Любовь и небо (СИ)

Снимала моя Светлана (вот видите, уже «моя») небольшую комнатёнку в частном доме на пару с подругой. От учёбы недалеко, и плата за жильё сносная. Хозяйка по описанию добрая, но как она отреагирует на моё появление, сказать трудно. Ну, как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест. Будем надеяться на лучшее. А пока задача заключалась в том, чтобы не попасть в опалу у капитана Безгодова. Мужик-то он в общем неплохой, но с капризами. Уставной буквоед, офицер болезненно воспринимал всякое отклонение от норм курсантского поведения и с брезгливостью относился к «троечникам». Об этом все знали, и чтобы не попасть «на карандаш», вели себя соответственно. Не всем это нравилось, но выбирать не приходилось.

Всю неделю я добросовестно зубрил на самоподготовке заданный материал, трижды докладывал преподавателям о своих знаниях и недоразумений между нами не произошло, а Безгодов даже похвалил как-то за безукоризненно заправленную кровать. «Ну, – думаю, – увольнительная в кармане». Но в пятницу объявили, что на завтра предстоит парково-хозяйственный день и что увольнения переносятся на воскресенье. Новосибирские ребята, конечно, приуныли: обычно им разрешалось выезжать к родственникам с ночёвкой. От Бердска до Новосибирска – рукой подать. Да и мне пришлось поволноваться, потому, как практика показала, что нередко субботник плавно переходил в воскресник.

Однако всё сложилось, как нельзя лучше. Ровно в 10.30 я бодро вышел через проходную военного городка и с достоинством двинулся на свидание, мурлыкая про себя песню « Где эта улица, где этот дом, где эта барышня, что я влюблён?».

Ярко, согласно увольнительной, светило солнышко, блестели латунью пуговицы, кокарда и бляха на поясном ремне, приятно радовал слух, похрустывающий под сапогами свежевыпавший снежок. Пела душа на свободе, и хотелось жить. Я казался себе большим и значительным, но редкие прохожие совершенно не обращали на меня внимания: люди в военном здесь давно уже примелькались и не вызывали любопытства.

Уточняя свой маршрут, я переговорил с тощей, одетой во всё серое тёткой, и она словоохотливо растолковала мне, как достичь желаемой цели.

Не прошло и четверти часа, а я уже стоял перед типичным домиком с постройками на заднем дворе и традиционной собачьей будкой на переднем плане. На моё счастье хозяйка конуры отсутствовала, и я смело толкнул калитку, вторгаясь на чужую территорию. Меня, безусловно, ждали, потому что на робкий стук о косяк двери тотчас загремела щеколда, и в проёме появилась она.

– Привет, – широко улыбнулась Света, и её карие глаза засветились радостью. – А я уж подумала, что не придёшь. От вас, военных, всего ожидать можно: люди вы подневольные. Проходи, – пригласила она, отодвигаясь в сторону.

Я робко перешагнул через порог и оказался в прихожей, судя по всему, одновременно служившей и кухней. Слева возвышалась огромная русская печь, за ней – стол, заставленный посудой, на стенах – две деревянные полки с занавесочками. Прямо в красном углу под лампадой и в рушниках висела икона Божьей Матери в простеньком окладе, почерневшем от времени. Справа вырисовывались две двери, ведущие в комнаты. У порога находилась вешалка.

– Раздевайся, – просто сказала Света. – И сапоги снимай.

Я сбросил с плеч шинель, по привычке сунул шапку в рукав, снял сапоги и только сейчас понял, что допустил оплошность: надо было под портянки носки пододеть, дубина стоеросовая, босиком перед девушкой я чувствовал себя, словно голый в предбаннике. С другой стороны, никак не предполагал, что на свидании мне предстоит сбрасывать обувь. Хорошо ещё, что вчера был банный день, ноги и портянки чистые.

Однако хозяйка быстро нашлась и подала деревенские шлёпанцы. Несмотря на кажущуюся простоту, в поведении Светы чувствовалась явная неуверенность. Обо мне можно было сказать то же самое. Преодолевая смущение перед хозяйским гостеприимством, я робко переступил порог девичьей комнаты и осмотрелся.

Прямо у окна стоял небольшой, аккуратный столик, покрытый голубенькой скатертью, со стопкой книг на краю, чернильницей и раскрытой тетрадью.

