Трудное время (ЛП)

Она покачала головой.

— Бедняги мальчишки — у них нет шансов. Она набросилась на него, как торнадо несущееся со скоростью сто миль в час. А он замечал только длинные ноги и короткую юбку. Ты можешь подумать, что я прогнала ее как медведя. Но тогда еще и года не прошло, как я потеряла своего сына. Я сама была медведем. Мамой медведицей, иногда, Эрик для меня как сын. Особенно в тот период времени.

Я была удивлена, услышав о ее ребенке. То как говорил о нем Эрик, и, увидев, что мальчика нет ни на одном семейном снимке, я решила, что эта запретная тема.

— Когда я смотрела фотоальбом твоей мамы, — заговорила я медленно, а затем, занервничав, замолчала.

— Что?

Я посмотрела ей в глаза и разбередила рану.

— В нем не было фотографий тебя и твоего сына.

Она моргнула. К моему удивлению и осторожному облегчению, в ее глазах не промелькнуло ничего похожего на гнев, но взгляд стал слегка стеклянным и отстраненным. Я видела такую же особенность у ее брата, когда что-то кажется ему непосильным.

После долгого молчания, она сказала:

— Меня бесит, что она это делает.

Я нахмурилась в замешательстве.

— Что делает?

Кристина сделала большой глоток, осушив свой бокал.

— Она хранит их отдельно. Все фотографии, где я беременна, и все на которых есть Дэнни.

— Дэнни.

Она кивнула, затем подала знак бармену, чтобы он приготовил новый графин.

— В честь отца, — сообщила она мне. — Показывает, какой дурой я была, когда мне было семнадцать, — и добавила с кривоватой улыбкой, — я думала, что так я заинтересую его стать отцом для него. Этому уроду было двадцать пять, но он вел себя как двенадцати летний мальчишка.

Боже правый, человек, достаточно взрослый, чтобы быть студентом, соблазнял школьниц? Но я могла представить, чтобы ответил Эрик, увидев мою реакцию на это бесчинство. «Это нормально для здешних мест».

Мы поблагодарили официантку, когда она принесла графин, и Кристина сунула ей двадцатку. Она наполнила наши бокалы, не сводя глаз со своего напитка, даже после того, когда отодвинула графин в сторону.

— Мама хранит все фотографии Дэнни в специальном детском альбоме с голубыми каемочками и прочей ерундой. Отдельно от всех остальных. Это сводит меня с ума, словно его и не было. И всего того времени в нашей жизни.

В ее глазах была нежность и грусть, и я подумала, что возможно, она пьяна, также как и я. Если выпив, Кристина становилась либо злой, либо плаксивой, то я относилась к последней группе. И уже сама стала сентиментальной. Моя осанка ссутулилась и расслабилась, мысли были легкими и открытыми, как пушинки одуванчика. Мне было хорошо. Я надеялась, Крис не разозлится на меня, не накинется и не отправит эти уязвимые частички в полет.

— Может быть, твоей маме необходимо хранить их отдельно, — предложила я, — для того, чтобы она смогла вернуться к этим воспоминаниям, когда будет готова.

Она проглотила большой глоток пива, кивая.

— Я знаю, знаю…, я понимаю это. Но прошло уже столько времени. Я хочу сказать, черт возьми, Дэнни бы исполнилось девятнадцать этим мартом, если бы он был жив. Девятнадцать. Мне было меньше, когда я родила его. Он бы уже закончил бы школу, а она до сих пор не может вспоминать его, так как я. Этого ребенка невозможно было удержать — он хотел быть центром всего происходящего.

Ее улыбка, пропитанная любовью, была заразительной.

— Мне бы хотелось, чтобы она помнила его таким, — сказала Кристина. — Чтобы его фотографии хранились с остальными памятными моментами нашей семьи. Мы не были богаты, но это были хорошие времена. И этот ребенок… Он делал меня чертовски богатой, пока был рядом.

— Да?

Она кивнула, по-прежнему не глядя на меня.

— Да. Он самое прекрасное, что было у меня. А еще милый — даже не знаю, откуда это взялось. Он был точь-в-точь как Эрик, когда Эрик был маленьким. Если взять их детские фотографии и положить рядом, то ты решишь, что они близнецы. Большие карие глаза, спутанные кудряшки. — Она засмеялась. — Через, чур, большие головы. Они были похожи на ходячие леденцы, с этими здоровенными головами на тощих тельцах.

