Сталин. История и личность

Последний по счету зондаж, предпринятый Сталиным через Канделаки, оказался безрезультатным. Получив сообщение о нем, Нейрат несколько дней спустя передал Гитлеру, что заявил Канделаки от имени Сталина и Молотова. Реакция Гитлера была отрицательной. В настоящее время, сказал он Нейрату, переговоры с русскими были бы использованы ими для установления более тесного военного союза с Францией и улучшения отношений с Великобританией. Обещание же русских отмежеваться от коминтерновской пропаганды не имело никакого практического значения. «Дело обстояло бы несколько по-иному, — добавил Гйтлер (об этом Нейрат сообщил в письме Шахту), — если бы ситуация в России развивалась в направлении абсолютного деспотизма, опирающегося на поддержку военных кругов. Случись это, мы, конечно, не должны были бы упустить подходящий момент для возобновления наших сношений с Россией»⁵⁴. Далее Нейрат уведомил Шахта, что, отвечая на запрос Канделаки, он должен указать на невозможность любых политических переговоров в настоящий момент — иными словами, «пока Коминтерн тесно связан с русским правительством».

Но даже такую реакцию можно было не считать полным отказом, и она не заставила Сталина изменить свою главную политическую ориентацию. Сталин дал Гитлеру предельно ясно понять, что он заинтересован в достижении политического согласия с Германией и надеется на положительный отклик Гитлера в будущем. А пока Сталин попытался успокоить немцев, отказавшись от отзыва генерала Кёстринга из Москвы. Благополучное окончание дела Кёстринга следует расценивать как важный жест со стороны Сталина, особенно если учесть очень хорошие отношения Кёстринга с высшим руководством Красной Армии⁵⁵.

После выполнения порученной ему Сталиным миссии Канделаки в апреле 1937 г. был переведен в Москву. Здесь он получил личную аудиенцию у Сталина, который в знак признания заслуг назначил его заместителем наркома внешней торговли⁵⁶. Находившийся в то время в Москве Кривицкий беседовал о положении в Германии с Ежовым. ГИтлер, сказал ему Ежов, превратил Германию в самую мощную европейскую державу и с этим нельзя не считаться. Далее он

заметил, что у Советской России остается лишь один курс, и сослался на слова Сталина: «Мы должны договариваться» с такой «могущественной» державой, как нацистская Германия⁵⁷. ъ,-„.

г,

После процесса

После окончания январского процесса 1937 г. репрессии усилились, и по всей стране среди членов партии воцарилась атмосфера страха. На этот раз жертвами стали многие ранее арестованные, но получившие относительно мягкие приговоры. Их осудили заново и карали более сурово. Аресту подверглись и те, кто ранее уже был намечен как потенциальная жертва, но еще находился на свободе.

Довольно типичным можно считать дело Евгении Гинзбург. Седьмого февраля 1937 г. ее вызвали в райком партии в Казани и отобрали партийный билет. Хотя ее муж Аксенов, будучи секретарем обкома партии, номинально оставался влиятельной фигурой, он оказался бессильным: теперь всем заправлял НКВД. Гинзбург вспоминала, что они провели не одну бессонную ночь в мучительном ожидании того, что на этот раз один из разъезжающих по городу черных воронов остановится у их дома. Они уничтожили часть своей домашней библиотеки, предав огню книги Бухарина, Радека и других авторов. Пятнадцатого февраля Гйнзбург вызвали по телефону в местное отделение НКВД и там арестовали. Группа следователей допрашивала ее на «конвейере», семь дней подряд не давая спать. Ее вынуждали сознаться в том, что она принадлежит к тайной террористической организации, действовавшей в редакции газеты «Красная Татария», редактором которой был Эльвов. Гйнзбург, протестуя, заявила: «Здесь Советское учреждение. Здесь никто не имеет права издеваться над человеком». На это следователь ей ответил: «А враги народа для нас не люди. С ними все позволено. Тоже мне люди!»⁵⁸.

Теперь «Правда» в своих публикациях давала понять, что обвинениям во вредительстве следует придать массовый характер. Так, в одной из ее статей говорилось, что руководители производства обязаны «выявлять врага в сфере техники и науки». В Запорожье, которое статья приводила в качестве примера, местные инженеры-коммунисты объясняли аварии и поломки на производстве «плохой работой». Однако расследования показали, писала газета, что они были организованы «грязными руками вредителей». Подобная потеря большевистской бдительности вынудила рассмотреть вопрос о работе горкома партии (секретарь — товарищ В. Струп) и деятельности парторганизаций на важнейших предприятиях Запорожья⁵⁹.

