Сталин. История и личность

Можно привести несколько типичных примеров. Старого большевика Белоусова арестовали как контрреволюционера за то, что он не стал доносить на другого старого большевика, Тимофеева, который незадолго до XVII съезда (оба были избраны делегатами) сказал ему, что нужно поставить на голосование вопрос о смещении Сталина с поста генерального секретаря. Белоусов в ужасе отшатнулся и позже, встречаясь с Тимофеевым в Обществе старых большевиков, старался проскочить мимо. Николая Емельянова, старого рабочего и большевика, который в июле 1917 г. укрывал Ленина и Зиновьева в Разливе, арестовали и приговорили к пяти годам заключения в лагере. Арестовали его по подозрению в хранении экземпляра ленинского «завещания», а также за то, что, будучи экскурсоводом в своем домике в Разливе (где до перехода в шалаш прятались Ленин и Зиновьев), превращенном в музей, он называл посетителям фамилии людей, «оказавшихся» врагами. Один из основателей Коммунистической партии Палестины Джозеф Бергер, возглавлявший в начале 30-х годов Ближневосточное отделение Коминтерна и принявший советское гражданство, был приговорен к пяти годам заключения в лагере за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», выразившуюся в пренебрежительных замечаниях в адрес Сталина, которые кто-то слышал и не замедлил о них донести¹ Г

А вот еще другие примеры. Молодой историк Николай Эльвов написал главу о 1905 г. для четырехтомника «История ВКП(б)» под редакцией Емельяна Ярославского. Вся книга, включая главу Эльвова, была осуждена Сталиным в его письме в редакцию журнала «Пролетарская революция». После этого Эльвов был направлен в Казань, стал профессором педагогического института и работал в редакции областной газеты «Красная Татария». Эльвов был избран членом горкома партии. После того как «Правда» назвала его «троцкистским контрабандистом», он был арестован¹². Подобная судьба ждала очень многих. «Бюллетень оппозиции» сообщал, что арестовывались и ссылались сотни людей, связанных или заподозренных в малейшей связи с оппозицией даже в далеком прошлом, равно как их родственники и друзья. Мало того, уже сосланных оппозиционеров вновь арестовывали и ссылали в еще более отдаленные места или отправляли в лагеря¹³. Типичный случай — в феврале 1935 г. на Украине арестовали молодого бывшего оппозиционера Марка Полякова, и всего через неделю его двоюродного брата Льва Копелева исключили из комсомола и из Харьковского университета «за связь с родственником — троцкистом»¹⁴.

Преследования родственников и знакомых репрессированных многократно увеличивали масштабы репрессий. Евгения Гинзбург, жена члена бюро Татарского обкома партии, работала с Эльвовым в педагогическом институте и в редакции газеты «Красная Татария», а также помогала ему готовить сборник материалов по истории Татарии. Вскоре после ареста Эльвова ей предъявили обвинения в том, что она не разоблачила этого троцкистского контрабандиста, не подвергла критике сборник и ни разу не выступила против Эльвова на собраниях. Гинзбург спросила: «А разве уже доказано, что он троцкист?». В ответ некоторые воскликнули: «Но ведь он арестован! Неужели вы думаете, что у нас кого-нибудь арестовывают, если нет точных данных?». Поток раскаяний ширился с каждым днем. Те, кто не обладал гордостью и смелостью Гинзбург, «бия себя кулаками в грудь... вопили о том, что они “проявили политическую близорукость”, “пошли на примиренчество с сомнительными элементами”, “лили воду на мельницу”, “проявляли гнилой либерализм”». Те, кто действительно имел оппозиционное прошлое, проявляли особое рвение в самокритике и разоблачении бывших единомышленников. Сама Гинзбург поначалу отделалась выговором «за притупление политической бдительности»¹⁵.

