Горбун

Наконец-то моё настроение полностью соответствовало печальным событиям. Человек, носящий имя моего брата, с которым мы только что обсуждали интереснейшие вещи, был преступником, и на этот раз нельзя было придумать никаких обстоятельств, которые могли бы оправдать горбуна. Всё было предельно ясно: Дружинин подсунул мне свою собаку, создавая иллюзию, что он пытается защитить меня от преступника, а сам поспешил к Ире в надежде, что ему удастся пробраться в комнату, не потревожив её крепкий сон, и тихо убить её, тем самым осуществляя свою месть. Коварный и страшный человек! Я знала остроту глаз своей подруги. Если уж она говорит, что видела горб, значит, так оно и было.

— Надо обо всём рассказать Хансену, — решила я.

Мне уже не было страшно, что я навлеку беду на невинного человека. Всплывали всё новые и новые факты, так что с сомнениями приходилось расстаться.

— Ларс тоже так считает, — сообщила Ира. — Он говорит, что дело полиции доказать его виновность или невиновность, а наша обязанность помогать следствию и не умалчивать ни про одно подозрительное обстоятельство. Он возьмёт это на себя и сам позвонит Хансену. Или это сделаешь ты?

— Нет, пусть Ларс расскажет обо всём, о чём сочтёт нужным рассказать, — отказалась я. — Я не могу.

— Прекрасно. Кстати, сегодня мы может пить кофе спокойно: Дромадёр не выходил из комнаты, а когда стали накрывать на стол, Ларс не спускал с него глаз. Думаю, сэра Чарльза нам опасаться не надо.

— Сэра Чарльза?

— Разумеется. Чего ради ты его звала мистером?

— Мне его так представили, а он не возражал.

— Ну, он человек воспитанный и ничего не скажет, но твой горбун оказал тебе плохую услугу, выставив тебя в таком невыгодном свете перед лордом Олбермейлем.

Мне стало совсем скверно. Пожалуй, разгадка недовольного взгляда англичанина скрывалось именно в вольном к нему обращении. До чего же подлый у него племянник!

— Могу я помочь на кухне? — спросила я.

— Поздно опомнилась, — отрезала Ира. — Не надо было ворковать с Дромадёром.

Понятно, в каком настроении я была, когда меня перехватила Нонка.

— Ты совсем ничего не понимаешь или притворяешься? — спросила она. — Неужели не ясно, что тебе надо уделить внимание Петеру, а не терять время с Леонидом. Он приятный человек, но тебе пора задуматься о семье. Петер — очень обеспеченный человек, а Марта — замечательная девочка, и ты легко примешь её как родную дочь.

Милая Нонна! Мы нервничаем, ищем убийцу, страдаем из-за горбуна, а она занята устройством семейного счастья своей подруги. Но, во-первых, я не привыкла навязываться человеку, которому, может быть, не нравлюсь, и, кроме того, сейчас я не могла думать о ком-то ещё, кроме Дружинина.

— Поговорим об этом потом, — попросила я. — Это так неожиданно.

Если уж даже Нонна возмутилась, значит, я сказала невероятную глупость.

— Неожиданно?! Да я толкую об этом почти с самого твоего приезда!

Хорошо, что в прихожую выглянул Ларс, а то бы мне не избежать длинной и страстной отповеди.

— Где Ирина? — спросил датчанин.

Лицо его жены стало замкнутым и отчуждённым.

— На кухне, — резко ответила она, не глядя на него.

Вздохнув, Ларс проследовал мимо нас по указанному адресу. Что он говорил Ире, я не знаю, но что-то очень короткое, так как Ира почти сразу же ушла в гостиную, унося какое-то блюдо.

— Нонна! — позвал Ларс.

Моя подруга прервала разговор и пошла на зов. На этот раз не стал задерживаться Ларс, и, не успела я подумать, как противно возвращаться в комнату, где находился горбун, как датчанин уже подошёл ко мне.

— Жанна, я ведь предупреждал, чтобы вы не разговаривали с Леонидом о литературе! — раздосадовано проговорил он. — Вы забываете, что это не я, не Нонна и не Ирина. Он привык очень строго, часто незаслуженно строго судить чужие мнения.

Очень гадко услышать такое, особенно, когда жалеешь, что человек, с которым было так интересно говорить, оказался негодяем. Выходило, что интересно было только мне.

