Сталин. История и личность

Центр дал команду группе Николаева-Котолынова убить Кирова в Ленинграде. Планировалось еще много покушений, но каждый раз выходила осечка. Выполняя указание Смирнова, осенью 1932 г. Гольцман якобы встретился с Седовым в Берлине, а потом еще встречался с Седовым и самим Троцким в копенгагенском отеле «Бристоль». Тут-то Троцкий и сказал, что Сталина необходимо убить («убрать»), В 1934 г. Бакаев, Рейнгольд и Дрейцер дважды пытались выполнить эту установку, но безуспешно. В 1935 г. Берман-Юрин и Фриц Давид хотели убить Сталина на VII конгрессе Коминтерна, но у них ничего не вышло: первого просто не пустили в здание, а второй хотя и прошел со своим браунингом, но не мог подойти на расстояние выстрела. Повинуясь переданному Седовым приказу Троцкого, Ольберг хотел застрелить Сталина на первомайских торжествах 1936 г., но не смог, так как был арестован до Первомая. Натану Лурье не удалось выполнить задание — убить Кагановича и Орджоникидзе, когда они приехали в Челябинск. Потом он не застрелил Жданова на первомайской демонстрации в Ленинграде в 1936 г. только потому, что оказался слишком далеко от него. Готовились покушения на Ворошилова, Косиора и Постышева, но все попытки провалились.

Злоумышленникам, конечно, помогало гестапо: например, Ольберг получил фальшивый гондурасский паспорт. Всем исполнителям, готовившим террористические акты, якобы было обещано убежище в Германии. Некий германский фашист Франц Вейц, человек Гиммлера, организовал группу во главе с агентом Троцкого Моисеем Лурье. Группа была заслана в СССР с целью убийства Сталина и других руководителей. Когда Лурье в разговоре с Зиновьевым усомнился в возможности использовать этих заговорщиков, так как они связаны с гестапо, Зиновьев, оправдывая сотрудничество с нацистами в антисоветских целях, сослался на Лассаля, желавшего использовать Бисмарка в интересах революции в 1Ърмании.

Главные подсудимые предстали страшными двурушниками. В мае 1933 г., когда вовсю шла подготовка террористических актов, Зиновьев письменно заверял ЦК в своей верности партии и просил дать ему возможность вернуться в ее ряды. Он и Каменев помещали в «Правде» покаянные статьи. В 1934 г. Каменев показал свое истинное политическое лицо, назвав Макиавелли «мастером политического афоризма и блестящим диалектиком» в предисловии к книге «Государь», выпущенной издательством «Асаёегша» (в то время он возглавлял это издательство). После убийства Кирова террористическим центром вероломство Зиновьева дошло до того, что он направил в «Правду» письмо со словами отчаяния в связи с закатом этой «путеводной звезды». Когда арестовали Бакаева и Евдокимова, Зиновьев в письме к Ягоде просил его вызвать, чтобы он мог доказать свою полную непричастность к этому убийству. На процессе в январе 1935 г. он отрицал существование зиновьевского центра после 1926-1927 гг., а Каменев заявил: «Я дожил до пятидесяти лет и не видел этого центра, активным участником которого я, оказывается, являлся... Я был не против разговоров. Я сам участвовал в разных разговорах».

В своей обвинительной речи Вышинский заявил, что в данном случае налицо яркий исторический пример, когда слово «маска» обретает свой истинный смысл. Макиавелли был просто «щенком» и «деревенщиной» по сравнению с теми, кто сидел сейчас на скамье подсудимых. Он назвал их «лгунами и шутами», «ничтожными пигмеями», «моськами и шавками, взъярившимися на слона». Нет слов, говорил Вышинский, чтобы описать все вероломство, двуличие и кощунство поступка Зиновьева, написавшего некролог, посвященный убитому им Кирову руками, красными от его крови. Свою речь Вышинский закончил гневным восклицанием: «Взбесившихся собак я требую расстрелять — всех до одного!». За окнами Октябрьского зала бушевали негодующие массы трудящихся, а газеты пестрели заголовками передовиц вроде правдинских: «Раздавить гадину!», «Могуч и грозен гнев народный», «Троцкий-Зиновьев-Каменев-Гес-тапо», «Взбесившихся собак надо расстрелять» и другими в том же духе. Репортаж Заславского из зала суда был просто потоком брани по адресу подсудимых. Демьян Бедный откликнулся на столь важное событие, как происходивший судебный спектакль, стихотворением «Пощады нет!», заодно пропев аллилуйю главному режиссеру:

л.р (..;

о Мы Сталина уберегли.

Не уберечь его не можем!

Мы бережем его, как голову свою, л. ;л >•

Как сердце собственное наше!

Поймали мы змею, и не одну змею.

Зиновьев!Каменев!На первую скамью!