— Поэтому ты так… оберегаешь брата? — спросила я. — Поэтому боишься, что он свяжется с девушкой недостаточно подходящей для него…

Она, наконец, посмотрела на меня.

— И у меня есть все причины, так относиться к брату. Потому что он напоминает мне о моем потерянном сыне? Возможно. Потому что он держал моего малыша чаще, чем любой другой мужчина, пока Дэнни был с нами — намного чаще, чем отец моего ребенка, и чаще чем мой собственный отец. Потому что он единственный мужчина в моей жизни, для которого я была важнее всех, и единственный, кто был рядом.

Меня пробрала дрожь, как будто кто-то открыл окно за моей спиной. Боже помоги, я, наконец, поняла ее. Я отпила от своего напитка, и она продолжила:

— Возможно, потому что я воспитывала Эрика, — сказала она задумчиво, — в те года, когда наша мама работала на двух работах. Возможно, потому что он отвечал тем же, выполняя обязанности отца, которого мы едва видели, когда мне это было нужно. Возможно, потому что я устала смотреть на то, как все вокруг нас растрачивают свои жизни не с теми людьми. Я не смогу дать тебе конкретный ответ. Но у меня есть сотня хороших предположений.

Я кивнула.

— В этом есть смысл. Большой смысл… если бы я могла, я бы забрала назад кое-что из того, что наговорила тебе вчера. Зная все это.

Она пожала плечами, снова избегая моего взгляда, но такой расслабленной я ее еще не видела.

— Я была груба с тобой. — Она тихо засмеялась, и на короткий момент, от округлившихся щек и сияющих глаз, ее злое лицо стало красивым. — Я со всеми груба. И я знаю, что я слишком сильно держусь за него. Мне тяжело этого не делать, ведь он — моя единственная надежная поддержка, ты знаешь какого это? Или, возможно, ты не знаешь.

Я покачала головой.

— Я не знаю. Но я слышу, что ты говоришь.

— Я рада, что ты не знаешь, — сказала она, на секунду посмотрев мне в глаза. — Мне хочется, чтобы мой брат был с девушкой, которая будет хотеть его, а не нуждаться в нем. Понимаешь? Послушай меня, я говорю, как долбанная феминистка. Но да…, кто-то, кто не будет так зависеть от него, и не сможет отступить и увидеть все хорошее в нем. Черт, если бы я только знала, что пытаюсь сказать. Кажется, я напилась.

— Я тоже. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. И я вижу все эти вещи в твоем брате. На самом деле, все его качества, с которыми мне тяжело смириться, вероятно, любым другим девушкам они бы нравились. Его забота. То, что он ставит тех, кого любит слишком превыше себя. И своей свободы.

Она кивнула, нахмурив брови.

— Ты имеешь в виду меня.

— Не только. Он относится так и ко мне. Меня очень пугает то, что если со мной что-нибудь случится и он решит, что должен отомстить… — пугает, как в тот, яростный, неприятный момент лицом к лицу с Джастином, я хотела использовать эту сторону Эрика. — Я буду чувствовать себя виноватой, если он снова окажется в тюрьме из-за меня. В некоторых моментах он видит только черное и белое. Мне хочется, чтобы он понял, что для меня намного важнее, чтобы он был рядом со мной день за днем, а не его возмездие. Но он не слышит меня. Он считает, что ему больше нечего предложить.

Она виновато улыбнулась.

— Понятия не имею, кто его этому научил.

Я размякла еще больше.

— Мне кажется он сам по себе такой. — Все дело в воспитании, в генах, в крови. В местной воде. Как уверенность и защитные рефлексы Кристины, в этом некого винить, просто нужно принять как данность.

— Но ты видишь и другие вещи, — подсказала она.

Я кивнула.

— Я вижу многое. Наверное, он самый обходительный мужчина, которого я встречала…, что очень не вероятно, учитывая, где мы встретились, и как он туда попал. На данный момент он самый романтичный мужчина, которого я знаю.

Ее приподнявшиеся брови, сказали мне, что так же как я завидовала их связи, казавшейся мне недосягаемой, у ее брата были грани, которые он показывал только мне.