Монастырь (СИ)

====== Монастырь 1: 16 глава ======

16

Легрэ долго смотрел вслед этому странному человеку, потом взял Луиса под локоть и потащил в монастырь, в спасительный сумрак подвалов. Интуиция подсказывала Кристиану, что случилось нечто скверное, но пока он не мог точно сказать, чего именно ожидать от этой встречи. Теперь Легрэ стал молчаливым и напряженным, и задумчивым настолько, что совсем забыл поорать на Луиса. Он втолкнул юного герцога в его комнатку, вошел сам и зачем-то запер дверь изнутри. Луис нервно шагнул к столу. Всю дорогу по лабиринту мужчина шел быстрым шагом, почти тащил за собой. Теперь он и вовсе явно не собирался уходить. Более того, когда щелкнул замок, сердце юноши нервно екнуло. Но герцог не показал, что встревожен. Пышный кавалер, появившийся в стенах монастыря, мог быть посланником короля, и только. Луис сел на свой стул, потянул ближе книги и, опять не глядя на Легрэ, сделал вид, что собирается писать, хотя у самого тряслись руки. – Этот человек тебе знаком? – вдруг спросил Легрэ, скрестив руки на груди и опершись плечом на оббитую железом дверь. Юноша даже опешил. Знаком? Да он впервые видит – как его там зовут? Рука взяла перо и обмакнула в чернила. Пытаясь сосредоточиться на строчках книги, Луис начал писать. – Нет, брат Кристиан, этот человек мне не знаком. – Тогда, наверное, не стоит опасаться, что он знает, кто ты, и не донесет королю... Если уже не сидит в конюшнях и не строчит по мятому пергаменту порченными чернилами. Господи, – Кристиан уперся виском на дверь, – почему с тобой одни неприятности, Луис? – Со мной? – взгляд медленно переместился на фигуру у двери. Было бы меньше неприятностей, если бы вчера мне позволили отправиться прочь, как я и просил, – заметил он резонно. – Да, конечно, – с неприятной улыбкой согласился Легрэ. – А еще лучше, если бы заставили под пытками подписать бумаги, посвятили бы в монаха и по-быстрому утопили в кадушке с водой на заднем дворе. – Кристиан вздохнул, подошел к юноше, и мягко забрав перо из тонких, перепачканных чернилами пальцев, отложил в сторону. – Пока не уедет инквизиция и этот франт не уберет свою пафосную персону с монастырского двора, тебе придется посидеть здесь. – Что же, я посижу, у меня есть занятие, – согласился юноша. Он потянулся к небольшому полотенцу и вытер руку. – А теперь не мешайте мне, брат Кристиан, я займусь делом. Ни к чему сообщать мне о каждом вашем решении в такой патетической скорбной манере. – Как скажешь. – Легрэ пожал плечами. – Но, боюсь, что ты скоро будешь жалеть об этой просьбе, если конечно это была просьба, а не твое очередное юношеское упрямство, вредность, или что там у тебя... гордость герцога в бегах. Ты знаешь, какая у меня репутация в монастыре? – Репутация... Да, у вас достаточно способов воздействия. Сейчас подписывать бумагу? Вы бочку уже подготовили во дворе или дождемся отъезда пафосной персоны? – А ты правда подпишешь? – серьезно спросил Кристиан, пропустив мимо ушей все остальное. Ему захотелось положить руку на затылок Луиса, успокоить и впервые без всяких игр сказать, что это самое правильное и безопасное решение для него, что так будет лучше для всех, что никто его не собирается убивать, а если и соберется, Легрэ в состоянии этому помешать. – Тогда дайте перо. Но в ответ вы откроете дверь, и я выйду из этого монастыря сейчас же, – юноша протянул руку за пером. – Давайте, брат Кристиан, что я должен написать? Легрэ чуть прикусил губу, сощурил недоверчиво глаза и, помолчав, осторожно взял перо и бумагу, положил перед юношей. – Хорошо, – неуверенно сказал он. – Пиши, что согласен на постриг, и все принадлежащее тебе по праву наследования имущество, включая земли и крестьян, переходят в распоряжение монастыря. Потом мы отпустим тебя на все четыре стороны. – Вы клянетесь, что сейчас не лжете, брат Кристиан? – голубые глаза смотрели в душу. – Вы лжете. Лжете прямо в лицо. Вот в чем ваша репутация. Ни слова правды. Ни слова и никогда. – краешек губы стало подергивать. – юноша быстро начал строчить что-то на бумаге, окунал перо в чернильницу, снова писал, окунал -писал, окунал. Маленькая капелька поселилась в углу бумаги. А за ней последовала размашистая подпись. – держите, а теперь откройте дверь. Я ухожу. Или нет? Вы солгали? Да? – Нет, – спокойно ответил Легрэ. Глядя в глаза юноши, он протянул руку ладонью вверх. – Дай мне бумагу, я хочу убедиться, что все верно. Луис протянул листок. Теперь он сидел и молча гипнотизировал свечу на столе. Пламя было ярким, ровным, а внутри все трясло. Как в лихорадке. Он не посмотрит больше на этого человека. Никогда. Легрэ дважды перечитал написанное, хмурясь, свернул бумагу в трубочку, аккуратно, чтобы не стереть чернила. Воздух казался ему душным и ядовитым, и Кристиан впервые за последние восемь лет испытывал угрызения совести. – Я сейчас поднимусь наверх, отдам бумагу аббату Себастьяну, и если все правильно, ты будешь свободен, Луис. Юноша кивнул и