Лебединая песня

У очага на шкуре белого медведя лежит женщина, одетая... ну, скажем, в длинную рубашку из мягкой оленьей замши. Под рубашкой – ничего. Босая, длинные пепельные волосы распущены. Лежит и смотрит на угли. Ждет.

Меховой полог откидывается, и в чуме появляется мужчина. На ресницах – иней, на бронзовой щеке – свежий шрам, на плече – задняя нога добытого на охоте медведя.

Добыча с грохотом сваливается у очага. Охотник одним движением скидывает с себя меховые доспехи и, полуголый, садится рядом с женщиной, поближе к теплу.

Темно-розовые сполохи гуляют по его гладкой коже, такой же смугло-золотистой, как на руках и на лице, переливаются на литых мускулах, скользят по впалому животу и полоске меха, обвивающей узкие, как у юноши, бедра.

Все, останавливает себя Аделаида, довольно. Этак можно бог знает до чего дофантазироваться. Нельзя давать волю воображению, тем более на работе. Вот сейчас кто-нибудь зайдет, или зазвонит телефон, и это мигом вернет нас в реальную жизнь.

А кстати, почему телефон не звонит? И ведь давно уже, часа два, не меньше. Небывалый случай.

И вот тогда Аделаида встает и идет в приемную, чтобы вырвать Манечку из ее собственных мечтательных грез.

Потом возвращается на место, включает свет и пытается работать – пододвигает к себе бумаги и свежий номер журнала «Управление школой», смотрит в них, грызет кончик ручки. Что она видит там, в бумагах, никому не известно.

В приемной вновь слышны шаги, голоса, заливистый смех Манечки. Потом в кабинете появляется Карл. Аделаида, которая все это время напряженно вглядывалась в приоткрытую дверь и вслушивалась в голоса, тут же опускает голову к журналу и с крайне заинтересованным видом принимается изучать рекламу новых учебников по химии.

Карл подходит к ней и тихо произносит всего два слова, но этого достаточно, чтобы у Аделаиды громко застучало сердце, а буквы перед глазами окончательно расплылись.

– До свидания, Ид-Симна! – прозвенел из приемной Манечкин голосок.

Карл повернулся и вышел следом за Манечкой, прихватив в приемной большую Манечкину сумку.

Аделаида осталась сидеть, обхватив голову руками.

Он сказал ей: «До вечера!»

Он ушел с Манечкой.

Но он сказал ей«до вечера!».

Но сейчасон ушел с ее секретаршей.

Если бы Аделаида не сидела, обхватив голову руками, а встала и подошла к окну, ее моральные мучения закончились бы гораздо раньше (по крайней мере, на этот раз).

Дело в том, что из окна виден был «Опель», которого из-за спешки не стали загонять на задний двор, а бросили прямо тут, перед парадным входом. А рядом с «Опелем» вот уже полчаса маялся зазябший в легкой курточке трудовик.

– Ну, наконец-то! – приветствовал он появившихся на крыльце Карла и Манечку. – Я тут уже совсем задубел!

– Степа? – растерялась Манечка, предчувствуя нехорошее. – А ты что здесь делаешь?

А вот Карл совершенно Степиному присутствию не удивился и не огорчился. Молча открыл перед ним заднюю дверцу (трудовик тут же юркнул туда и блаженно развалился на мягком кожаном сиденье), сумку поставил в багажник и сел за руль. Манечка дернула плечиком и уселась рядом.

– Мы с Карлом сегодня идем в баню, – объяснил трудовик Манечкиному затылку. – Скажи, Карл!

– Ага, – отозвался Карл.

– А ты что же, Маня, с нами? Извини, конечно, но там собирается чисто мужская компания...

Манечка обернулась и наградила трудовика таким взглядом, что любой другой на его месте немедленно испарился бы.

– Ну-ну, – примиряюще сказал Карл, – сначала мы заедем к Марии. Я обещал ей помочь.

– А, – сказал трудовик, – так это рядом. Следующий поворот направо. И мы вполне успеем в баню к шести.

Cволочь Степа, с тоской подумала Манечка, под хрустальный звон рушившейся мечты, да и Карл тоже хорош. Делает вид, будто ни о чем не догадывается. Все мужики – сволочи!