Вполне типично и то, что произошло с Борисом Вахтиным, мужем писательницы Веры Пановой. Вахтин был ответственным редактором выходившей в Ростове газеты «Молот». В феврале 1935 г. его сняли с работы и исключили из партии за «троцкизм» — на разоблачительном партсобрании, где все друг друга разоблачали, выяснилось, что, еще будучи комсомольцем, он какое-то время примыкал к оппозиции. Друг помог ему устроиться простым рабочим. Спустя непродолжительное время за Вахтиным пришли — однажды ранним утром его арестовали на квартире и произвели обыск на глазах у испуганных матери, жены и детей. Многие недели Панова носила ему передачи, выстаивала длинные очереди у тюремного окошка. Иногда передачи принимали, иногда — нет. В очередях стояли несчастные женщины, на долю которых выпала та же участь. Из Ростова Вахтина перевезли в Москву, где следствие продолжилось. В середине лета стало известно, что его и некоторых других бывших ростовских коммунистов приговорили к десяти годам заключения в лагере на Соловецких островах. Панова, конечно, тоже лишилась работы (сняли с работы и ее начальника за примиренчество, так как он из сострадания не увольнял ее целых пять дней). Семью нужно было кормить, Панова пыталась что-то писать и публиковать, уже не числясь на работе, но в местной газете появилась обличительная статья о писательнице. Ей оставалось забрать детей и скрыться в глубинке, в деревне — только благодаря этому ей удалось пережить время, когда «людей сметала проклятая метла опричнины»

Ходовым с начала 1935 г. стало слово «двурушник». Двурушники, маскировавшиеся партийными билетами, якобы вынашивали контрреволюционные замыслы и были настроены против партии. Еще их называли «враги в советских масках». Утверждалось, что Каменев и Зиновьев проявили себя самыми презренными двурушниками, когда в начале 30-х годов они отстаивали партийную линию, отрекаясь от своего прошлого оппозиционеров на XVII съезде, особенно когда они осмелились передать в «Правду» статьи о том, что смерть Кирова — невосполнимая утрата. Все это делалось только для того, чтобы скрыть свое гнусное заговорщическое нутро.

В советской стране есть двурушники, которые выглядят не только образцовыми гражданами и членами партии, но и приятными людьми, — это основная тема кинофильма «Партийный билет», снятого как раз в этот период студией «Мосфильм». Двурушник Павел устраивается работать на фабрику. Шпионской организации, с которой связан Павел, нужен партийный билет его жены Анны — без этого билета, надо полагать, дальнейшая шпионская деятельность невозможна. Павел крадет у жены партийный билет. Анну, ударницу и безупречную коммунистку, исключают из партии за утерю билета. В конце злодея Павла разоблачают и арестовывают. В «Правде» появилась хвалебная рецензия на этот фильм, в которой, помимо прочего, говорилось: «Это правдивая повесть о жизни, призыв к классовой бдительности: враг еще жив и не дремлет»¹⁷

В двурушничестве легко можно было обвинить тысячи рядовых членов партии, не говоря уже о видных бывших оппозиционерах. В 1929 г. большинство этих заблудших безоговорочно приняло генеральную линию партии и не жалело сил на фронтах пятилетки, но в старых протоколах партсобраний почти у каждого можно было найти отметку что он (или она) воздержался (или воздержалась) при голосовании по платформе оппозиции в 1923 г., а то и голосовал (голосовала) «за». Кто-то высказался вразрез с тем, что позже сказал товарищ Сталин. Тут уже дальнейшие подтверждения правоверности и успехи в работе не могли иметь никакого значения — человек становился «двурушником». А как мог он (или она) оградить себя от обвинения? Ведь, чем красноречивее человек выступал в последнее время в поддержку партийной линии, тем соответственно более он кривил душой, тем больше такой человек опасен. Неудивительно, что очень многие начали публично каяться, пытаясь хоть как-нибудь себя обезопасить.

Пусть в действительности не было контрреволюционных заговоров и никто не вынашивал планы покушения на Сталина, у него все же были основания думать о двурушниках: он не мог не понимать, что многие члены партии, громко прославляя Сталина, в душе не видели в нем подобного Ленину героического вождя, приведшего страну к социализму, каковым он сам себя считал и каковым его изображали средства массовой информации. Например, Евгения Гинзбург признается, что в начале 1935 г. у нее не было ни малейших сомнений в иравильности линии партии и за партию большевиков она не задумываясь отдала бы жизнь, но Сталина она «...не могла боготворить, как это уже входило в моду»¹⁸. Она и подобные ей оставались верны партии, но верности Сталину в их сердцах не было. Только в этом смысле они были «двурушниками», но для него этого было вполне достаточно.