В опубликованной на следующий день редакционной статье резко осуждался подхалимаж к местным партийным руководителям. Так, начальник Южно-Уральской железной дороги, на которой занимался вредительской деятельностью шпион Князев, публично восхвалял секретаря Челябинского обкома партии товарища Рындина. Назывались имена многих работников, которые не пресекали подхалимаж со стороны своих подчиненных⁶⁰. Две вышеупомянутые статьи служили предупреждением высокопоставленным партийным чиновникам не защищать своих протеже, не уклоняться от «выявления среди них врагов», если только они не хотят, чтобы их самих не разоблачили как врагов. Но могли ли эти высокопоставленные партаппаратчики, даже выдав своих подчиненных «на милость» НКВД, быть уверены, что эти несчастные не назовут их своими соучастниками? Такой вопрос вставал теперь перед многими. Волны «великой чистки» подкатились наконец и к ногам партийных бонз. Упоминавшийся Рындин, например, был членом избранного XVII съездом Центрального Комитета.

Наступил момент, когда перед Сталиным возникла необходимость созвать пленум Центрального Комитета, с тем чтобы заручиться одобрением со стороны высшего партийного органа тех шагов, которые он, Сталин, предпринял единолично, без решения ЦК, а также всех последующих своих действий. Протоколы процесса «параллельного центра» дали ему в руки материал, необходимый для получения согласия Центрального Комитета на развертывание кампании террора и превращения таким образом ЦК в своего соучастника. Гарантией успеха задуманного Сталиным плана могло бы послужить то, что Центральный Комитет, многие члены которого уже были им заочно осуждены, сам достаточно запуган, а потому и санкционирует распространение чистки на всю страну. Выбирая средства запугивания, Сталин проявил всю свою изощренную хитрость. Примерно в то время, когда НКВД возглавлял Ежов, Сталин ввел в практику рассылку всем членам ЦК под грифом «Секретно» копий показаний арестованных высокопоставленных лиц (например, Пятакова)⁶¹. В результате все члены высшего партийного органа заранее узнавали об обвинениях, выдвигаемых против некоторых деятелей из их же среды, например, против Рыкова и Бухарина. Они поэтому могли представить, какой ужасной была обработка, вынуждавшая арестованных подписать подобную ложь. После этого остававшимся на свободе оставалось лишь гадать, появятся ли их имена в чьих-либо показаниях, а если появятся, то когда.

А на Лубянке действительно творилось нечто жуткое. За несколько месяцев до этого в Лубянскую тюрьму по этапу были доставлены из отдаленных мест бывшие члены правой оппозиции. Следователи, к которым они попали, уже теоретически разработали схему их показаний. В ее основе лежало утверждение, что лидеры правой оппозиции давно втайне лелеяли террористические планы и вступили в заговор с «троцкистско-зиновьевским блоком», поставив целью уничтожение советского строя. Именно таков был лейтмотив неопубликованной работы Ежова «От фракционности к открытой контрреволюции», над которой он начал работать в 1935 г., вскоре после убийства Кирова. Когда Ежов закончил эту работу, Сталин тщательно ее отредактировал, внеся некоторые поправки⁶².

Задача следователей сводилась к тому, чтобы выбить ложные показания, укладывающиеся в эту фантастическую схему. Они использовали целую гамму средств — от обещаний сохранить жизнь и призывов послужить «интересам партии», с одной стороны, до угроз, шантажа и применения физического насилия и пыток — с другой. Сталин внимательно наблюдал за ходом следствия. Ежов регулярно направлял ему протоколы допросов и показаний. Так, 7 октября 1936 г. Сталин получил протокол допроса И. Станкина, бывшего личного секретаря Томского. В нем было зафиксировано, что преступная группа, в которую он входил, намеревалась совершить террористический акт против Сталина 6 ноября 1936 г. в Большом театре, где намечалось провести торжественное заседание, посвященное годовщине Октябрьской революции. Между сентябрем 1936-го и февралем 1937 г. Сталин получил 60 таких протоколов⁶^.