* * *

Когда около девяти часов вечера распаренные, проголодавшиеся и очень довольные Степа и Карл ввалились к завхозу, у той все было практически готово. Препоручив Карла заботам своего мужа и старшего сына, завхоз увела трудовика на кухню, пододвинула ему одно из блюд с маленькими пирожками и начала расспрашивать о подробностях. Обе невестки завхоза, выпачканные в муке, торопливо заканчивали серию средних пирогов с мясом, капустой и грибами, а также три больших – с курицей, орехами и брусникой. Убедившись, что последние противни поставлены в печь, завхоз знаком велела им удалиться.

Торопливо запихнув в рот шестой пирожок, трудовик перешел от невнятного шепота к нормальному тону.

Оказалось, что не только баня понравилась Карлу, но и Карл пришелся по душе банному обществу. Поначалу, когда трудовик предупредил общество, что приведет с собой непьющего иностранца, это было воспринято без особого восторга и немца встретили настороженно. Вскоре, однако, выяснилось, что немец обладает рядом неоспоримых достоинств: он, во-первых, сразу же угостил всю компанию пивом (хотя сам весь вечер сосал одну минеральную воду); во-вторых, охотно и не чинясь отвечал на разнообразные вопросы про жизнь за рубежом; а в-третьих, ему можно было рассказывать анекдоты, которые в своем кругу рассказывать было нельзя, потому что их и так все знали.

Он оказался благодарным слушателем, несмотря даже и на то, что некоторые анекдоты приходилось повторять по два раза, чтобы до него дошло – сказывалась разность менталитетов.

Но еще лучшим он оказался рассказчиком; когда ребята спросили его, где это он так загорел в зимнее время – в солярии, что ли, прохлаждался, – выяснилось, что нет, не в солярии, и не прохлаждался, а, наоборот, провел два месяца в Египте, на археологических раскопках. Температура в Египте была +25°, женщины и посторонние на раскопки не допускались, вот они и работали налегке, как древние египтяне, в одних набедренных повязках. И наработали, между прочим, немало интересного.

Слушая, как они откапывали неизвестную ранее науке гробницу верховного жреца Амона-Ра, полную сокровищ и хитрых ловушек, общество иногда даже забывало про пиво. Рассказ про Египет произвел глубокое впечатление не только на водопроводчика Костю или, скажем, автослесаря Михалыча, но и на кандидата технических наук Петушевского, который пиво и водку не пил по причине язвенной болезни, но баню посещал аккуратно, чтобы, как он говорил, отдохнуть от семейного террора.

Этот самый Петушевский, как интеллектуальная элита, и вынес окончательный вердикт в адрес немца, когда тот, упарившись, нырнул в ледяной бассейн: правильный мужик, свой в доску. Принять в общество. Степе – выразить благодарность.

… – Ладно, – сказала завхоз, поднимаясь, – молодец, Степа. Все сделал так, как надо. А теперь иди. Я тебе еще пирогов дам с собой.

– Катерина Алексевна, – жалобно спросил трудовик, – а мне обязательно уходить? Больно уж хорошо у вас... пахнет, и вообще... Я буду нем, как рыба. Неужто вы мне не доверяете?

– Не в этом дело, – возразила завхоз, – просто я жду еще кое-кого, и твое присутствие нежелательно.

Трудовик вздохнул, прижал к груди большой пакет из пергаментной бумаги, полный горячих пирожков, и понуро удалился. Закрыв за ним дверь, завхоз взглянула на часы (как раз половина десятого) и прошла в кабинет.

В кабинете Карл с интересом разглядывал тесно уставленные книжные полки (сама завхоз была не большая охотница до чтения, но все ее мужья, и предыдущие, и нынешний, и дети, и даже подрастающие внуки обладали самыми разнообразными литературно-художественными вкусами). Карлу нравился дом завхоза – старинный, деревянный, с высокими потемневшими потолками, скрипучим паркетом и черно-белыми фотографиями на стенах; очень понравилось и семейство – милые, гостеприимные люди, встретившие его весьма тепло и сердечно. Только одна из невесток завхоза, лицо которой показалось ему знакомым (ах да, конечно, она же работает в гостинице), подав ему отмытую от муки руку, тут же и отвернулась с тяжелым вздохом.

Потом старший сын завхоза, служивший судовым механиком на балтийском сухогрузе и учившийся заочно в судостроительном, советовался с профессором по поводу экзамена по новейшей истории, а гражданский муж завхоза, вологодский кооператор, наоборот, обучал его хитроумной русской игре под названием «домино».