Учитель (СИ)

В ушах звенит. Или… да, этот голос принадлежит ему. Дмитрий весело обсуждает мою успеваемость с отцом, пока я не выхожу на поле их зрения. Чувствую себя неловко, а еще полной дурой, и, пожалуй, создается впечатление, что я специально намереваюсь отвлечь их от разговора, тем самым отгородив себя от скандального разговора по поводу моих бескультурных оценок.

- Юлия, здравствуй, - учитель добродушно кивнул головой, мне лишь оставалось повторить его приветный жест и подойти к остальным ближе. Да уж, не часто он меня по имени называет. В основном только и слышу: «Крылова, что ж, Крылова-Крылова, как так можно…» - надоедает.

- Если у вас не будет возможности доставить ее домой, я подъеду, только позвоните заранее, - начал свою чрезмерную опеку отец. Я закатила глаза, моментально почувствовав неприятную жгучую боль, пробежавшуюся быстрым электрическим разрядом по спине. Дмитрий сильно ущипнул меня. Да как он смеет?

Я укоризненно посмотрела на учителя, но он, сохраняя свое безразличие и серьезность лица, вежливо обратился к отцу, пожав моему старику руку:

- Ваша дочь будет благополучно доставлена домой, не переживайте по этому поводу.

- Раз так… тогда удачи, - благодарно произнес отец. – Пока, Юленька.

Я коротко кивнула и натянуто улыбнулась, поспешно догоняя учителя, который давно двинулся к выходу. Дверь захлопнулась перед моим носом. Я, проворчав изысканные ругательства, адресованные лишь моему любимому литератору, резко дернула дверь на себя и вовремя увернулась, не образовав на своем лице покраснение от случайного удара. Конечно, случайного. В моей жизни ничего не бывает случайного.

- Крылова, спишь на ходу? – саркастически проворчал преподаватель, я соизволила промолчать. – Не забывай, что ты не на уроке литературы, тут и говорить можно, если захочется.

Я мысленно показала ему значительный, один из важнейших жестов, годящийся как раз в таких жизненных проблемных ситуациях – средний палец и высунутый язык.

- Что вы, быть может, кто-то из нас глухой? – таким же тоном осведомилась я. Моя великая шутка, или прикол – как это можно назвать? – не пришелся учителю по вкусу, поэтому он проигнорировал мое язвительное замечание и открыл дверцу своей машины. Кстати, машина у него старейшая – шестерка – или пятерка? – шоколадного цвета, с пробелами в краске и разбитым лобовым стеклом. Такие обычно имеют старики, называющие эти машины «Ласточками».

- Это ваше чудо? – не могла не спросить, хоть прибейте. Знаю, вопрос ну просто от капитана очевидности.

- Ласточка моя… - пропел Дмитрий и погладил ручку от передней двери, ласково наблюдая за моей реакцией. Отлично, теперь я могу внести в список стариков, обожающих своих «жигулят», и этого молодого преподавателя. Как можно любить эту груду железа?

- А где ваш железный конь? - Сажусь на переднее сиденье, смотрю, как Дмитрий плюхается на водительское кресло и смеряет меня любопытным взглядом. Мой вопрос, наверное, не был расслышан, или учитель, впрочем, как делает довольно-таки часто, игнорирует мою заинтересованность к чему-либо не касающемуся его уроку. Машина долго не заводится, и как в американских бессмысленных фильмах, Дмитрий ругается себе под нос и раздраженно бьет кулаками по рулю. После этого действия «Ласточка» трогается с места, а вместе с ней и по салону автомобиля разносится дикий рев немецкой рок-группы.

- Машина принадлежала моему отцу, - неожиданно выдыхает со скорбью преподаватель. Мне становится не по себе. Всегда счастливый и беззаботный парень чуть ли не плачет, устремляя свой взгляд на освещаемую мигающими фонарями улицу.

- Хотите продать её?

- Разумеется, - коротко сообщает он, сворачивая в лес. Да, добираться нам придется не сладко – живу я-то далеко от цивилизации, чему несказанно рада. Шумный город, пьяная молодежь, вопящая под окнами, звуки ночных тусовок и, в принципе, возгласы ночных жителей мешают сосредотачиваться на чистоте нашего мира. Настоящего мира. А люди – всего лишь украшение, которое порядком надоело и немного устарело. Без них спокойнее, красивее… легче.

