Лебединая песня

– «Заведующей городским отделом народного образования... Кудрявцевой А.Н. заявление. Сим довожу до Вашего сведения, что в школе № 11 творятся возмутительные безобразия...»

На этом месте мамаша отодвинула ручку с бумагой подальше от себя, словно опасаясь, что те могут ее укусить, и, приоткрыв рот, уставилась на Аделаиду.

Аделаида, не обращая внимания на действия Кудрявцевой, продолжала тем же спокойным, размеренным тоном:

– «…на основании чего прошу немедленно уволить директора школы Шереметьеву А.М., полностью расформировать педагогический состав, а моего сына Кудрявцева Вову, как способного ученика и потенциального отличника, поместить в школу с углубленным изучением математики, физики, географии и прочих естественных наук. Число, подпись».

Кудрявцева медленно сползла со стула и задом попятилась к двери, на всякий случай выставив перед собой свою большую клеенчатую сумку.

– Анна Николаевна, вы заявление свое забыли, – ласково напомнила Аделаида.

Кудрявцева издала неопределенный звук, нащупала за спиной спасительную дверную ручку и, рванув ее, вылетела вон.

Из угла послышались сдержанные аплодисменты. Аделаида залилась румянцем и слегка поклонилась в ту сторону.

Следующей посетительницей была дама из СЭС. Аделаида хорошо ее знала – она часто появлялась в школах и других образовательных учреждениях с прокурорской суровостью на лице и пачкой чистых бланков для составления актов.

На сей раз дама выражала недовольство состоянием старого холодильника в столовой и грозилась по этому поводу столовую временно закрыть, а на школу наложить штрафные санкции.

Еще какую-нибудь неделю назад Аделаида стала бы оправдываться, просить, объяснять, ссылаться на скудное финансирование и хроническую нехватку денежных средств; но сегодня она слушала инспектрису молча, невозмутимо и даже с некоторым дружеским любопытством.

Пока инспектриса, надев очки и поджав губы, перечисляла по бумаге пункты нарушений, Аделаида взяла оставленное Кудрявцевой заявление, сложила и аккуратно согнула листок в нескольких местах, так что получился ровный и вполне симметричный «голубь». Полюбовавшись своим творением, Аделаида вставила ему в клюв, для улучшения летных качеств, тяжелую металлическую скрепку и изящным движением запустила под потолок.

Описав красивую дугу, голубь вылетел в открытую форточку.

Аделаида вздохнула и развела руками.

– Да-да, я вас внимательно слушаю, – подбодрила она замершую на полуслове инспектрису, – если не ошибаюсь, мы дошли до пункта одиннадцать.

– Что... это... было? – прерывающимся голосом осведомилась санитарная дама.

– Ах, это? Это был голубь, – охотно объяснила Аделаида. – К счастью, он бумажный и потому не загадит нам крыльцо, как это делают настоящие. У нас, знаете ли, по соседству обретается целая стая этих переносчиков туберкулеза и других опасных инфекций; впрочем, о чем я? Конечно, вы знаете. Я ведь уже трижды обращалась к вам, в городскую инспекцию, с просьбой истребить этих вредных для здоровья школьников птиц или хотя бы отогнать их подальше... Но, видимо, в инспекции все заняты более важными делами. Думаю, мне придется обратиться в область.

Дама тут же сгребла все бумаги в папку и заторопилась к выходу, бормоча что-то о трудностях переходного периода… кадровых перестановках в отделе... в конце концов, заявление могло и затеряться; работы много, надо подождать, дойдет очередь и до ваших голубей.

После ухода санитарной дамы Аделаиде принесли на подпись несколько бумаг; потом выяснилось, что завуч по воспитательной работе до сих пор не сдала в гороно план занятости детей на каникулах, и Аделаида делала ленивице деликатное начальственное внушение; наконец, ей пришлось еще разбираться в личном конфликте между одной из учительниц начальной школы и младшей англичанкой.

Положительно все удавалось ей сегодня – даже это последнее, неприятное и не любимое ею дело улаживания чужих отношений. Во всяком случае, обе женщины ушли из кабинета если и не совсем примиренные, то значительно смягчившиеся, не склонные более нарушать своими склоками учебный процесс.