Вам первым честь - припасть губами к смертной чаше@

В своем последнем слове подсудимые будто старались превзойти друг друга чистосердечными признаниями вины (за исключением Смирнова, который и на следствии, и на суде отрицал свою заговорщицкую деятельность после ареста). Мрачковский заявил, что уходит из жизни как предатель своей партии, которого следует расстрелять. По словам Евдокимова, сравнение подсудимых с фашистами покрывает их позором. Рейнгольд, повторяя слова Вышинского, заявил, что всех их нужно расстрелять «как бешеных собак». Пикель утверждал, что подсудимые были не чем иным, как отрядом международного фашизма. Каменев, признав свою вину в служении фашизму и контрреволюции, закончил речь трогательным обращением к трем своим сыновьям (один из которых был военным летчиком). Он призвал сыновей посвятить всю жизнь служению делу Сталина. Впрочем, это обращение могли оценить только присутствовавшие в зале, так как в опубликованные материалы процесса оно не вошло, Сталина Каменев назвал великим вождем, благодаря которому мечта о социализме стала реальностью. Силы оставили Каменева, когда он закончил выступление, и конвоиру пришлось помочь ему выйти из зала⁹. Зиновьев в последнем слове особо подчеркнул родство заговорщиков с фашизмом. Он сказал, что его порочный большевизм превратился в антибольшевизм и через троцкизм он пришел к фашизму. «Троцкизм есть разновидность фашизма, — заявил Зиновьев, — а зино-вьевизм — разновидность троцкизма».

Интересно отметить, что в ходе судебных заседаний Ульрих дважды прервал нападки подсудимых на нацистских лидеров (в опубликованных материалах это не нашло отражения)¹⁰. Сталин явно хотел заклеймить подсудимых как пособников фашизма и подчеркнуть тем самым антифашистский характер процесса и массового террора после процесса, но таким образом, чтобы не раздражать лишний раз Берлин, с которым он по-прежнему был в контакте и надеялся прийти к соглашению. Если в Берлине следили за процессом, там не могли не заметить, что из шестнадцати подсудимых одиннадцать были евреями (или тринадцать из восемнадцати, если включить в число подсудимых Троцкого и Седова)¹¹. Более того, немцы должны были понять, что в лице трех главных подсудимых (Троцкий, Зиновьев и Каменев) Сталин преследовал людей, в наибольшей степени олицетворявших то, что в нацистской книге «Большевизм и евреи» было названо «еврейским элементом большевистского руководства»¹².

Более семи часов пришлось подсудимым ждать того момента, когда удалившиеся на совещание судьи наконец вернулись в зал и был зачитан приговор. Все шестнадцать подсудимых были приговорены к расстрелу. Утром 25 августа газеты сообщили, что приговор приведен в исполнение после того, как Президиум ЦИК СССР отклонил просьбы о помиловании пятнадцати осужденных (в списке подавших просьбы о помиловании не было Гольцмана). В передовице «Правды» говорилось, что миллионы трудящихся начинают свой рабочий день с радостным чувством, так как проклятые гады наконец раздавлены. Упомянутые просьбы о помиловании, поданные несмотря на закон от 1 декабря 1934 г., являются дополнительным свидетельством заключенной сделки — сохранение подсудимым жизни в обмен на хорошее исполнение ролей в судебном спектакле¹³. Подсудимые, за исключением строптивого Смирнова, сделали все, что от них требовалось по условиям сделки, но Сталин своего слова не сдержал.

С юридической точки зрения шестидневный судебный спектакль в Октябрьском зале нельзя назвать иначе как издевательством над правосудием. Единственным представленным суду вещественным доказательством, если не считать признаний самих подсудимых, был фальшивый гондурасский паспорт Ольбер-га. Единственной свидетельницей выступила бывшая жена Смирнова Сафонова, которая сама была под следствием по обвинению в участии в заговоре. Мало того, фальсификаторы из НКВД допустили совершенно непростительную оплошность. На следствии и на суде Гольцман показал, что в 1932 г. он встретился с Седовым в Копенгагене в отеле «Бристоль», где Седов передал ему инструкции Троцкого. Выяснилось, однако, что единственная в Копенгагене гостиница с таким названием была снесена еще в 1917 г. В довершение всего Троцкий представил комиссии Дьюи, заседавшей в Мексике в начале 1937 г., документы, неопровержимо доказывающие невозможность пребывания его сына Седова в Дании в 1932 г.¹⁴ Генеральный план террористических действий — письмо Троцкого от 1932 г. с требованием «убрать» Сталина посредством его убийства оказалось всего лишь «открытым письмом», написанным Троцким в марте 1932 г. и напечатанным в «Бюллетене оппозиции». В письме Троцкий, отвечая на вышедший в феврале указ о лишении его и членов его семьи советского гражданства, обвинял Сталина в том, что его курс заводит партию и страну в тупик, и в заключение писал: «Нужно наконец выполнить последний настоятельный завет Ленина — убрать Сталина». Таким образом, как писал «Бюллетень» в конце 1936 г., Ленин оказался «первым террористом». Однако на мнимом тождестве слов «убрать» и «убить» строилось все обвинение. Реальность заключалась в том, что осенью 1932 г., когда благодаря сталинскому «хозяйственному Октябрю» в стране наступил глубокий кризис, многие коммунисты, в том числе и некоторые из только что осужденных, вели разговоры об отстранении Сталина от власти.