Изгнание из Эдема. Книга 1

— Казаться интересной! Запомните хорошенько: я и так интересная.

Но доктору было слов не занимать, он привык к общению с людьми, больными и здоровыми:

— С медицинской стороны — нисколько. А чем интересны вы с других точек зрения, осмелюсь спросить, уважаемая?

Рассматривая доктора, как ископаемое, что появилось неожиданно в поле зрения, Стэфани опять стала объяснять доктору:

— Я — самая интересная женщина Австралии. Я — Стэфани Харпер Фархшем.

— Первый раз слышу. Вы, вероятно, австралийская аристократка, как я подозреваю?

— Он подозревает! Аристократка? Уж не за сентиментальную ли дуру вы меня принимаете?

— Я бы так не сказал.

— Хватит того, что сказали. Доложу вам, мои предки еще пятьсот лет назад ссужали деньги не только всему нашему континенту, но и Европе. А сейчас мы банкиры высшего класса. Нас знают во всем мире.

— Значит, вы еврейка?

— Почему вы так решили?

— Всемирно известные банкиры — все евреи.

— Не обязательно.

— Все так считают.

— Пусть считают. Я христианка до последней капли крови. Евреи бросают чуть не половину своих денег на благотворительность и разные фантастические затеи вроде международного сионизма. Но это их право. Но хочу вам, по секрету, сказать, что там, где дело касается денег, любой из Харперов обведет вокруг пальца самого умного еврея. Мы — единственная подлинная аристократия в мире. Денежная аристократия.

Когда дело касалось денег, а теперь Стэфани разглагольствовала на самую свою любимую тему, красноречию ее не было пределов, если ее не остановить, то она могла говорить часами увлекательно и с блеском. Но доктор прервал ее красноречие неожиданным замечанием:

— Денежная аристократия? Вернее, плутократия.

На минуточку задумавшись, Стэфани решила не возражать, не мелочиться:

— Пусть так.

— Вы согласны?

— Да. Еще скажу вам, что я — плутократка из плутократов, в нескольких степенях.

— Так вот, уважаемая, это болезнь, от которой я не лечу. Я думаю…

— Подумайте, подумайте.

— Я хочу вам сказать, что единственное лекарство от вашей болезни — это революция. Но его применение сопряжено с большой смертностью людей; кроме того, когда революция получается не такая, как надо, она только усугубляет недуг. Я ничем не могу вам помочь. Мне пора на работу. До свидания!

Стэфани не собиралась отпускать доктора. Это противоречило каким-то только ей известным планам, и она была настойчива, неукротима:

— Но это и есть ваша работа. Что вам еще делать, как не лечить меня?

Доктор защищался мягко, но настойчиво и даже немножко агрессивно:

— В жизни так много дел кроме лечения мнимо больных, я уверен.

— Я больна по-настоящему.

— Не заметил.

— Но вам за это хорошо заплатят. Деньги нужны всем, не отказывайтесь.

— Те небольшие деньги, к которым я привык и которые мне нужны, я зарабатываю трудом, который считаю более важным. Я привык уважать себя, свой труд.

Оттолкнув доктора, Стэфани пантерой промелькнула мимо него к двери, вернулась обратно, обошла вокруг стола, собираясь излить на голову этого человека волну нового гнева, закипавшего в ней, как лава в старом вулкане:

— Вы свинья, скотина и большевик!

— Кто?!

— Все что я сказала. Вы хотите бросить меня в минуту несчастья; вы поступаете отвратительно и бессердечно. Моя машина ушла. Денег у меня нет — я никогда не ношу их с собой.

— А вот мне и носить нечего. Машина ваша вернется, и вы сможете одолжить деньги у своего шофера. Больше ничем не могу вам помочь. Прощайте!

Остановившись у двери, Стэфани загородила проем двери собой и начала осыпать доктора бранными словами, многие из которых он не понимал. Он был интеллигентным иностранцем, хорошо знал язык, но к изучению слэнга еще не приступал. Когда он сосредоточился, то услышал следующее:

— Вы форменный бегемот, тюлень и пресмыкающееся. Вы башибузук. Я должна была догадаться раньше по вашей смехотворной феске. Снимите ее — вы находитесь в моем присутствии.

Приблизившись к доктору, Стэфани схватила феску и спрятала ее за спину.

