Одна душа (СИ)

– Мальчики повздорили, но они, разумеется, вскоре помирятся. Отрадно видеть взаимную любовь в их глазах.

– Да, я спокоен, зная, что наши дети не повторяют ошибки наших отцов, – Априй улыбнулся, протянувшись через маленький столик, за которым они сидели, ласково сжал руку супруга. – И я рад, что мы с тобой не повторили.

Нехо улыбнулся в ответ, и в его улыбке проскользнуло что-то ребяческое, что-то от того мальчишки, который чуть меньше двадцати пяти лет назад отдался Априю впервые. Априй любил эту улыбку, которая с годами всё реже появлялась на лице супруга. Разговор, и правда, принял приятный оборот. Фараоны предались воспоминаниям о прошлом, не торопясь вставать из-за стола.

– Да, нам с тобой и правда повезло, – тихо заключил Нехо, грустно улыбаясь. – Бедные наши отцы. Что же стало причиной их ненависти?

– Не знаю. Возможно, мой отец не вполне был здоров.

– Ты имеешь в виду безумие?

– Да. Разве не безумие то, что он творил с твоим отцом? Разве ненависть вообще – не безумие?

– Значит и мой отец был болен? Он ведь ненавидел твоего.

– Он ненавидел в ответ. Моего отца трудно было любить.

– А ты? Разве ты не любил своего отца?

– Нет. Я боялся его, считал его опасным, уважал за силу, но потом и в ней разочаровался. Сила не должна проявляться в унижении слабого.

– Да и я тебя поначалу боялся. А потом за меня боялся мой отец, который не мог поверить, что ты можешь быть не таким, как твой отец. Помнишь…?

***

– Нехо, где ты пропадал? – Тутмос сощурился, глядя на сына.

– Ездил верхом, отец.

– Один?

– С Априем.

– Что? Кто позволил тебе разгуливать с Априем?

– А разве нельзя? Ведь мы будущие супруги, мы должны проводить время вместе.

– Не бывать Априю Фараоном, уж поверь мне, – глаза Тутмоса сузились до двух щёлок, метающих искры. – Я не позволю выродку Аменхотепа взойти на престол. Не позволю. Фараоном станешь ты, а про Априя забудь – навсегда. Никакого супружества.

Нехо не находил слов, чтобы ответить. Его будто ударили в живот, выбив весь воздух, и он не мог начать дышать. Нехо знал, что Априя бояться нечего – он любит и совершенно не желает причинять зла. И уж точно не имеет ничего общего со своим жестоким отцом.

– Но он… он не такой, как Аменхотеп, папа. Он не обижает меня.

– А ты подожди, – Тутмос усмехнулся. – Подожди, он ещё покажет себя. Пока он тебя добивается, он, может, и будет вести себя достойно. Но как только ты допустишь его к себе в постель – можешь забыть о том Априе, которого знал. Он превратится в жестокое чудовище, как и его отец.

– Но я… я допускаю его к себе два года.

Тутмос смерил его взглядом, в котором смешивались жалость, разочарование и презрение.

– Что ж, тогда мне жаль, что его действия ты не воспринимаешь как насилие. Вероятно, тебе кажется, что он ласков, но ты просто не знаешь, что такое ласка. Тебе не с чем сравнить. Я запрещаю тебе даже говорить, даже видеться с Априем. И уж тем более допускать его к себе.

– Нет. – Нехо спокойно и холодно взглянул на отца и, не дождавшись, когда с лица Тутмоса сползёт гримаса удивления и ярости, развернулся и ушёл.

Априй, тоже уставший после конной прогулки, валялся в постели. Нехо улёгся рядом, сразу придвигаясь к другу поближе, скользнул в его объятия и замолчал.

– Что с тобой, мой Нехо? Ты весь напряжён.

– Мой отец запрещает мне видеть тебя. Он думает, что ты опасен.

– И ты подчинишься?

– Нет. Я уже отказался слушаться его. Я никогда не стану ему союзником против тебя, никогда. Я люблю тебя.

Априй крепко сжал прижимающегося к нему брата и неторопливо, мягко поцеловал. Для них поцелуи всегда были особой лаской, с которой всё начиналось. С самого детства юноши видели, как Аменхотеп грубо, жестоко вгрызается в губы Тутмоса, раздирая до крови, заставляя того то жалобно стонать, то сыпать страшными проклятиями. Когда всё только начиналось, Нехо, совсем ещё мальчик, очень боялся, что поцелуи иными не бывают. И Априй поставил себе задачу – изгладить из памяти своего возлюбленного всякие воспоминания о грубости и насилии. Его поцелуи никогда не были болезненными. Раз за разом Нехо расслаблялся под этой простой лаской всё больше и больше, и теперь близость с братом не вызывала у него испуга.

