Сталин. История и личность

«Правда» гневно осудила «гнилой» взгляд Бухарина на старую Россию как на «страну Обломовых». Разве такая страна могла бы дать миру самый революционный отряд пролетариата — русских рабочих и самую революционную партию — большевиков? Могли ли в ней появиться такие гиганты, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов? А где же «русский революционный размах», который Сталин назвал основой большевистского стиля работы, где ленинизм, названный Сталиным «величайшим достижением русской культуры»? И для азербайджанцев, грузин, армян и рабочих других национальностей, плечом к плечу с русскими боровшихся за дело революции, слово «русский» означало вовсе не только лишь, как утверждали «Известия», жандарма, попа или торговца⁷².

Вполне возможно, что именно в связи с этой статьей в «Правде» и критическими замечаниями Сталина, Жданова и Кирова по поводу новых учебников истории сотрудника советского полпредства Андрея Смирнова спросили в германском МИДе, что означает рост националистических тенденций в Советской России⁷³. Естественно, нацистов должен был беспокоить рост подобных тенденций в стране, которую они считали будущим противником, — ведь по собственному опыту нацисты знали, какой мощной силой может стать национализм в его крайних проявлениях. Летом и осенью 1936 г. тенденции к росту русского национализма в СССР стали еще более заметными.

Усиливающийся террор в стране больше, чем что-либо другое, указывал на фальшь сталинской позы антифашиста. В заключение своего выступления 2 5 ноября Сталин заявил, что новая советская Конституция явится «обвинительным актом» фашизму. Он говорил о непобедимости социализма и демократии и о том, что Конституция будет иметь огромное моральное значение для всех, кто борется против «фашистского варварства», — это было сказано тогда, когда огромные территории от Урала до Восточной Сибири и от Крайнего Севера до карагандинских шахт в Казахстане уже покрылись густой сетью концлагерей, политизоляторов и поселений ссыльных, когда репрессии набирали размах и сталинский режим все больше становился (как и германский фашизм) террористическим режимом во главе с фюрером — Сталиным. В «Бюллетене оппозиции» депортированный из СССР в конце 1935 г. югославский коммунист Антон Силига писал о том, о чем знал не понаслышке: о ленинградцах, которых эшелонами увозили в Сибирь после убийства Кирова, о томившихся в изоляторах старых большевиках, а также о югославских и венгерских коммунистах, политзаключенных, автоматически получавших новые сроки заключения по окончании старых, о женщинах, которых заставляли становиться лагерными проститутками, и о многом другом⁷⁴.

В следующем номере того же журнала было напечатано открытое письмо Андре Жиду бельгийского писателя и революционера Виктора Сержа, которого после трех лет тюрьмы и ссылки выпустили из СССР в апреле 1936 г., после того как в 1935 г. съезд писателей в Париже потребовал его освобождения и Ромен Роллан обратился к Сталину с соответствующей личной просьбой⁷⁵. Серж писал о массовой высылке ленинградцев в начале 1935 г., об арестах многих тысяч коммунистов с большим партийным стажем, о переполненных концлагерях, о регламентации литературы сверху и литературном «мандаринате», пользующемся всеми благами жизни, в то время когда в тюрьмах и лагерях томятся такие выдающиеся представители культуры, как автор «Истории русской общественной мысли» критик и публицист Иванов-Разумник, поэт-символист Владимир Пяст, специалист по итальянскому фашизму Герман Сандомирский, инициатор подготовки первой Советской Энциклопедии Даниил Новомирс-кий, исследователь истории Гражданской войны Анышев, специалисты в области истории литературы Горбачев, Лелевич и Вардин, ленинградский профессор агрономии Федор Дингельштедт и социолог Григорий Яковин. «Мы боремся с фашизмом, — писал Серж в заключение. — Но как бороться с фашизмом, когда в тылу у нас столько концентрационных лагерей?»⁷^.