Доктор прикрыл голову двумя руками, но на Стэфани не рассердился.

— Перестаньте шалить, больная.

— Кто?

— Это я профессионально выразился, у нас в больнице так обращаются к больным.

— Вы признали меня больной!

— Нет, нет, что вы!

— Ладно, но побудьте со мной, пока не вернется моя машина, пока не поднимется сюда мой шофер.

— Посмотрите в окно, ваша машина, очевидно, уже вернулась, я слышал гудок и шум мотора.

Стэфани и не подумала подойти к окну. Ей по каким-то ее планам было необходимо задержать доктора, и она старалась всеми своими средствами.

Врач подошел к окну, приподняв занавеску, посмотрел вниз и радостно сообщил:

— Ваша машина стоит внизу.

— Ах черт, неужели вы не можете подождать, пока он не выпьет чаю и не выкурит сигарету?

Но доктор был решительным. Он подошел к Стэфани, остановился перед ней и назидательно, как и положено врачу, сказал:

— Нет, не могу. Потрудитесь вернуть мне феску. Будьте так добры.

Опомнившись, Стэфани деликатно и осторожно водрузила феску на голову доктора, проговорив почти смущенно:

— Я только хотела посмотреть, как вы без нее выглядите. Не обижайтесь.

— Постараюсь.

Доктор повернулся к двери, но не успел сделать и одного шага, как Стэфани воскликнула самым очаровательным своим голосом:

— Послушайте! Ведь это же приключение. Неужели вы, эскулап, совершенно чужды романтики? Просто любопытства, наконец. Разве вам не интересно узнать, за что я спустила этого мерзавца и скота с лестницы?

— Нет.

— Неужели вам не хочется хотя бы раз в жизни отказаться от своих принципов, наплевать на всех больных, на их стоны и жалобы, на их омерзительные раны и провести вечер за городом с очаровательной женщиной?

— Вы имеете в виду себя?

— А разве здесь присутствует еще кто-нибудь?

Доктор хотел возмутиться умением этой женщины отвечать вопросом на вопрос и получать от тебя гораздо больше сведений, чем ты хотел бы сказать, но отделаться от нее он не мог и отвечал ей более искренне, чем было нужно.

— Женщины, — мягко сказал он, — за исключением тех, которые становятся моими пациентками, не интересуют меня.

— Вы что, интересуетесь другим полом?

— О, аллах, что позволяет себе эта дама!? Просто я очень много знаю о женщинах, как снаружи так и внутри.

— И это так мерзко? — не отставала Стэфани. — Я же прошу вас быть моим лечащим врачом.

— Но вы совершенно здоровы, как снаружи так и внутри, я надеюсь.

Стэфани кокетливо надулась, превратившись в мгновение ока в очаровательную обольстительницу, засверкала своими лучистыми, как коричневые агаты в хорошую погоду, глазами и голосом нежным, как летний ветер, почти прошептала:

— Милый лгун! Совершенно здорового человека нет, не было и не будет.

Что-то произошло, промелькнуло в глазах восточного доктора, он подошел к этому страшному, некрашеному и, очевидно, давно немытому столу и сел напротив Стэфани. В голосе его уже было меньше холодности и пренебрежения и, похоже, он начал терять сопротивляемость:

— Это правда!

— Умница.

— Я?

— Вы, вы, начали меня понимать.

— Наоборот, я перестаю понимать себя.

— И не надо.

— Как?

— Главное, чтобы вы понимали меня, и все у нас с вами будет прекрасно.

— Погодите, мадам. Я должен вас предупредить…

— Значит будет у нас будущее?

— Возможно и нет.

— Но это не вам решать.

— Хорошо, послушайте, — доктор поправил на голове свою феску, поднял глаза к небу, как будто спросил разрешения у аллаха рассказать этой женщине свою врачебную тайну:

— Помнится, еще молодым, в начале своей карьеры, я убил несколько больных, — доктор вопросительно посмотрел на Стэфани, ожидая реакции, но услышал одно слово:

— Дальше.

— Меня учили, что при операции я должен резать до тех пор, пока не останутся только здоровые ткани. А так как подобных тканей у больных людей не существует, то я исполосовал бы больных на куски, если бы меня не остановила медсестра.