Площадь павших борцов

Тут Зубанов взмолился:

- Помоги мне... хотя бы партийным авторитетом.

- Соображай! - наорал на него Чуянов. - У меня земля горит под ногами, а я как последний дурак поеду в Бекетовку, чтобы твою бабу уговаривать... сам поладишь! Лучше давай о делах СталГРЭСа, жалуются на заводах: почему энергии - кот наплакал, куда подевал ты ее? Или в подарок своей дантистке отдал?..

В самом паршивом настроении Чуянов только к ночи вернулся к себе домой на Краснопитерскую, и сразу раздался звонок телефона (видать, за ним следили). Жена сняла трубку.

- Тебя, - сказала она. - Послушай, что говорят...

Чуянов сам взял трубку телефона: "Слушаю!" В ответ не женский, а на этот раз мужской голос, крепкий и уверенный:

- Это ты, сволочь поганая?

- Допустим, что я - сволочь. Все равно слушаю.

- Не вздумай бросать трубку. Двадцать пятого ты и твое потомство, заодно со своей б... будете повешены на площади Павших Борцов и висеть вам, веревка не сгниет.

- Сам придумал? Или научили тебя?

- Я говорю сейчас от имени германского командования, и ты, гад, от нас уже не скроешься. У нас руки длинные...

"Но откуда, из какой норы - не первый уже раз вылезла эта гадина, добралась до телефона, чтобы брызнуть в нас ядовитой слюной?" - записал тогда же Чуянов.

Легли спать. Потолок спальни отсвечивал кровавыми отблесками, которые переливались волнами, а висюльки стеклянной люстры ярко вспыхивали, - это на Волге какой уже день полыхали нефтяные баржи, приплывшие из Астрахани.

- Долго ль они гореть будут? - спросила жена.

- Пока не сгорят. Спи. Мне завтра рано вставать...

Утром Чуянов вдруг стал безумно хохотать.

- Господи, с чего развеселился? - удивилась жена.

- Вспомнил, инженер Зубанов, знаешь такого? Так вот он, дурень такой, вдруг влюбился. Нашел же время...

По Краснопитерской улице гнали большое стадо свиней, потом в сторону пристаней пылило громадное стадо коров, и каждая, мотая головой, названивала в свой колокольчик, - эвакуировали колхозную скотину из дальних станиц Задонщины. Старики толкали перед собой визгливые тачки с домашним скарбом, женщины, босые и загорелые, тащили на себе неряшливые узлы. Много навидался Чуянов таких вот несчастных беженцев, но запомнился ему мальчик в коротких штанишках с ширинками сзади и спереди, еще маленький, нес он на себе кошку, и эта кошка обнимала ребенка за шею лапами, доверчивая, покорная, испуганная...

Сталинград начинал новый трудовой и боевой. До 23 августа будет еще много таких вот дней.

* * *

В борьбе с идеологией противника итальянским фашистам скажем прямо, не очень-то везло: в одном из донских городков они сокрушили изваяния усатого колхозника с колхозницей в широком сарафане, решив, что эти статуи изображают великого Сталина и его любимую жену - Сталиничче.

В развитии же боевой стратегии Итало Гарибольди оказался плохим помощником Паулюсу, который указывал союзникам двигаться в междуречье Донца и Дона, чтобы окружить там советские войска. Но русские из котла вывернулись, а когда Гарибольди замкнул мнимое кольцо окружения, то выяснилось, что внутри его - пусто! Немцы же сочли, что мешок завязан, они окружили его, но в "плен" им достались сами же... итальянцы.

- Почему так мало русских пленных? - спрашивал Шмидт.

На это Паулюс не мог ничего ответить. Промолчал.

- Придерживайте макаронников на флангах, - указал он Шмидту, - а на главных направлениях их не выпускать...

Опять эти фланги! Паулюс не знал (да и не мог знать), что эти вот фланги его непобедимой 6-й армии, которые он доверил опять-таки итальянцам, позже и станут тем слабым звеном в линии фронта, который прорвут русские... Конечно, будем справедливы, трагически сложилась судьба 6-й армии в котле, но еще ужаснее будет судьба итальянцев!

