Земля несбывшихся надежд

Когда я в тот день посмотрела в зеркало, то увидела грустную пожилую женщину. Я не узнала ее. Как и на мне, на ней была простая белая блуза из дешевой хлопковой ткани и выцветший старый саронг. Ни на руках, ни на шее нет украшений. Ее седые волосы были собраны в обычный пучок на затылке. Она выглядела такой старой! Кто бы поверил, что ей всего сорок? Она глядела на меня тяжелым, полным боли взглядом. Пока я смотрела, рот безмолвно приоткрылся, но не издал ни звука. Мне было жаль ее, потому что я знала, что никакие слова не опишут невозвратимую утрату, хотя каждая клеточка ее тела кричала об этом. Я еще долго, перед тем как уйти, смотрела на эту потерпевшую поражение незнакомку в моей одежде. Когда я дошла до двери и оглянулась, ее уже не было.

Они переехали два дня спустя в дом возле рынка с комнатами на разных уровнях, с одной спальней. Рани даже не удосужилась попрощаться, и я не видела ее до того, как родился Нэш. Айя, я и Лалита поехали в больницу навестить ее. Ребенок был темненький, как она, но с большими круглыми глазами и здоровый. Невестка назвала его Нэш. Она была очень горда им и не очень рада, когда я попыталась взять внука на руки. Я принесла ему традиционные золотые колечки, браслеты на ногу и на руку, которые дарят внукам. Я собственными руками надела украшения на его крошечное тело, а Рани все это сняла и отнесла в ломбард, как только вышла из больницы.

Потом родилась Димпл, и Лакшмнан буквально ворвался в дом.

— Мохини вернулась! Только уже как твоя внучка, — глупо бормотал он.

Бедняга. Он никогда так и не оправился. И все-таки тогда, в больнице, я стояла и внимательно смотрела, потому что ребенок был необыкновенно похож на мою утраченную Мохини. Я взяла ее на руки, и вдруг время повернуло вспять.

Я думала, что держу на руках мою Мохини, Мне казалось, что я обернусь и увижу в другой кроватке ее близнеца, курчавого и что-то агукающего. Что у меня будет еще один шанс, чтобы в этот раз сделать все правильно; но я подняла глаза и встретилась взглядом с невесткой. На меня в упор смотрели черные глаза.

— Она — копия моя мама, — сказала она.

И тогда я поняла, что второго шанса уже не будет. Она никак не хотела с нами связываться и полностью отгородила бы Димпл от нас так, как сделала это с Нэшем и Беллой, и даже чтобы Лакшмнан не полюбил ребенка так сильно, чтобы вызвать в ней ревность. Вот почему именно Димпл, а не двое других детей, приезжала к нам погостить на школьные каникулы.

О, как я радовалась, когда Димпл приезжала к нам! Я даже намеренно вселяла ядовитые мысли в голову Рани. Она знала, что муж не любит ее, но ей хотелось верить, что он вообще не способен любить. Ей невыносима была мысль о том, что он мог любить кого-то еще, даже собственную дочь. Эта ее склонность к собственнической ревности не ушла даже с приходом материнства. Чем старше становилась Димпл, тем становилось очевиднее, что у нее не было ничего общего с бабушкой по материнской линии и что она была удивительно похожа на Мохини. Я видела, как Лакшмнан рассматривал ее со смешанным чувством любопытства и удивления. Будто он не мог поверить, как сильно его дочь была похожа на Мохини.

А мы, мы в течение всего года с огромным нетерпением ждали школьных каникул. Две недели в апреле, три недели в августе и затем, самое лучшее, — целый декабрь и часть января. Дом казался ярче, больше и лучше, когда там была Димпл. Она вызывала улыбку на лице Айи и вкладывала слова в уста Севенеса, а я — я наконец-то нашла, как буду тратить свои с трудом заработанные деньги. Не то чтобы я не любила Нэша и Беллу, но Димпл я любила больше всех. Так или иначе, а Нэша и Беллу научили ненавидеть нас. Как бы я хотела, чтобы Димпл всегда была со мной! Но нет, Рани этого никогда бы не позволила. Она знала, что это будет моя победа. Нет, она решила помучить нас обоих — и меня, и моего сына. Со времени, когда Димпл исполнилось пять лет, она принялась посылать бедного ребенка туда и обратно, будто пакет с неправильно написанным адресом. О, какие большие и грустные глаза были у этой девочки. Я считала дни до ее приезда и плакала, когда подходило время ее отъезда. И когда мы махали ей на прощание, и машина Лакшмнана скрывалась за поворотом, наступала невыносимая пустота. Тогда я доставала календарь и отмечала день ее следующего приезда.

