Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало

— Про напоминание о собственной… Ты называешь это подлостью. Я думаю, что в той истории с распятием переплелось гораздо больше человеческих пороков. Была подлость, была трусость, было предательство, была жадность, было равнодушие, было тупое скотское любопытство толпы, которая желала зрелищ, было умывание рук… Поэтому символом веры и избран Христос на Кресте, а не Христос в момент воскресения, к примеру… Чтобы мы смотрели на него и помнили о собственных грехах. Чтобы никогда не повторяли того, что произошло две тысячи лет назад. Чтобы давили в себе все то, что привело человека на крест. Чтобы не совершали таких же страшных ошибок.

— Ты хочешь сказать, что вся эта полоумная молящаяся братия думает о таких вещах?

— Не знаю, вся ли. Но кто-то обязательно думает. Я ведь думаю, — ответил Арсен. — А я не один такой умный. Кто-то обязательно до того же додумается, а это не так уж и мало.

— Чушь, — снова мрачно сказал альфонс. Поднял с пола каминные щипцы и бездумно покрутил их в руках, уставясь взглядом в одну огненную точку.

— Маразм… Принести в жертву собственного сына! Я про бога-отца, — пояснил он. Арсен кивнул, показывая, что понимает, о чем речь. — Объясни мне, как можно приносить в жертву своего ребенка? И ради кого? Ради толпы жующе-чавкающих прохвостов, на девяносто процентов состоящих из пороков? Из лени, жадности, подлости, тупого любопытства… Это не я сказал, это ты сказал! Подумай сам: разве не справедливей было бы обратное? Принести такую толпу в жертву для того, чтобы выжил Христос?

— И кому бы он был нужен? — спросил Арсен.

— То есть?..

— Ты предлагаешь уничтожить несовершенное человечество, чтобы оставить существовать голый принцип нравственного совершенства. Так?

— Ну, наверное… Один Христос стоит человечества.

— Но без человечества не было бы Христа, как ты не понимаешь! Не могут принципы, хорошие или плохие, существовать без своего носителя, то есть без человека! Пожертвовал бы бог человечеством, и остались на земле только Христос и дьявол. И кому бы они тогда были нужны? Ради кого им вести борьбу? Не я существую для бога и дьявола, а бог и дьявол существуют для меня.

— Ты меня запутал, — сказал альфонс после минутного замешательства. Арсен тихо рассмеялся.

— Об этом я не думал. Но я подумаю, — пообещал альфонс.

— И хорошо сделаешь. С тобой интересно общаться.

— Но ты меня не убедил, — предупредил альфонс.

— А я и не пытался. Ты спрашивал, я отвечал.

— Блаженный ты какой-то…

— Вот уж нет! — возразил цыган. — Я такой же человек, как и ты.

— Значит, великий грешник.

— Конечно. Но я стараюсь исправиться.

— Знаешь, — заметил альфонс, разваливаясь в кресле и вытягивая длинные ноги к камину, — я начинаю думать, что прав был Распутин. Богу угодны кающиеся. А для того, чтобы каяться, сначала нужно нагрешить. Следовательно — греши и кайся. И будешь праведником.

— Это был его выбор, — спокойно ответил Арсен. — Ему за него и расплачиваться.

Альфонс подскочил на месте.

— Нет, ну неужели тебя омерзение не берет, когда ты по телевизору смотришь на наших партократов со свечечками в правой руке? А? Не противно? Уж не знаю, от кого там больше: от Иуды или от фарисеев…

— Знаешь, почему многие выступали против канонизации матери Терезы? — вопросом ответил ему цыган.

— Почему?

— Потому что она брала деньги на свои добрые дела у всех, кто их предлагал. В том числе, у мафиозных кланов. На этом основании римская курия возражала против причисления ее клику святых.

— И чем дело кончилось? — спросил альфонс с интересом.

— Тем, что папа настоял на канонизации.

— По-твоему, он был прав?

— Абсолютно! Очень мудрый поступок. Не может человек судить о том, чьи деньги угодны богу, а чьи нет. Так же, как не может судить, от чистого сердца они даются или нет. Это вопрос личных взаимоотношений человека и бога. Если человек пытается таким способом дать богу взятку, то я ему не завидую. То же самое и с нашей партократией. Если они в церкви время отбывают, как на собрании, то ничего, кроме неприятностей, от своего поступка не получат. Но это решать не нам, а богу. И церковь должна быть открыта для всех, без разбора. Даже для партократов со свечкой в правой руке.

