяются недозволенные методы»⁴⁰.