Аделаида налила себе теплой мутноватой воды из графина для посетителей и жадно выпила.

– Уже полдень, – сказал профессор, незаметно оказавшийся рядом с ней, – не желает ли госпожа директор выпить кофе? Здесь неподалеку есть одно неплохое место.

– С удовольствием, господин директор, – отозвалась расхрабрившаяся Аделаида.

* * *

Только оказавшись на улице и поежившись от свежего весеннего ветерка, Аделаида вспомнила о пальто и перчатках, оставленных у завхоза. Профессор тут же предложил ей свою куртку, но, поскольку идти было всего ничего («Опель» мирно жевал сено на заднем дворе), Аделаида поблагодарила и отказалась.

По дороге беседовали на служебные темы. Профессор тактично выразил свое восхищение стилем и методами руководства Аделаиды Максимовны, но признался, что ему самому крайне редко приходится сталкиваться с подобного рода проблемами. О да, жизнь директора лицея также насыщена разнообразными и не всегда приятными событиями, но события эти, как правило, логически обоснованы и не имеют привкуса откровенного абсурда.

Аделаида даже не сразу поняла, о чем это он. Сегодня был самый обычный рабочий день, в смысле происшествий не хуже и не лучше других.

Сидя рядом с ним в уютном полусумраке, созданном тонированными стеклами, она думала не столько о том, что именно он говорит, сколько о том, что за неделю его акцент значительно смягчился, а речь стала более свободной и непринужденной. «Были, значит, учителя... то есть учительницы», – тут же отозвался внутренний комментатор, но Аделаида оставила ехидную реплику без внимания. Очень уж приятно было слушать голос профессора – негромкий, спокойный, довольно низкий, с чистыми и выразительными интонациями – почти так же приятно, как и смотреть на него. Смотреть, впрочем, приходилось украдкой и сквозь опущенные ресницы – чтобы не заметил и не сделал преждевременных выводов.

Спустя всего несколько минут (слишком быстро, по мнению Аделаиды) подъехали к «Тайваню». Аделаида удивилась, откуда он знает, что здесь подают лучший в городе кофе, но спрашивать не стала.

В кафе, несмотря на будний день, посетителей было предостаточно. Эффектную пару провожали заинтересованными взглядами; пару раз Аделаида, краснея, раскланивалась со знакомыми.

Заняли последний свободный столик у окна и подозвали официанта. Аделаида, в глубине души мечтавшая о куске вишневого торта и большой чашке кофе со сливками, в последний момент застеснялась и заказала то же, что и профессор, – кофе по-турецки. Принесли крошечную, с наперсток, чашечку, сахара не дали вовсе, зато, неизвестно для чего, подали стакан обычной холодной воды.

Аделаида сделала маленький глоток и чуть не поперхнулась – жидкость в чашечке оказалась невероятно крепкой, горьковатой и к тому же явственно отдавала перцем и еще какими-то пряностями.

В общем, жуткая гадость.

А профессор потягивал невозможный напиток с видимым удовольствием, запивая каждый глоток водой. Аделаида тоже попробовала – и вода растеклась по обожженному языку нежным, сладостным, освежающим бальзамом.

– Контраст, – изрек профессор, внимательно за ней наблюдавший, – все дело в контрасте... Выпейте еще, и вам уже не захочется ничего другого.

В его последних словах Аделаиде послышался некий скрытый смысл, и она снова покраснела, но тут же и рассердилась на себя («что я, в самом деле, как школьница!»). Чтобы окончательно отделаться от смущения и собраться с мыслями, начала пересказывать гостю ту серию «Семнадцати мгновений весны», где хитрый и безжалостный немецкий агент поит кофе с холодной водой бедного доверчивого профессора Плейшнера.

Тут выяснилось, что господин Роджерс хорошо знаком с вышеупомянутым фильмом и высоко ценит его художественные достоинства, но полагает, что фильм имеет мало общего с исторической правдой – не по части кофе, конечно, а по части невероятной удачливости советского разведчика Исаева. В реальной жизни, очевидно, все происходит иначе.