— Вот именно, — сказала вдруг бабушка.

При виде женщин альфонс подобрался в кресле. Лицо его из гневного и открытого вновь превратилось в непроницаемую маску.

Арсен поднялся с кресла, альфонс и не подумал проявить хорошее воспитание.

— Мы тут о религии рассуждаем, — пояснил альфонс. — Знаешь, Дока, Арсен меня почти завербовал.

— Я не пытался.

— Знаю, знаю… Но я почти примкнул к пастырскому стаду. Кстати, почему добродетельных христиан величают стадом? Потому что у них нет собственного разума? Ладно, не злись, шучу. Еще немного — и я начну регулярно исповедываться. Дока, ты представляешь эту картину?

Но бабушка смотрела на альфонса со странным смешанным выражением надежды и радости. Она подошла к нему очень близко, подняла руки и сняла с шеи нательный крестик.

— Возьми, Андрей, — попросила она тихо. — Он освященный. Возьми… Пожалуйста, — повторила она настойчиво.

Тот медленно поднялся с кресла и, не обращая внимания на протянутую руку, пристально посмотрел в глаза женщины, стоящей напротив. Бабушка ответила ему прямым твердым взглядом, но альфонс глаз не опустил. Немая дуэль продолжалась несколько мучительных мгновений, потом в лице альфонса что-то дрогнуло, и он отступил на один шаг.

— Ты же знаешь, Дока, я не крещеный, — сказал он насмешливо, и рука бабушки бессильно опустилась.

— Кстати, а чего это ты крест нацепила? — привычно кривляясь, спросил альфонс, — ты тоже некрещеная!

Он спародировал акцент Урмаса Отта:

— Как это будет по-русски… О! Нехристь!

И злорадно сверкнул глазами.

— Я недавно покрестилась, — серьезно ответила бабушка, не обращая внимания на издевательский тон собеседника.

Альфонс отбросил шутовской акцент, спросил язвительно и жестко:

— Думаешь, поможет?

— А вдруг? — совсем тихо ответила Евдокия Михайловна, скорее самой себе, чем ему.

— Ну-ну, — насмешливо поощрил альфонс и широко потянулся, хрустнув косточками.

— Ладно, вы пейте чай, а я пойду, отдохну перед выступлением, — сказал он, и Вальку передернуло при упоминании о выступлении.

Альфонс это заметил и тут же развил тему.

— Я в ночном клубе работаю, — заботливо объяснил он Арсену. И с удовольствием уточнил: — Стриптизером.

— Ну, и чего ты выпендриваешься? — спросил Арсен все так же спокойно. — Твоя жизнь, живи, как хочешь.

Альфонс на мгновение вспыхнул, впился взглядом в лицо собеседника, выискивая оскорбительный подтекст, но ничего такого не нашел. Смягчился и проворчал:

— Это было бы замечательно, если б получалось жить, как хочешь.

— Ну, так возьми и измени то, что тебе не нравится.

— Легко сказать…

— Сказать легко, — согласился Арсен. — Но сделать можно.

— С божьей помощью, — ханжеским голоском начал альфонс, глядя в сторону.

— Не надо! — жестко оборвал цыган. Альфонс взглянул в его мгновенно окаменевшее лицо и примирительно сказал:

— Да ладно… Не буду.

Перевел взгляд на Вальку и пожал плечами.

— По-моему, вы идеальная парочка. Оба какие-то…

Он поискал слово.

— …незамутненные, что ли. Как дети. Дай вам бог…

Он протянул Арсену руку и сказал.

— Если не свидимся… Желаю счастья.

Арсен без колебаний принял его руку и ответил молчаливым пожатием. Альфонс исподлобья взглянул на Вальку и пошевелил пальцами в воздухе, изображая прощальный жест. Валька вздернула нос и не ответила. Альфонс рассмеялся и, играя мускулами, легко взбежал по лестнице вверх.

— Нет, ну ты его видел? — бушевала Валька по дороге домой. — И ты по-прежнему считаешь, что нельзя осуждать такого человека?!

— Слушай, — перебил Арсен ее возмущенный монолог, — ты не знаешь, кто он по образованию?