Осколки (СИ)

— Чееерт! Слушай, давай кофе где-нибудь купим?

— Давай. Остановлю у Триа Кафе, — Мэйсон бросила взгляд в зеркало, перестроилась. Снова покосилась на Кэлен: — Амнелл, а ты чего засыпаешь-то?

— Ну, вообще-то, я раньше тебя встала!

— Да на час, не больше, — фыркнула, повернула голову, глянула с подозрением: — Уснула ты раньше меня… или притворялась? Чем ты занимаешься по ночам, сладкая? Опять со своей зазнобой переписывалась?

— Слушай, Мэйсон, направь свой детективный пыл на раскрытие дела, ладно? — Кэлен нахмурилась, отвернулась к окну. — И не называй мою девушку зазнобой!

— Ну, имя её ты мне не сообщаешь, — Мэйсон снова фыркнула.

— И не сообщу. И вообще, отстань!

— Как скажешь, — пожала плечами, останавливая машину перед кофейней. — Кто пойдет?

Кэлен закатила глаза, адресовала небу протяжный, мучительный вздох — посмотри, Господи, как тяжело нести мне свой крест в лице этой чертовой Мэйсон, и ведь несу, не ропщу, смиренно же, ну! — и вышла из автомобиля.

— Миа Кьерро, — встретила вернувшуюся с четырьмя большими стаканами и коробкой пончиков Кэлен Мэйсон. Снаружи встретила, любезно открыла ей пассажирскую дверь, надо же, галантная, а!

— Что, прости? — Кэлен глянула с недоумением. Искренним. — Ты заговорила на испанском? — опустилась в кресло. Мэйсон с усмешкой захлопнула дверцу, обошла автомобиль, плюхнулась на водительское место:

— Это имя сегодняшней жертвы, Амнелл, — и вытянула из подноса-подставки стакан с латте.

— О… — Кэлен выбрала капуччино. Сняла крышку, пригубила. Прикрыла на мгновение глаза, смакуя густое горьковато-сливочное наслаждение. — Снова соцсети, напарник?

— Нет. Её отпечатки есть в базе, мне сейчас отзвонилась Эва… ну, Эва Адамс из криминальной лаборатории, — Мэйсон шумно отхлебнула кофе, зашипела, задышала с открытым ртом — горячий. Кэлен нахмурилась: Эва Адамс, понятно. Еще одна жертва нахального обаяния чертовой Мэйсон, по-видимому? А чертова Мэйсон, потушив пожар во рту, тронула машину с места: — Девочка была в системе опеки, жила в приемной семье, кажется, уже седьмой по счету. Постоянно сбегала, так что в поле зрения полиции попадала несколько раз.

— Понятно… Поедем, навестим её приемных родителей?

— Нет, — Мэйсон мотнула головой, а затем, оторвавшись на миг от дороги, глянула Кэлен в глаза. Как-то так странно глянула — то ли устало, то ли отчаянно. — Ты съезди одна, Амнелл. А я останусь в управлении, займусь бумагами, приму дело у парней, поищу по базам похожие преступления.

В первый момент Кэлен возмутилась, и даже рот уже открыла — высказать чертовой Мэйсон все, что она, Кэлен, думает про это план, и про манеру Мэйсон единолично принимать решения, и про её наглость распоряжаться тут за двоих! Открыла и… закрыла. Поняла. Ну, подумала, что поняла. Мэйсон не хочет встречаться с приемной семьей — чьей бы то ни было, с самим фактом существования таких семей, всей этой системы. Может, ей, Мэйсон, все еще страшно встречаться с этим. Или больно. Да не важно, главное — не хочет она. Не может, наверно, даже. И Кэлен не собиралась судить её за это. Кэлен улыбнулась и кивнула:

— Отличный план, напарник, — и получила в ответ — если ей это не почудилось, конечно, — благодарный взгляд.

Больше всего Кэлен жалела о потерянном времени. Вот как бы цинично это не звучало, а свою поездку к Норманам, приемным родителям Мии Кьерро, она считала напрасной. Бесполезной. Утомительной. И весьма раздражающей.

