Изгнание из Эдема. Книга 1

— Нет.

— Почему?

— Вы сказали мне, что нашли прелестное местечко на берегу реки, где мы можем съесть восхитительный завтрак, приготовленный по-деревенски, на лоне природы.

— И что?

— Разве эту грязную дыру можно назвать восхитительным местом?

— Вы раздражительны.

— Скажите честно, приходилось ли вам хоть раз в жизни завтракать более отвратительно, чем сегодня?

— Что здесь так отвратительно?

— Здесь нет даже отдельного кабинета, и сюда в любую минуту может войти кто угодно.

— И что?

— Мне это, мягко скажем, неприятно. Я хочу наслаждаться вашим обществом там, где нам никто не помешает.

— Нам и здесь никто не мешает.

— Мне мешает грязь, дискомфорт, плохая, даже отвратительная, обстановка…

— Не продолжайте в том же духе. Перестаньте киснуть, а то можете сквасить и меня. Я тогда вам не завидую.

— Сегодня я и сам себе не завидую. В городе, в хорошем ресторане нам было бы куда лучше. К тому же, по-моему, пошел противный дождь.

— Это тоже моя вина?

— И даже это.

— Я что, позвонила в небесную контору и заказала на сегодня дождь?

— Не смейтесь. Это дополняет ваше представление о прекрасном дне, проведенном за городом.

— Загородная прогулка так вас утомила, дорогой Эндрюс, что вы стали не похожи сами на себя.

— А я, как раз, хотел обратить ваше внимание на себя, больше здесь не на что.

— А вы кто или что?

— Вот видите, ваша ирония дополняет весь антураж нашего завтрака.

— У меня нет чувства юмора.

— Есть, и еще какое, на него натыкаешься, как на подводный риф, когда совершенно не подозреваешь об этом. Но меня сегодня мучает еще один вопрос.

— Спрашивайте.

— Почему у людей, умеющих наслаждаться жизнью, никогда не бывает денег, а люди, у которых они есть, не умеют пользоваться ими?

— Вы не слишком любезны, Эндрюс.

— А вы не слишком щедрая хозяйка.

— Что же вы хотите, дорогой мой гость, если считаете меня здесь хозяйкой?

— Умоляю вас, Стэфани, сядем в машину и прокатимся куда-нибудь.

— Для чего?

— В вашем автомобиле гораздо уютнее, чем в этом грязном трактире.

— Мне надоел мой автомобиль.

— В нем мы найдем гораздо больше уединения, чем в этой дыре.

— Я же сказала, мне надоела моя машина.

— А мне нет, я бы хотел иметь такую.

— Я думала, что вам будет приятно посидеть и поболтать со мной в этом старинном, немножко удаленном от шумного города ресторанчике. Но теперь я вижу, что вы капризный старый холостяк.

— Кто-о?!

— Вы думаете только о еде и своих мелких удобствах.

— Не скажите!

— Скажу, скажу. Вы еще хуже, чем Джон: с тем, по крайней мере, можно поговорить о боксе и теннисе. А с вами…

— О чем со мной?!

— Только о деньгах.

— И что же?

— Это меня, скажем так, утомляет.

— Неужели вам это не интересно?

— Нет… О если бы вы знали моего отца!

Эндрюс Блэкфорд, в порыве откровенности, забыл, кто находится рядом с ним и ответил на это восклицание совершенно не подумав о последствиях:

— Очень рад, что не знал его.

Стэфани выпрямилась на стуле, как пораженная током, стала даже намного выше ростом, чем была, все вокруг нее засверкало непредвиденной опасностью. Она, как рыба скат, приготовилась поразить все вокруг себя электрическими разрядами необычайной силы:

— Что-о?!

— Я говорю…

— Что вы сказали?!

— Милая, моя очаровательная Стэфани, раз мы друзья, я имею право быть откровенным.

— Откровенным!

— Да, откровенным. То, что вы рассказали мне о вашем отце, убеждает меня в том…

— В чем?

— …несмотря на всю его родительскую нежность и трогательную заботливость, которые извиняют и прощают чрезвычайно развитую в вас черту эдипова комплекса.

— Какого комплекса?

— Эдипова. Эта ваша черта страшно утомительна. Как выразился бы доктор Фрейд, который был, видимо, страшной занудой, способным обездолить и вывести из равновесия самый высокопоставленный клуб в Сиднее.