Справа и слева от него расположились кровати с кисейными накидками на подушках, а стены украшали самодельные, с аляповатой росписью коврики, на которых чинно плыли по лиловому озеру белые лебеди с неестественно длинными шеями. Пол, как и в прихожей, устилали домотканные дорожки. Сбоку, будто привалившись к стене, стояла лёгкая бамбуковая этажерка, нагруженная литературой.

– А у вас здесь мило, – одобрительно улыбнулся я. – Почти как у нас дома.

Девушка зарделась от удовольствия:

– Да это всё Катя, – словно оправдываясь, проговорила она, опуская головку. – Такая чистюля.

Со двора донёсся шум, дверь распахнулась и в комнату вошла грудастая рыжая девушка.

– Ба, да у нас гости, – обрадовалась она, согревая руки дыханием. – Тот самый? – не стесняясь, спросила она у подруги, и я понял, что обо мне уже шёл приватный разговор в женском монастыре.

Светлана покраснела, как будто её уличили в чём-то неприличном, и кивнула в ответ. Катя с любопытством оглядела меня с ног до головы и одобрительно хмыкнула. Она скупо раздвинула в улыбке губы, как это делают люди с зубными дефектами, и предложила:

– А давайте – ка чайку попьём. Я свежей заварочки принесла. Как вы, не против?

Она проворно поставила чашки на стол, выставила печенье в вазочке, принесла из кухни чайник и разлила кипяток. Всё у неё получалось ловко и непринуждённо. Со спины девушка смотрелась прекрасно, но вот лицо, вытянутое книзу, и верхняя пухлая губа делали его похожим на лошадиную морду. Она явно проигрывала по красоте Светлане и, полагаю, понимала это. Впрочем, я давно заметил, что две симпатичные девушки не уживаются друг с другом. Одна из них обязательно должна быть дурнушкой. Если не так, то между ними возникает соперничество. Но винить их в этом нельзя. Так распорядилась природа.

За чаем девушки с любопытством выслушивали мои ответы о том, как там, в воздухе. Я вдохновенно врал, приукрашивая очевидные истины о перегрузках, штопоре, «мёртвой» петле и «бочках». Они смотрели на меня с завистью, замешанной на страхе, а глаза выражали явное уважение.

Потом мы гуляли по пустынным улицам Бердска, и Света неторопливо рассказывала мне о своей достуденческой жизни. Родилась в деревне, в большой крестьянской семье, и теперь на помощь со стороны родителей рассчитывать не приходится. В доме осталось ещё четыре рта, которых надо кормить – одевать, а в колхозе какие заработки, смех один. Только огородом и живут…

Её тихий и доверительный голос, неспешные движения и неуверенность в ответах как-то располагали к себе, и мне всё более казалось, что она скорее подходит на роль младшей сестрёнки, чем на предмет моего вожделения. Да и внешностью мы были поразительно схожи. Даже волосы у обоих были курчавыми, правда, цветом не совпадали: у меня русые, а она шатенка.

Мне говорили, что смуглянки – страстные натуры. Может быть. Только я думаю, что страсть – прерогатива молодости, и неважно, в какой цвет ты окрашен, если тебе семнадцать.

Мы порядком продрогли, прежде чем поняли, что пришла пора расставаться. Договариваясь о встречах на будущее, я взял её озябшие руки, поднёс ко рту и задышал, чтобы как-то согреть. Хотел было обнять, но потом подумал, что для этого ещё не пришло время.

Прежде чем свернуть в проулок, я не вытерпел и оглянулся. Света стояла у калитки и провожала меня взглядом.

…Близился к концу первый год моего становления в авиации. Мне стукнуло уже двадцать лет, я окреп телом и духом и стал более серьёзным. И понимал, что с юностью покончено навсегда и что я вступил в полосу осознанного восприятия действительности.

Со своей первой любовью я поддерживал переписку, втайне надеясь, что грядёт ветер перемен и между нами завяжутся более доверительные отношения. В ответах на её редкие письма я стал сдержаннее, скупее в излиянии своих чувств. «Чем меньше женщину мы любим, тем чаще нравимся мы ей», – напоминал я себе известные слова поэта, садясь за ответ. В конце концов, даже самому терпеливому надоедает играть в одни ворота, и моя надежда на счастливый финал стала уступать место разочарованию.