Раздражало все: и сама дорога через восьми- и девятибалльные пробки — вроде, и не самый плотный затор, а все одно, стояние в них времени сожрало предостаточно. К тому же, едва отчалив от здания Управления, где она высадила Мэйсон, Кэлен начала – ну, если не сразу, то минут через пять точно — жалеть о том, что согласилась ехать одна. Нет, она не боялась того, что придется самолично сообщать ужасную новость Норманам, ибо была уверена, что смерть Мии для них большой трагедией не станет. По информации, которую они с Мэйсон успели запросить и получить, пока добирались до управления, девочка в этой семье прожила чуть меньше месяца. И Кэлен трезво оценивала ситуацию: полюбить её, привязаться к Мии профессиональные приемные родители за такой короткий срок не могли. Так что если и будут переживать, то о проблемах, которые могут возникнуть у них с органами опеки. Оттого Кэлен не боялась быть гонцом, дурную весть приносящим. И вовсе не из-за этого пожалела о том, что высадила Мэйсон возле управления, согласившись с её планом. Кэлен просто… заскучала по Мэйсон. Или по Каре. Или по ним обеим, черт побери! Но, поскольку Кара сейчас, днем, и не предполагалась — невозможно же, ну! — значит, она, Кэлен, скучала по Мэйсон. Вот не хватало её тут, на соседнем сидении. Пусть бы даже она, Мэйсон, молчала, — но была. Кэлен просто хотелось, чтобы она была рядом.

Это саму Кэлен поражало до невозможности. До сих пор, вот, пожалуй, до этого самого момента, до этой поездки на Понтиак стрит, 317 в Тиникум Тауншип* Кэлен была уверена, что обожает ездить одна. И чтобы музыка погромче, и скорость повыше. А даже если и в пробке застрянет — ну и что? Кэлен никогда не раздражалась в пробках, принимая их как должное. Напротив, пока автомобиль полз черепашьим шагом, Кэлен расслаблялась, отдыхая. Или — погружалась в мысли, чаще всего — о каком-нибудь текущем расследовании, строила гипотезы, прокручивала в памяти улики, детали, свидетельские показания, вертела кусочки мозаики и так, и этак, подбирая один к другому, пытаясь сложить их в цельную картину… Нет, в самом деле, до сегодняшнего утра Кэлен просто обожала одинокие поездки, и чем дальше и дольше — тем лучше. Потому и удивляла её сейчас собственная острая тоска по Мэйсон.

Впрочем, жалеть о том, что напарница осталась в Управлении, Кэлен перестала, едва вошла в дом 317 по Понтиак-стрит. Нет, дом приличный, добротный даже. И снаружи, и внутри чистый, опрятный, симпатичный. И сами Норманы — Марк и Адель — выглядели прилично, опрятно, доброжелательно. Встретили приветливо, да. Вот только глаза их, что у мужа, что у жены, Кэлен не понравились. Черт знает, может она себя накрутила просто? Но глаза Норманов напомнили ей глаза рептилий. Кэлен когда-то, довольно давно, в школьном еще детстве, побывала на экскурсии в серпентарии. И до сих пор — а уж двадцать лет прошло! — не могла забыть глаза огромной толстой змеищи, кажется, это был питон или удав, — большие, блестящие, непроницаемо темные, даже и не разобрать, какого они цвета. Холодные. А самое страшное — юная Кэлен, зависнув у стекла, за котором висел на древесной ветви этот самый удав, так и не могла понять, куда он смотрит: вроде бы и на нее, а вроде бы и сквозь нее, и в то же время, как будто внутрь себя… Потом змей сделал совсем отвратительную штуку: взял и прикрыл свои странные глазюки полупрозрачной, белесой мутной какой-то пленочкой. Вот жутко было! Настолько жутко, что Кэлен затошнило даже, и ноги стали ватными, и она захотела сбежать, а не могла — ноги-то ватными стали, ну! – и, что самое странное, взгляда от «замутненных» удавьих глаз тоже оторвать не могла. Так и пятилась медленными мелкими шажочками от стекла, обмирая от ужаса и отвращения, пока не окликнул её кто-то из однокашников…

Вот и у Норманов глаза были словно с налетом из этой белесой матовой пленочки. Не буквально, конечно, нет. Но вот какое-то такое же ощущение. И тоже — то ли на тебя смотрят, а то ли и сквозь тебя. Бррр… Кэлен передернулась. И порадовалась, что Мэйсон с ней не поехала. Ибо при всем её, Мэйсон, умении управлять эмоциями, сейчас бы она точно не выдержала. Ни этих равнодушно-приветливых глаз. Ни этих натянуто-доброжелательных улыбок. Ни фальшивого огорчения, которое Норманы продемонстрировали, услышав о смерти Мии. Мэйсон бы не выдержала — попользовала бы мистера Нормана в качестве боксерской груши. Совершенно точно. Ведь даже Кэлен с трудом владела собой — так ей хотелось впечатать кулак точно по центру лицемерно-печальной рожи Марка Нормана…