5. На закате и на восходе

Борис Михайлович Шапошников лишь 44 дня не дожил до нашей победы, и Москва проводила его в последний путь артиллерийским салютом, который правомерно вписался в симфонию викториальных залпов, слышимых во всем мире. Даже покинув Генштаб, маршал не оставлял службу; больной, он еще трудился, и в затруднительных случаях Сталин иногда говорил:

- Вот здесь нам необходимо выслушать, чему учит Школа Шапошникова, передовая школа нашей военной науки...

Впрочем, эта "передовая школа" сложилась не вчера и не сегодня, она вела родословную еще из царской Академии Генштаба, из которой - задолго до революции - и вышел Борис Михайлович, последний из могикан "проклятого прошлого". Дух маршала Шапошникова, казалось, еще долго витал в кабинетах Генерального штаба, а Василевский не спешил занять его пост, оставаясь лишь "временно исполняющим обязанности". Николаю Федоровичу Ватутину, своему заместителю, он говорил:

- Возможно, я принял бы этот пост, не задумываясь, если бы ранее не видел, как работает Борис Михайлович. Наблюдая за ним, я понял, какая Генштабу нужна голова, какая четкая организованность. Меня это и смущает! Пойми, Николай Федорович, я просто чувствую свою неготовность.

Ватутин по-дружески советовал Василевскому все же не отказываться от того кресла, что покинуто Шапошниковым:

- Тем более карьеристы уже стали выдвигать Тимошенко, а сам Тимошенко подсаживает на место Шапошникова генерала Голикова, что до войны был начальником разведки Генштаба, а ныне Брянским фронтом командует... плохо командует!

- День ото дня не легче, - вздохнул Василевский.

Положение нашей страны с каждым днем осложнялось. Весною турецкий премьер-министр Сарадж-оглу получил призыв из Берлина: мол, именно сейчас "была бы весьма ценной (для Германии) концентрация турецких сил на русской границе" - возле Кавказа. В ответ Сарадж-оглу заявил, что он "страстно желает уничтожения России. Уничтожение России, - сообщил он, - является подвигом фюрера, равный которому может быть совершен раз в столетие... Русская проблема может быть решена Германией только в том случае, если будет убита половина всех живущих на свете русских!".

Об этом изуверском желании нашего ближайшего соседа стало известно в Москве.

- Будет скверно, - сказал Василевский Ватутину, - если танки Клейста нажмут от Ростова, а турки ударят снизу по Еревану. Теперь нам следует учитывать и угрозу со стороны Турции.

В газетах, доселе утешавших читателей, появились фразы, на которые не каждый мог обратить внимание: "Над родиной снова сгущаются грозные тучи..." Александр Михайлович Василевский навестил больного маршала Шапошникова, поделился своими заботами. Стратегические резервы Ставки были израсходованы еще весной в тех операциях, которые успеха не принесли. Между ними возник разговор, в чем-то схожий с тем, который однажды вели меж собою Чуянов и генерал Герасименко.

- Наверное, - сказал Василевский, - история этой войны будет писаться после войны и только со дня наших побед. Но где они, эти громкие победы, способные переломить хребет врагу?

Борис Михайлович приподнялся с дивана, взволнованный:

- Такая мысль, голубчик, есть предательство по отношению к тем мертвым, которые не сложили оружия еще в сорок первом. Которые кладут свои жизни на фронте и поныне Легче всего вырвать мрачные страницы из летописи наших поражений, чтобы сразу обрести задиристый и бравурный тон. Но мы, утверждал Шапошников, - не имеем морального права украшать свои же просчеты яркими павлиньими перьями. Чем откровеннее признаем перед народом свою растерянность в сорок первом, свои трагические ошибки в ту весну, тем больше пользы для будущего...

21 июня юго-западное направление - наконец-то! - было ликвидировано, как изжившее себя, а маршал Тимошенко из главнокомандующего превратился в обычного командующего фронтом. Ставка все энергичнее вмешивалась в дела войны через своих представителей, чтобы вовремя одернуть командующих, если они ошибались, а иногда эти представители только мешали командующим, которые считали московских посланцев не помощниками, а... надзирателями. Сталин, наверное, догадывался о закулисной возне среди генералов, но в Генштабе он не желал видеть маршала Тимошенко, тем более не хотел видеть и генерала Голикова, - он твердо придерживался кандидатуры Василевского, которому достаточно доверял, видя в нем ученика из "школы Шапошникова".