- Вашего отца нет в живых… - я не понимаю, зачем это произнесла вслух. Возможно, хотела только подумать об этом, а вышло полностью, да наоборот. Дмитрий не обратил на меня внимания, но как-то напрягся, словно кокон, объятиями которыми я душусь ежедневно, плавно переместился на его плечи, цепкими нитями охватывая крепкую шею и постепенно ожесточенно обворачивая все оставшиеся участки тела. Его дыхание участилось, а соленые капли застыли в глазах.

- Его убили. Я нашел его тело в собственной квартире на свой день Рождения. Каждый волосок с его головы я мог обнаружить в любом месте, то будем кухня или спальня, а капли крови преследовали меня ежедневно, и каждый день я почему-то брал тряпку и вытирал места, где алые капли оставили след трагедии. И даже когда я дочиста отмывал полы, мое воображение вырисовывало фрагменты жестокого убийства, и я вытирал, вытирал, и еще раз вытирал до тех пор, пока руки не уставили двигаться в одном и том же ритме и находиться в одном и том же положении. - Учитель замолчал, а вместе с ним замолчало и мое самолюбие. Этот человек пережил такое горе, и, вероятнее всего, как юный психолог говорю, Дмитрий пытается скрыться за маской придворного шута, прыгая на сцене как артист, играющий роль, которую неосознанно украл у другого человека. Мне больно видеть стоящие потоки слез в его глазах и ничего не говорить. Это лишнее. По себе знаю, что жалость – последнее унижение для мужчины, а скорбь не поможет в душевном одухотворении и приобретении внутреннего спокойствия.

- Я… - еле-еле произношу, на большее не способна. Машина останавливается в каком-то темном переулке. Прошло, если правильно подсчитать, около тридцати минут, как мы ехали в полном молчании. Но не только гробовая тишина отрывала меня от раздумий, от разглядывания пробегающих на бешеной скорости деревьев за толстым оконным стеклом, немного потрескавшимся из-за слабого производства, а какое-то безграничное могущественное чувство боли. Оно просочилось в воздухе. Смешалось с тем, чем мы дышим. И теперь мы вместе дышали этим напряжением, и как будто тупые ножи вонзались в кожу, причиняя неестественную болезненность не сразу, как положено в этом случае было бы, а мучительно медленно растягивая минуты достигаемого до глубинок души ужаса, неопределимого страха.

- Лучше чем у Стивена Кинга, да – моя жизненная история? – горестно вздыхает учитель и вытаскивает ключ из замка зажигания, останавливая обогреватель в машине, протяжную музыку, и тишину, взорвавшуюся как воздушный шарик в один миг. – А это только часть. Извини, что начал эту тему. Кому, но не тебе я хотел об этом рассказать.

- Из-за того, что мне нельзя доверять? – Из машины мы и не думали выходить. Меня поражало поведение учителя. Он вынуждает себя шутить, дабы не опозориться передо мной – знаю я таких мужчин вроде него – проявленные слезы слабости для противоположного пола вызывают презрение. Но в то же время ему больно, и испытуемое на сердце Дмитрия я вижу невооруженным глазом. И слезы в учительских глазах, как были застывшие, так и остались такими с начала нашего прошедшего разговора о смерти его отца.

- Тебе – можно, но ты моя ученица, Крылова, - разочарованно шепчет он и склоняет голову набок, разглядывая мои выпученные то ли от недопонимания, то ли от пробивающегося сочувствия, глаза. В темноте сегодняшнего вечера я сама с трудом рассматриваю черты лица Дмитрия, однако паршивое освещение в «Ласточке» дает мне такую возможность.

По непредвиденным обстоятельствам я прибегаю к особым мерам, ранее не проявляемым в моем труднопонимаемом характере – обнимаю учителя, аккуратно положив подбородок на его плечо и шумно выдыхаю, сцепляя пальцы на его затылке. Непослушные волосы молодого человека щекочут мне пальцы. От черных прядок приятно пахнет косметическим средством.

- Если вам плохо – расскажите, чтобы не держать это в себе. Вы мой учитель, и я как ученица могу довериться вам. Так же и вы можете пользоваться такой возможностью, - выпалила я на одном дыхании. Даже послышалось, как над самым ухом его горячее дыхание опалило мою кожу, а тихий смешок расслабил меня и вызвал ответную улыбку на лице. Дмитрий слегка прикоснулся к моей спине только кончиками пальцев, словно боясь спугнуть слишком эмоциональную ученицу.