Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало

— Фантастика!!

— Он мне нравится. Выходи за него.

— Я его пока недостаточно хорошо знаю.

— И как ты собираешься его узнавать? — удивилась бабушка. — Вариант-то один: замуж выйти, других нет…

— А если он не тот человек, который мне нужен?

— А что, института разводов больше не существует? Разойдешься, и другого найдешь!

— Ага, а потом и с ним разойдусь, и так до бесконечности, да?

— Зачем же до бесконечности? Пока не найдешь нужного! На нем и остановишься!

— Фантастика!!

— Вот уж не думала, что у тебя такие средневековые взгляды на вещи, — сказала бабушка.

— Замуж нужно выходить тогда, когда ты более или менее уверена в том, что это твой человек. Чтоб по пять раз за разводом не бегать. Что в этом средневекового?!

— Да сказки все это! — убежденно ответила бабушка. — Невозможно узнать человека, пока не поживешь с ним под одной крышей хотя бы год-другой… Не бегай за разводом, если не уверена, что это твой человек. Просто живите вместе, и все…

— Ты меня поражаешь, — изумилась Валька. — Такая демократичность…

— Никакая не демократичность, а самое элементарное знание жизни. Попытки нужно начинать делать вовремя, лет в двадцать, чтобы поскорее получить некоторый бытовой опыт и найти нужного человека хотя бы годам к тридцати. А то потом начнешь пробовать, лет в тридцать пять, да поздно будет… Кто на тебя польстится, если есть молодые и длинноногие? Только такие же неудачники… Рефлексирующие интеллигенты, которые все никак решить не могут, тот человек им попался или не тот… Тебе такого хочется?

— Не хочется…

— Правильно! Разве это мужчины? Еще раз тебе говорю, начинай вовремя, чтобы потом локти не кусать. А дети и замужество вполне могут существовать параллельно, не пересекаясь… Что, мы ребенка не поднимем? Глупости! Ребенка я на себя беру, только роди!

Валька не выдержала и расхохоталась.

— Смейся-смейся, только подумай серьезно о том, что я сказала. Мужчин у тебя в жизни может быть сколько угодно, а вот дети…

Тут бабушка запнулась и вздохнула. Валька тоже молчала, чувствуя себя неловко.

— Ладно, прекратим этот разговор, — решила бабушка и встала с кресла. — А к мальчику в магазин я съезжу. И даже не для того, чтобы выяснить его социальный статус. Единственное, на мой взгляд, что его портит, — это комплекс неполноценности. И он это знает. Я его сегодня задирала, задирала, а он не поддался. Умница. Так что я ему еще немного на мозоли понаступаю, для профилактики. Меньше проблем в совместной жизни будет. Ладно, идем к мужчинам, а то как бы они не подрались.

Мужчины не подрались.

Они мирно сидели в креслах гостиной, занятые разговором, Бабушка на мгновение задержалась в дверях и Валька с любопытством заглянула ей через плечо.

Парочка выглядела эффектно: светловолосый альфонс с сильным безупречным телом, расчерченным выступающими мускулами, как картинка в анатомическом атласе, и темноволосый цыган, сухощавый и подтянутый.

Альфонс злобно кусал губы. На его лице последовательно сменяли друг друга выражения удивления, недовольства и привычного язвительного цинизма. Арсен держался так, как всегда: корректно и невозмутимо. В нем чувствовалась спокойная уверенность в себе, которой так не хватало собеседнику.

— Красиво говоришь, — сказал альфонс, не замечая женщин. Валька хотела двинуться вперед, но бабушка удержала ее и с интересом прислушалась к разговору.

— Говорю, как думаю.

— Ну, хорошо. Тогда объясни, почему, если бог действительно существует, человечество живет в таком дерьме? Почему бог это допускает? Почему он не заставляет всех без исключения быть добрыми и порядочными?

— Потому, что бог признает за нами свободу выбора, — ответил Арсен. — Потому, что он смотрит на нас, как на равных. А если бы он заставлял человечество ходить по струнке, то это было бы уже не человечество с собственным разумом, а стадо овец, для которых хозяин устроил комфортабельный загончик с качественной травой. Это было бы стадо, все рефлексы которого замыкаются на поглощении и переваривании пищи. И разум таким созданиям был бы ни к чему.