Бухарин, по всей вероятности, принял активное участие в подготовке проекта Конституции в надежде, что заложенные в ней демократические принципы, которые сейчас едва ли можно реализовать на практике, все же наметят демократический курс развития советской системы в существующей сейчас ситуации, когда необходима антифашистская внешняя политика, ориентированная на совместную борьбу с европейскими демократическими странами. От этой надежды он еще не вполне отказался и в феврале 1936 г., когда по инициативе Сталина решением Политбюро его направили в Париж во главе делегации из трех человек для переговоров с немецкими социал-демократами о приобретении некоторых документов из архивов Маркса и Энгельса, вывезенных из Германии с приходом гитлеровцев к власти⁷⁷. В Париже с Бухариным неоднократно беседовали меньшевики Федор Дан и Борис Николаевский — последний помог организовать вывоз документов из Германии и взял на себя заботу об их сохранности в Париже.

Как ответственный редактор «Известий» Бухарин просил Илью Эренбурга, с которым давно был в дружеских отношениях, стать собственным корреспондентом газеты в Париже. Много позже Эренбург вспоминал свои встречи с Бухариным во время пребывания последнего в Париже. Бухарин говорил Эренбургу, что, «может быть, это ловушка»⁷⁸. И действительно, когда судили Бухарина на процессе 1938 г., Сталин не преминул поставить ему в вину контакты с меньшевиками. В разговорах с ними Бухарин временами высказывал самые мрачные прогнозы-. Сталина он называл сатаной, говорил, что «он со всеми нами разделается» и «мы все обречены»⁷⁹. Все же, вероятно, он не терял надежду, что самого худшего удастся избежать. Бухарин все-таки надеялся на Конституцию, о которой он подолгу беседовал с Николаевским. В частности, он упомянул, что конституционной комиссией обсуждался вопрос о проведении выборов на состязательной основе, и говорил о «гуманистической» политике как о противоядии против фашизма. С теорией последнего он ознакомился, изучив брошюры, прихваченные во время однодневной остановки в Берлине на пути в Париж.

Вернувшись в Москву в конце апреля 1936 г., Бухарин не мог не осознать всю иллюзорность своих надежд и реальность наихудших опасений. Еще в марте стало известно, что не менее 300 тыс. человек были исключены из партии в ходе проверки партийных документов, а теперь шел обмен партбилетов. Даже в редакционных статьях о новой Конституции звучали зловещие нотки, как, например, в статье, опубликованной в журнале «Большевик»: «Нельзя думать, что проверка и обмен партийных документов окончательно очистили партию от врагов. Еще остались в партии законспирированные, затаившиеся, заклятые враги, еще не все двурушники разоблачены»⁸⁰. В это время Бухарин все еще продолжал вращаться в высших эшелонах власти благодаря своей работе в конституционной комиссии, оставаясь членом ЦК и ответственным редактором «Известий». Проживая в Кремле и постоянно общаясь с представителями советской элиты, он, возможно, прослышал о предстоящем судебном процессе, равно как и о советском зондаже в Берлине о возможном соглашении с нацистами.

Теперь Бухарин видел со всей определенностью, как за дымовой завесой всенародного обсуждения «самой демократической» Конституции Сталин коварно превращал советскую власть в некое подобие фашистского режима. В начале своей статьи, посвященной только что обнародованному проекту Конституции, Бухарин пояснил, что, говоря о фашизме, он подразумевает «террористическую диктатуру»⁸¹. Вскоре он предпринял смелую попытку сообщить читателям о происходящем в советской стране. Конечно, для этого ему пришлось привлечь все свое умение говорить эзоповым языком — подобно многим другим революционерам навыки иносказательной речи он приобрел еще при царизме. Шестого июля 1936 г. в «Известиях» появилась статья, озаглавленная «Маршруты истории», с подзаголовком «Мысли вслух». Эта статья — последняя из вышедших за подписью Бухарина.