Вечно 17 (СИ)

Наконец, полноватый мужчина отложил бумажки в сторону. Он сложил руки на стол и пристально вгляделся в наши недовольные лица.

– Фишер, Фишер, Фишер… – повторят директор фамилию Роуз, смотря при этом на меня. Кажется, он нас спутал. Мне становится немного смешно, но я сдерживаю свои эмоции.

– Сэр, Фишер это она, – сдавливая смешок, произношу я. Блондинка кинула на меня озлобленный взгляд, а затем устремилась на Хагберга. Тот неловко откашлялся и откинулся на спинку кожаного кресла. Мужчина, играя с болванчиком в виде собачки, смотрит на нас, и видимо не спешит с разговором.

– Ну-с, – наконец-то, говорит директор, – кто из вас мне объяснит весь этот балаган?

Я сглатываю комочек в горле, пытаясь подобрать нужный прорепетированный контекст, но все бестолку – я все забыла.

– Сэр, скажу сразу так: мы не приводили третьих лиц! – произносит уверенно Роуз. Восхищаюсь её напору.

– Ха! – воскликнул Хагберг, вытянув руки наверх. – Я, по-твоему, это выдумал? Или, быть может, мне приснилось? За дурака меня держите?

Мне становится тяжело дышать. Признаться честно, за все годы учёбы в этой школе, меня впервые вызывают к директору. В младших классах, наверное тому было виной моя гиперактивность, но я чуть ли не каждый день стояла перед седоволосой миссис Мерфи – директора школы «Фансерт-Войс».

Я боюсь, что этот случай испортит всю мою характеристику, и тогда не видать мне престижный колледж, как своего носа. От таких угнетающих мыслей, все во мне потемнело. Я абсолютно потеряла над собой контроль; эмоции берут вверх. Опасаюсь своих слез, но пока что удаётся сдерживать себя и свои мысли. Хагберг что-то говорит Роуз, а та что-то тараторит директору, и лишь я стою, играя в молчанку, смотрю в пол и прикусываю нижнюю губу.

– Милс! Милс! – громко окликнул меня полноватый директор, и от неожиданности я чуть было не испустила дух. Подняв голову вверх, мои глаза устремились на недовольное лицо Хагберга. От одного его взгляда вянут цветы во дворе, а что же будет со мной? Черт подери, как же мне сейчас хочется испариться…

– Да? – мямлю я.

Директор поправил свой галстук (кажется, ему душно) и громко откашлялся. Мы с Ро в ожидании его слов.

– Ты и Рэйчел… – задыхаясь произносит Хагберг, время от времени уступая кашлю, но блондинка его перебила.

– Меня зовут Роуз, Рэйчел она, – поправила та. Я сдержала смешок, а директор пропустил её реплику мимо ушей, или, возможно, он просто-напросто не услышал слов Роуз по вине влажного кашля.

–…Вы будете…– продолжает Хагберг, но им вновь овладел сильный кашель. Хочу заметить, что от звуков, которые тот издавал, хотелось бежать со всех ног, но мы терпели, а что ещё оставалось. – Будете убирать мусор, который валяется по всему школьному двору!

Мы с подругой в унисон недовольно ахнули. Это нечестно! Мы совсем ничего не сделали, а он несправедливо нас судит. В эти мгновения мною овладела такая сильная злость, что я чуть ли не закричала на весь кабинет (хоть очень хотелось это сделать). Во время такой вспышки, нужно уметь держать себя в руках, чтобы не разбить сердце близкому человеку. Запомните: одно слово способно отравить всю жизнь.

– Но Мистер Хагберг, за что?! Мы ничего не делали, а Рэйчел вообще не было на вечеринке! – блондинка все ещё пытается оправдать нас, когда я уже давно сдалась.

– Я не хочу ничего слышать! Главное это то, что я видел своими глазами видео с дракой, остальное лишь формальности.

От этих слов, мое лицо скривилось, как сушенный чернослив.

– Формальности порой способны спасти или разрушить жизнь человека, не стоит их недооценивать. – говорю я. Хагберг заёрзал и ухмыльнулся, сказав: «Вас ждут перчатки и мусорный пакет».

Как же он меня сейчас бесит, аж руки чешутся свернуть ему шею. Мы не виноваты! Почему людям плевать на правду? Почему никто не хочет выслушать человека?

В мире, где есть люди, не может быть счастья. Это просто невозможно.