— Что вы ему наговорили? Он слушал вас с таким выражением, что мне хотелось дать ему пощёчину. Не забывайте, что ему интересно только его мнение, а остальных он считает невеждами и дураками. Ради вас, ради вашего спокойствия умоляю вас не давать втягивать себя в разговор. Не дай, Бог, он на свой лад переиначит все ваши беседы и выведет вас в какой-нибудь своей книге в таком облике, что вы будете оскорблены. Неужели вы не видите, что он неспроста крутится возле вас?

Я молчала, потому что в горле у меня стоял ком, да и отвечать мне было нечего.

— Что вы ему дали?

— Ничего, — с трудом выговорила я.

— Но я же видел, что вы отдали ему какую-то свёрнутую бумагу! — не отставал Ларс. — Надеюсь, вы не поддались на уговоры и не дали своё сочинение?

— Ах, это! — Я попыталась изобразить безразличие. — Он попросил у меня свой портрет.

У Ларса даже дыхание захватило. Он глотнул, судорожно вздохнул и покачал головой.

— Вы неисправимы, — сказал он. — Можно ли так рисковать? Разве вы забыли, как он принял этот портрет в первый раз? Вы хотите, чтобы он и вас возненавидел?

Я не испугалась, что горбун может меня возненавидеть, но мысль о том, как он потешался надо мной, заставляя рассуждать о своих героях и придумывать целые эпизоды, грызла меня, как изголодавшийся хищный зверь. Подлый убийца, которого я принимала за достойного человека! Мало того, что он проникает в этот дом, пользуясь мной как ширмой, так он ещё надо мной смеётся! Впрочем, можно ли надо мной не смеяться? Никогда не думала, что чьё-то неблагоприятное обо мне мнение способно ввергнуть меня в такое отчаяние, а из-за проклятого горбуна я уже несколько раз переживала сущий ад. Если поразмыслить, то какое мне дело до этого негодяя? Пусть себе думает что хочет. Возможно, я, как говорится, звёзд с неба не хватаю, но я ни разу не почувствовала, что кто-то считает меня настолько глупой, как думает Дружинин. Только раз мне было очень больно, когда Ларс возвратил мне мои рукописи с дружеским пожеланием не отчаиваться, если литература окажется не моим поприщем. Наверное, мне не следует вторгаться в чуждую мне область, как бы мне этого не хотелось, зато в своём-то деле я разбираюсь. Это было утешением, пусть и слабым, но оставалось непонятным, почему же моё сердце так тягуче ныло.

— Я вас огорчил, Жанна? — заметил Ларс и, кажется, сам готов был чуть ли не расплакаться.

О, благословенная польская кровь, взыгравшая в моих жилах!

— А чего мне огорчаться? — спросила я, весело улыбаясь. — Думаю, что портрет — ещё не повод для убийства. Гораздо больше меня заботит то, что Ира ночью видела Дружинина.

— Вы верите? — быстро спросил Ларс. — Она не могла ошибиться?

— Я бы ошибиться могла, потому что зрение у меня неважное, но она видит лучше ястреба. Если она утверждает, что убегающий человек был горбатым и хромым, значит, так оно и было.

— А я боялся верить, — признался писатель. — Меня одолели сомнения. Вдруг мы ошибаемся? Понимаете, даже если мы ничего не сможем доказать полиции, для нас самих должно быть окончательно ясно, что это Леонид убил Мартина и ту девушку, а потом по ошибке отравил меня… к счастью, меня, а не Ирину. Если вы подтверждаете, что Ирина не могла ошибиться, значит, для нас его преступление доказано, и мы должны все силы направить на то, чтобы заставить его сделать промах.

Мне казалось, что Ларс никогда не сомневался в виновности горбуна, и для меня было неожиданностью узнать о сомнениях в душе писателя. Видно, даже личная вражда и неблаговидные поступки Дружинина не могли до конца разрушить надежду Ларса на то, что преступником окажется кто-то другой. Эта надежда до последнего разговора с Ирой жила и в моей душе, только я была так наивна, что порой позволяла ей перерастать в уверенность.

— Я с вами согласна, Ларс. Надо за ним внимательно следить. Вы поговорите с Хансеном?

— Как только появится такая возможность. Может, сегодня же вечером.