Чайная роза

— Кам должен был сделать выбор в защиту общественной морали, и он его сделал, — заступился за друга Уилл-младший.

Нелли засмеялась:

— Брось, Уилл! Чем больше так называемых преступников он посадит за решетку, тем больше его будет превозносить пресса. Все это знают. Камероном руководит не желание защитить мораль, а честолюбие.

— Да, Нелли, Кам действительно честолюбив. Так же, как я и вы. В этом нет ничего плохого! — с жаром сказал Уилл-младший. — Он хочет стать самым молодым в истории членом Верховного суда. И станет им, несмотря на ваши попытки помешать ему. Его кампания идет успешно. Он за год отправил в тюрьму больше преступников, чем его предшественник — за три!

Уилл внимательно посмотрел на сына:

— Насколько я слышал, все эти люди были осуждены за незначительные преступления. Сынок, если Камерон хочет уничтожить преступность, ему нужно добраться до корня проблемы — владельцев игорных домов, содержательниц борделей, главарей банд. И полицейских, которые получают от них взятки.

Уилл-младший фыркнул:

— Папа, я сказал, что Камерон — человек честолюбивый, а не сумасшедший. Важно то, что он сажает за решетку всякое отребье. Делает улицы безопасными для всех остальных.

— Мудрый судья понимает разницу между тем, кто крадет ради наживы, и тем, кто крадет, чтобы не умереть с голоду.

— Папа, у тебя слишком доброе сердце, — с досадой сказал Уилл-младший, никогда не признававший оттенков и видевший только черное и белое. — Воровство есть воровство. Иммигранты совсем распоясались. Нужно дать им понять, что презрения к закону в этом городе не потерпят.

— Тебе когда-нибудь приходилось голодать? — саркастически спросила Нелли.

— А как быть пекарю, которого он обокрал? Как быть пекарю? Он что, не должен кормить свою семью? — повысил голос Уилл-младший.

— Побойся Бога! Это была буханка хлеба, а не содержимое кассы!

Пока Уилл-младший и Нелли спорили, Уилл-старший скрежетал зубами. Он любил сына, но считал его — как и многих представителей его поколения — слишком беспощадным в погоне за деньгами и положением в обществе и слишком жестоким по отношению к тем, кому повезло меньше. Он много раз напоминал сыну, что и Макклейны, и предки его матери Вандерлейдены в свое время тоже были иммигрантами. Как и члены всех самых богатых семей города. Но эти лекции не оказывали на Уилла-младшего никакого влияния. Он был американцем. А те, кто приплыл на пароходе в Касл-Гарден, — нет. Итальянцами, ирландцами, китайцами — национальность значения не имела. Все они были ленивыми, глупыми и грязными. Их количество стало для страны катастрофой. Нетерпимости мальчик научился сам, а не унаследовал от родителей. И эта нетерпимость очень не нравилась Уиллу-старшему.

Глядя на Уилла-младшего, ожесточенно спорившего с Нелли, он думал, что сказал бы сын, если бы узнал о Фионе. Ответ был известен заранее: полез бы на стенку. Как отец может встречаться с женщиной, которая зарабатывает себе на жизнь своими руками и принадлежит к тем самым иммигрантам, которых он, Уилл-младший, люто ненавидит?

— Нет, Нелли, вы ошибаетесь! — высоким фальцетом воскликнул сын. Уилл хотел одернуть его, но в этот момент на весь зал прогремело:

— Привет, мои милые! — Уилл чуть не застонал. Из огня да в полымя!

Голос принадлежал Питеру Хилтону, редактору колонки «Уорлд», которая называлась «Болтовня Питера». Призванная потешать читателя историями о романах и развлечениях представителей высшего света, «Болтовня Питера» стала самым популярным разделом газеты, тираж которой и так превышал всякое воображение. Никто не признавался, что читает ее, но это делали все. Если колонка хвалила какую-то пьесу, театральные ложи были полны. Если она ругала какой-то ресторан, тот через неделю закрывался.