***

Бледно-голубое небо девственно чистое. Вокруг лишь зелень, деревья и куча провинившихся подростков, которые, как и мы, собирают мусор с территории школы. Хоть мои руки защищены от микробов и других паразитов резиновыми перчатками, мне все равно до жути противно собирать весь этот хлам. Здесь есть бутылки алкоголя, конфетти, окурки сигарет, пластиковые стаканчики и множество другой дряни. Мне так обидно и неприятно, ведь мы с Роуз, можно сказать, жертвы, нежели повинившееся. Вот Бен и Коди заслуженно сейчас, в пяти метрах от нас, чистят какую-то надпись со стены учебного учреждения. Помимо этого, мое сознание отравлено огромным вопросом, что мучает меня все утро: кто показал директору видеозапись с дракой? Я ломаю голову над ответом. Может, это Кларисса Лэнс, которая, пыхтя, собирает с земли осколки стекла; может, это Адам Рериг и Жак Баккли, что снимают с дерева туалетную бумагу? Так низко мог поступить любой в этой школе. Лучше не доверять людям, если потом не хотите плакать по ночам в подушку. И вновь меня уносит в бездну. У вас бывает такое – бац, и твоё настроение где-то под землёй? Если мыслить глубоко и рассудительно, то все не так уж и горько, как кажется. Я отпустила отца и больше не считаю себя брошенным ребёнком; я смирилась с правдой – любовь есть, и во многих случаев она приносит боль. Это конечно же все странно, но, что в этом мире вообще не странное?

В данный момент я убираю мусор, потому что, согласитесь же, ничего не делала. Разве не странно? Боже, как же хочется сдаться… Кажется, я поняла… Дело не в моих проблемах, дело во мне самой. Даже если у меня все будет хорошо, я не перестану думать о суициде. Каждый думал о кончине, но не каждый умирал.

Роуз что-то говорит, но её слова проходят мимо моих ушей. Все как в тумане. Я разворачиваюсь к ней лицом и резко останавливаюсь, чувствуя в конечностях какое-то покалывание. Вы, наверное, не ощущали на себе приступ эпилепсии, но просто попробуйте представить это чувство. Так вот, меня схватила такая судорога, что я забыла, как дышать. В одном шаге от меня стоит Бен. Его твёрдый и равнодушный взгляд устремлен куда-то вперёд, даже можно сказать сквозь меня куда-то вперёд. Неужели я перестала для него быть, как человек? Меня это печалит. Его губы что-то говорят, но я не слышу, словно рядом со мной взорвали мощную петарду.

– Ч-что? – переспрашиваю я, смотря при этом на скулы парня, что затвердели на его бледном лице. Бен раздражён, а когда он зол, лучше держаться от него подальше.

– Подвинься, ты загораживаешь проход, – повторил блондин и, задев плечом, проходит мимо меня.

Он возненавидел нас с Роуз. Любовь легко превратить в ненависть, как и дружбу. Наша компания с Беном и Хвостиком развалилась и осталась в безвозвратном прошлом, и от такой жестокой правды мне хочется кричать. Это нечестно. Взрослея, у нас остаётся все меньше и меньше друзей. Я убеждена, что друзья – это просто прохожие в наших жизнях.

Я краем уха слышу, как Ро говорит: «Конченый урод», и провожаю печальными глазами бывшего друга. Звучит глупо, не так ли?

Спустя, наверное, час, школьный кампус был как новенький. Все, тяжело вздыхая, проходят по своим классам, обсуждая своё наказание. Лично у меня не было сил даже дышать, ни то что говорить. В такие моменты я завидую мертвым людям, что уже никогда не сделают шаг, что уже никогда не смогут жаловаться на жизнь, что уже никогда не познают боли.

Наконец, мы с Роуз уселись по своим местам и легко выдохнули. Мистер Грей царапает по доске белым мелом слова «Современная литература, как вид спорта». Мистер Грей – один из самых молодых учителей в нашей школе. Ему лет тридцать; он всегда укладывает волосы вверх, что делает молодого преподавателя очень стильным человеком; Элвин, так его зовут, одевается скоромно, но со вкусом. У учителя есть фишка надевать свитер с днями недели. Сегодня на мужчине чёрный свитер «понедельник». Грей – учитель литературы, и все просто без ума от него. От кого именно: от педагога или предмета точно неизвестно.