Рани применяла к ней свои западные привычки. Она не хотела учить своих детей их родному языку, но я решила, что буду знакомить Димпл с нашей культурой и научу ее говорить по-тамильски. Это было ее наследие и ее право. Я стала рассказывать ей наши семейные истории, потому что в них было многое, о чем я бы хотела, чтоб она знала. Затем однажды она вошла и заявила, что хочет, чтобы я сохранила свои заветные истории так, как делают аборигены в красных пустынях Австралии.

— Я решила создать вереницу грез — галерею картин истории нашей семьи, и когда ты умрешь, я займу твое место и стану новым хранителем нашей семейной картинной галереи, — важно сказала она. С тех пор она, как настоящий хранитель истории, ходила везде со своим магнитофоном, воссоздавая прошлое для детей своих детей.

Годы проходили, а я не могла найти пару для Лалиты. Она провалила экзамен после третьего курса, хотя сделала три попытки. Не имея квалификации, собиралась пойти учиться на курсы медсестер, но я не хотела и слышать об этом. Как я могла позволить своей дочери мыть незнакомых мужчин в интимных местах? Нет, нет, такая грязная работа — не для моей дочери. Тогда я отправила ее в школу машинисток. Каждый раз, когда она шла на собеседование, она так волновалась, что все время делала ошибки. Я приходила в отчаяние. Если бы она была работающей девушкой, она могла бы найти себе мужа, но она была далеко не красавица, к тому же безработная и даже приданое в двадцать тысяч привлекало только неподходящих мужчин с сомнительной репутацией — разведенных, ужасно старых или безответственных охотников за деньгами. А один раз даже такого толстого мужчину, что я с ужасом подумала о том, что Лалита может под ним задохнуться.

Годы пролетали все быстрее, и мое здоровье ухудшалось. Доза маленьких розовых таблеток увеличилась с четверти до полутора в день. Они были такими сильными, что от них мое тело начинало дрожать, но это был единственный способ контролировать собаку-астму. Я прикладывала свернутые газеты к груди и к спине, чтобы защититься от холодного ночного воздуха. Мои кости болели, напоминая, что я старею. Дни пролетали, словно ветер в листве деревьев, один серый день ничем не отличался от другого.

Севенес занялся астрологией и стал предсказывать всем судьбу. Он тренировался на своих друзьях, и они приходили один за другим со своими натальными картами под мышкой. Перед тем как отправиться в поездку, он передавал мне конверты со своими толкованиями, если его друзья приедут за ними. Оказалось, что у него хорошо получается предсказывать судьбы, и на пороге нашего дома стали появляться незнакомые люди со своими картами в правой руке.

— Пожалуйста, — просили они. — Моя дочь выходит замуж. Этот парень будет ей хорошей парой?

Стопка на столе Севенеса все росла и росла, но я видела и другое: чем глубже он уходил в этот мир теней, тем больше пил, тем сильнее было его отчаяние, тем циничнее и грубее он становился. Он не хотел жениться и успокоиться. Женщины были для него игрушками с острым взглядом, а дети лишь увековечивали эти отвратительные создания.

— Человек хуже чудовища, — говорил он. — Крокодилы выходят из воды во времена страшной засухи, чтобы разделить пищу со львами, но человек отравит своего соседа скорее, чем поделится.

Он пил слишком много и приходил домой поздно, шатаясь и бормоча что-то себе под нос, с красными глазами и взъерошенными волосами. Иногда от него исходил слабый аромат духов. Дешевых духов. Мне не нужно было и спрашивать, где он был. Тогда в городе было мрачное место, которое называлось Молочный Бар. Женщины из храма видели, как он входил во вращающиеся двери. Безвкусно накрашенные женщины, не очень молодые, но все еще привлекательные, курили на улице возле этого заведения. Слишком часто Севенес терял свои ключи и колотил в двери далеко за полночь, напевая по-малайски, чтобы Лалита открывала дверь: «Ачи, ачи бука пинту».