— Но разве такой загончик не в тысячу раз лучше мира, где ежеминутно кто-то кого-то убивает?

— Ты занимаешься софистикой, — терпеливо сказал Арсен, а альфонс злобно рассмеялся сквозь стиснутые зубы. — Этот довод всегда приводился людьми, оспаривающими существование бога. Каждый человек должен сам решать, к кому примкнуть: к богу или к дьяволу, и жить в соответствии с этим выбором. И каждый должен понимать, что за сделанный выбор ему придется впоследствии расплачиваться.

— Ну да, конечно, — насмешливо сказал альфонс, не сводя с собеседника мрачно горящих глаз. — На том свете за все воздастся…

— Почему на том? — удивился Арсен. — И на этом тоже… И не только нам, но и нашим близким.

— Чушь.

— Ты спросил, я ответил.

Альфонс сделал досадливый жест и уставился в огонь камина, что-то мрачно обдумывая.

— А почему тебя так раздражает чужая вера? — спросил Арсен, в свою очередь. — Не хочешь — не верь, но не мешай другим иметь свои убеждения… По-моему, это вопрос элементарной терпимости.

— Да меня не вера раздражает, — нетерпеливо ответил альфонс, — а то, что люди не хотят думать о том, во что они верят. К примеру, к нам в подъезд зачастили две бабки из какой-то секты… Адвентистки седьмого дня, хочешь — стой, хочешь — падай… Я один раз для прикола впустил их побеседовать, начал вопросы задавать. И что ты думаешь? Как только я задавал вопрос, на который они не могли ответить, бабки в унисон запевали: «Спрашивать не надо. Надо верить. Верить, и все. Безоговорочно». И морды у обеих — как из кирпича, не пробьешься. А я не могу безоговорочно! Я должен понимать…

— А зачем же ты спрашиваешь у других? — удивился Арсен. — Я тоже не все понимаю и принимаю, но я стараюсь дойти своим умом, без помощи бабок.

— Да? Ну, тогда объясни мне, раз ты такой умный: почему основной догмат христианства строится на идее самопожертвования? Это, по-твоему, не порочный принцип? Зачем мне, к примеру, вести приличный образ жизни, если рано или поздно найдется идиот, который расплатится за мои грехи собственной кровью? Две тысячи лет назад Христос взошел на Голгофу и искупил все грехи человечества мученической смертью. И бог сказал: «Вот вам шанс. Начинайте, дети, с чистого листа». Начали. И что? Человечеству это пошло на пользу? Люди стали лучше с того времени? У меня такое ощущение, что если бы сейчас понадобилось подобное жертвоприношение, то одним только божьим сыном не обошлись бы. Понадобилось бы как минимум два — столько человечество успело напакостить за две тысячи лет! Люди довольно подло устроены: чужие жертвы их не учат уму-разуму, а только развращают. Они начинают воспринимать их как должное. Это все равно, что постоянно ходить в ресторан за чужой счет. И потом ты к этому так привыкаешь, что даже перестаешь задаваться вопросом: хорошо это или плохо? Какая разница, если все равно кто-то платит за тебя? И со временем человек начинает думать, что это хорошо. В самом деле: и наелся на халяву, и денег сэкономил!

Альфонс глубоко вздохнул и снова уставился в огонь мрачным взглядом. Валька поразилась, так как никогда еще не видела у него такого выражения лица и не считала его способным на подобные размышления.

Альфонс перемешал угли в камине, бросил щипцы на пол и снова заговорил с яростным напором:

— Распяли Спасителя, и сами же молятся на этот фетиш: фигурку с перебитыми руками и ногами! И не стесняются чего-то клянчить для себя: благ, здоровья, денег, удовольствий… Я даже не знаю, что я испытываю, когда смотрю на это религиозное стадо: гнев или стыд. Молятся на напоминание о собственной подлости!

— Вот ты сам и ответил, — сказал Арсен.

Альфонс споткнулся на полуслове и удивленно посмотрел на собеседника.

— Что ты имеешь в виду? — медленно спросил он, видимо перебирая в уме сказанное и не находя ответа.