— Мой отец?!

— Успокойтесь, дорогая Стэфани, я ведь с полной откровенностью как друг…

— Как вы смеете так говорить о моем отце!

— Я…

— Не смейте, вы — полное и беспредельное ничтожество!

— Стэфи, выбирайте выражения!

— Вы спрут, который только заглатывает пищу. Мой отец сделал сто пятьдесят миллионов, а вы за всю жизнь не сделали и тысячи! Вы…

Но Эндрюса Блэкфорда не остановили электрические разряды, которых только он мог не заметить, и он пошел дальше, как вода в открытый шлюз:

— Милое дитя, ваш отец не сделал ровным счетом ничего. Он только ухитрился на законном основании присвоить то, что сделали другие.

— Вы это знаете?

— Нет, я об этом не имею ни малейшего понятия.

— Так зачем вы это говорите?

— Но я знаю другое. Знаю, что он потерял три четвертых своего состояния на том, что очень отстал от жизни и скупал земли, поскупившись на геологические исследования, и они не принесли ему ожидаемых доходов, а только погубили его состояние. Можно ли впасть в такую идиотскую, примитивную ошибку. Надо быть последним дураком в бизнесе.

— Кем?!

— Простите! Такую непростительную ошибку не совершу даже я, хоть вы и считаете меня дураком, снобом, чревоугодником и еще кем-то.

— Кем же?

— Вам нужны еще мои уничижения?

— Разумеется.

— Для чего?

— Сейчас узнаете!

— И все же, я скажу, что намерен был сказать. Одним словом, Стэфания, мир ровным счетом ничего не потерял бы, если бы ваш отец вовсе не посетил сей мир. Он не облагородил его своим рождением. Вы умная женщина и сами это прекрасно понимаете, не правда ли?

Утомленный такой длинной речью, умной речью, искренностью, которую он себе редко позволял, Эндрюс Блэкфорд, занятый только своими чувствами, почти не наблюдал, что происходило со Стэфани. Услышав ее на этот раз резкий голос, он посмотрел в ее сторону и оторопел.

Она стояла в позе профессионального боксера, и ее взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Вот, теперь я вышла из себя!

— Не понимаю, дорогая…

— Поднимайся, жалкий трус!

— Что происходит?

— Сейчас поймешь!

— Успокойтесь…

— Встань в позицию! Кому говорю!

Эндрюс Блэкфорд медленно, как на замедленной пленке, поднялся с места, еще не осознавая до конца опасности, уставился на Стэфани.

— Чего вы хотите?

— Закройся руками.

— Для чего?

— Сейчас увидишь!

— Ей Богу, Стэфани, вы зря выходите из себя. Такой божественной женщине это не к лицу.

— Я не знаю, для чего Бог создал вас, но я сейчас вам объясню, как разговаривать с такой женщиной как я.

Она молниеносно наносит ему прямой справа в челюсть и, чтобы он не упал, сделав стремительный выпад, наносит удар слева, при этом объясняя каждый удар:

— Это тебе за то, что мой отец нудный человек, а это за то, что он ничего не сделал.

Оторопев от боли, Эндрюс Блэкфорд, как тюфяк, валится на грязный замызганный пол, где в первое мгновение не может даже пошевелиться.

— Еще добавить, мозгляк? — наклонилась над ним Стэфани, рассматривая то, что валялось перед ней на полу, а перед этим было респектабельным мужчиной, или это только он сам так думал.

Не в силах встать, а может он боялся еще получить удар, надеясь, что лежачего не бьют, Эндрюс Блэкфорд, стал, перекатываясь, ползти к двери. Наконец, у него прорезался голос и он сипло и вульгарно заорал:

— Полиция! На помощь! Убивают!

Как только он попытался встать на четвереньки, оглядываясь на свою мучительницу, Стэфани пинком под неавторитетное место выбрасывает его за дверь.

— Дрянь! Невежда! Поползень вонючий! — приговаривала она, срывая с вешалки его плащ и шляпу и с остервенением выбрасывая их туда, где было слышно падение грузного тела.

Прошла длинная минута, прежде чем, расхаживая по кофейне, Стэфани услышала жалобное: «Помогите! Помогите!»

— Я тебе помогу, падаль несчастная, довести меня до такой ярости! Не проходи даже мимо меня, я тебе так помогу!