Уилл считал эту колонку возмутительным и безответственным злоупотреблением прессой, мало чем отличающимся от распространения грязных слухов и сплетен. Хилтон не признавал правил этикета. Он без всяких угрызений совести писал, что такого-то угольного короля видели в опере с женщиной, которая не была его женой. Или что причиной недавней продажи особняка на Пятой авеню является проигрыш его хозяина на бегах. Недавно газеты начали печатать фотографии, и фотографы Хилтона часто прятались возле ресторанов и театров с камерами и вспышками. Уилл не раз попадал под их объективы. Этот тип вел себя не по-мужски, и Уилл-младший презирал его. Когда три года назад Уилл-младший сделал свою первую попытку стать конгрессменом, Хилтон написал о его слабости к хористкам. В то время Уилл-младший не был женат, но такое поведение публике не нравилось. Выборы он проиграл. Он попытался привлечь Хилтона к суду, но ничего не вышло: Питер описал его, однако ни разу не назвал по имени. Когда адвокат Уилла прижал его к стенке, Хилтон заявил, что речь шла совсем о другом человеке, молодом бизнесмене из известной семьи, после чего Уиллу-младшему пришлось забрать свою жалобу.

— Хилтон! — увидев редактора, прошипел Уилл-младший. — Какого дьявола вы тут делаете?

— Хочу пообедать, малыш. Я — член клуба. А ты не знал? Меня недавно избрали.

— Тогда я выйду из него, черт побери! Не собираюсь поддерживать клуб, который принимает у себя таких разгребателей грязи, как вы и она! — Он ткнул пальцем в сторону Нелли.

— Разгребатель грязи — это я, — чопорно ответила Нелли. — Питер не заслуживает такого звания.

Но Уилл-младший пропустил ее слова мимо ушей:

— Вы оба думаете, что имеете право совать нос в чужие дела, а потом трубить об этом на весь свет, верно? Вам все равно, что собирать, для вашего грязного листка годится все!

Питер, толстенький коротышка, питавший пристрастие к яркой одежде и золотым украшениям — попятился, прижал к груди пухлые руки и стал похож на бурундука.

— О господи! Надеюсь, что в столовой атмосфера более цивилизованная, — сказал он и ушел.

Нелли с откровенной завистью следила за тем, как он исчез в столовой, где собрались люди, совместное состояние которых превышало валовой национальный продукт многих стран, а власть и влияние определяли не только внутреннюю, но и внешнюю политику.

— Почему Хилтона можно принять в клуб, а меня нельзя? — спросила она Уилла-старшего.

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но потому что он принадлежит к известной семье. И потому что он — мужчина.

— Это еще надо доказать! — злобно бросил Уилл-младший. — Типичный пассивный педераст!

— У него есть жена и дети. Они живут в Нью-Джерси, — возразила Нелли.

— Я им не завидую, — парировал Уилл-младший. — Папа, ты пообедаешь с нами?

— Боюсь, не смогу. Я жду гостей. Карнеги и Фрика.

— Мне хочется знать, как все пойдет. Завтра заеду к тебе в контору прямо с утра. — Он повернулся к Нелли и ледяным тоном сказал: — До свидания, мисс Блай.

Когда он удалился, к столику с грозным видом подошел метрдотель.

— Мисс Блай, я сто раз говорил вам, что леди в Юнион-клуб не пускают, — сказал он и взял ее за локоть.

Она вырвалась, допила виски и поставила стакан на стойку.

— Спасибо за скотч, Уилл. Этот вурдалак действительно выгоняет меня из вашего мавзолея.

— Мисс Блай! Я настаиваю, чтобы вы немедленно покинули помещение.

— Ладно, оболтусы, так и быть. Я понимаю, когда мое присутствие нежелательно.

— Сомневаюсь, Нелл, — с улыбкой ответил Уилл и посмотрел вслед журналистке, которая шла к двери, ругая на все корки несчастного метрдотеля. Когда она исчезла, Макклейн обвел взглядом помещение своего клуба. Мавзолей! Раньше это ему в голову не приходило, но Нелли была права. Два старика в потертых смокингах кричали друг на друга, потому что оба были глуховаты. «Буду ли я ходить сюда, когда мне исполнится семьдесят? — спросил он себя. — Скрипеть костями, жевать обед и бродить по здешним залам как старое привидение?»

Макклейн посмотрел на других мужчин — по преимуществу друзей и коллег, — теснившихся у бара или шедших в столовую. Они проводили вечера здесь, а не дома. Потому что у них не было причины возвращаться домой. Там не осталось ни любви, ни страсти, ни теплой постели. Уилл знал это; в его доме тоже ничего такого не существовало. Они отдавали сердца своему бизнесу, а не своим женам, и именно поэтому были чертовски богатыми.