Априй вообще никогда не позволял себе ни секунды грубости. Любой жест, который мог бы напомнить Нехо Аменхотепа был исключён – шлепок, оттягивание головы за единственную прядь волос, самомалейший намёк на удушение, даже сказанное в пылу страсти грубое слово. Всё это могло оттолкнуть и напугать младшего из юношей, и старший всегда контролировал себя, не позволяя проявить и намёка на насилие. Поэтому Нехо купался в ласке и неге, которую так удивительно проявлял более жёсткий и суровый Априй.

Отдавшись Априю впервые, Нехо узнал, что это может быть приятно. Чувствовать чью-то власть и силу, но силу ласковую и не причиняющую боли. Первое время Нехо, отдаваясь брату, припоминал отца, стоящего в унизительной позе, опершись на локти и колени, с играющими на щеках красными пятнами ярости и стыда, глухо зло порыкивающего при каждом резком движении навалившегося Аменхотепа, его искусанное и покрытое синяками и царапинами тело на следующий день. Нехо вспоминал, но постепенно воспоминания вытеснялись жаркими, жадными ласками, трепетными поцелуями и резкими, стремительными движениями.

Вот и сегодня Нехо горячим воском растёкся под братом, покорно встречая его движения, обвивая его шею руками, прижимаясь распухшими от поцелуев губами к его разгорячённой коже – к щекам, скулам, высокому лбу, губам. Юноши синхронно двигались навстречу друг другу, в унисон стонали, прикрыв веки от удовольствия, и не знали, не чувствовали, что за ними следят зоркие глаза.

Тутмос, неслышно пробравшийся в опочивальню сына, застал именно то, что хотел предотвратить, но мешать не торопился. Он знал, как это бывает. Грубые потные руки, сжимающие больно и мерзко, пьяные выкрики, смрад пота, смешивающийся с дыханием, напитанным винным запахом, побои и брань. Но то, что он увидел, не поддавалось никакому его описанию. Априй, сын Аменхотепа, его кровь, был… нежен? Ласкал и гладил так трепетно? Доводил до сладкой дрожи, а не до криков боли и ужаса? Тутмос, уверенный, что Априй мучает Нехо, готов был убить его на месте, но не дать сына в обиду. Оказалось, защищать было не нужно.

Тутмос застыл в неверии, не смея поверить, что этот ласковый, заботливый, нежный юноша – тот самый «выродок» Аменхотепа.

Теперь ему следовало уйти. Оставить влюблённых мальчиков наедине. Но Фараон не мог сделать и шага. В его душе взметнулась жгучая ревность к сыну. И горькая, запоздалая мысль – а ведь и у него, Тутмоса, могло быть вот так. Взаимные чувства. Нега и ласка в постели, а не побои и насилие. Но нет, Априю достался слишком жестокий отец, не способный ни на какие чувства. А страдать от этого самого отца приходится Тутмосу. Мужчина поджал губы и зло сощурился, который раз поминая «супруга» недобрым словом.

Однако уйти пришлось. Стоять и смотреть на идиллию, развернувшуюся перед глазами, не было больше никаких сил. Хмуро сдвинув брови, Тутмос направился в свои покои, не глядя по сторонам и не вслушиваясь в окружающие его звуки. И это было ошибкой. Аменхотеп словно материализовался из пустоты и больно ухватил за руку, заставляя вздрогнуть от неожиданности.

– Где ты шлялся? Я всюду тебя ищу!

– Не терпится снова поставить меня на колени? – зло сощурился Тутмос.

– Нужен ты мне. Ты должен подписать указ, потому что ты по нелепому недоразумению тоже Фараон.

– Это, позволь заметить, не нелепое недоразумение, а вековая традиция.

– И я собираюсь её прервать.

– Не выйдет, – Тутмос широко, злобно усмехнулся. – Ты проиграл. Чтобы возвести на престол своего сына, оставив моего в стороне, ты должен убедиться, что твой сын этого хочет.

– Конечно хочет! Зачем ему править страной, прислушиваясь к жалкому мнению твоего выродка?