отвернулся к стене. Даже когда дверь закрылась, он не изменил позы, а потом не выдержал и заходил из стороны в сторону. Кристиан вошел в кабинет аббата Себастьяна без стука, закрыл за собою дверь, но так и остался стоять у порога. Он все еще сомневался, что поступает правильно. Бумага, подписанная Луисом лежала в его рукаве, скрытая до поры до времени от чужих глаз. Легрэ подошел к Себастьяну и поклонился. Аббат как раз сидел за вечерней трапезой, допивая второй бокал вина и размышляя над прибытием столь пышного кавалера в числе инквизиторского обоза. Вернее, даже не размышлял, а серьезно беспокоился. Приход Кристиана нисколько не удивил Себастьяна, и он кивнул тому на соседний стул. – Видел уже? -спросил прямо. – Подозрительный тип. Давление власти хуже, чем бич Бога. Садись, выпьем и обговорим, что делать дальше... Легрэ сел и одной рукой налил себе вина. – Капитан королевской гвардии сегодня отбивал мне поклоны в саду и явно переигрывал. Он заносчивый, самоуверенный. Этот комедиант здесь явно не к добру. Он один приехал? – Привез весть, что падре Пауло появится здесь завтра. Спектакль и правда выглядит весьма дешевым и напыщенным. Словно напоказ. Хуже другое, брат Кристиан. Сегодня я размышлял над кражей яда. Три пузырька... – черные глаза сощурились. – Зачем брату Микаэлю столько? Почему он столь опасное средство делает в таком количестве? Тут не в продаже дело. Помутить сознание – бесовщинкой, преступлением попахивает. И к тому же, еще одна напасть – наш ученый, который хоть и благородного ордена, но не упустит, чтобы вступить в умные беседы с падре Паоло. – Почему-то меня не удивляет такое количество неприятностей разом, и то, что это произошло, свидетельствует об одном – все эти люди в сговоре. Брат Микаэль давненько меня тревожит, и вы правы, следует узнать, зачем он делал все это. Что же касается брата Гиральда, то ему достаточно найти хорошего собеседника из своих, чтобы он занялся болтовней. – Легрэ опрокинул залпом стакан и, утерев рот рукавом, усмехнулся: – Хоть половину монахов под землю прячь, – пошутил он. – Впрочем, одной проблемой у нас сегодня стало меньше, – Кристиан вытащил из рукава завещание герцога и передал аббату. – Я пообещал мальчишке свободу в обмен на это. Себастьян отставил свой серебряный бокал и протянул руку, не веря. Он разворачивал бумагу скептически и пробегая глазами, то и дело поднимал взгляд на Кристиана. – И как тебе это удалось? – спросил прямо, направившись к шкафу и сличая почерк и подписи. Достаточно у аббата было документов, чтобы проверить подлинность. Наконец, мужчина обернулся, удовлетворенный тем, как выглядят подписи на бумагах. – За свободу? Ты ему обещал свободу? – Я ему столько всего обещал, – мрачно поведал Кристиан, цедя вино и задумчиво разглядывая гобелен на стене, с изображением Исхода Израиля из земли Египетской. Легрэ становилось совсем мерзко и меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать способы, которыми он добивался результатов. – Что вы намерены сделать с Луисом теперь? – холодно поинтересовался он. Себастьян развернулся к своему помощнику. Тот был холоден и надменен, как и всегда. – Наверное, я не собираюсь отпускать, – заметил с иронией. – Неужели, брат Кристиан, вы думаете, что я отправлю на свободу такую птичку? Было бы неразумно с моей стороны лишиться гарантии на землю в виде этого юноши. И потом, я бы хотел общаться с ним ближе. Кристиан медленно поднял глаза на аббата и почувствовал, что то ли глохнет, то ли слепнет. Ну, конечно, аббат, как и многие другие хотел Луиса, и Легрэ знал, что не сможет помешать этому. То, что он обманул Луиса, он и сам знал, но в тайне он надеялся, что мальчишка просто останется в монастыре и его оставят в покое. Не оставят. Что ж, сделки с собственной совестью имеют обыкновение бить и мучить своих хозяев острее клинка и хуже каленого железа до тех пор, пока не уничтожат последние остатки человечности в сознании. Легрэ провел пальцами по лбу и, наконец, смог вздохнуть. – Луис склонен к членовредительству. Дайте ему время свыкнуться со своим поражением, иначе он накинет себе петлю на шею. Себастьян в это время закрыл шкаф. И вновь посмотрел исподлобья на помощника: – Кристиан, – этот переход от брата к просто имени говорил о крайней степени доверия. – Я не собираюсь его трогать пока. Он не привык. И я знаю, что Луис – мальчик очень не простой. Неужели ты думаешь, у меня мало способов, кроме принуждения? Ты зря так беспокоишься. И потом, я полностью доверяю тебе этого юношу. Знаешь, почему? – рука провела по резному шкафу. – Ты уже сделал все, что мне было от него нужно. Теперь я смогу заниматься делами серьезнее торговли и управления городами. А Луис... Он был для меня способом достигнуть цели. – Как и для всех нас, – кивнул Легрэ, отставил стакан и со вздохом поднялся с места. – А еще его можно отдать королю, если инквизиция возьмет нас за горло. Его величество пойдет на любые уступки ради этого мальчика. Вы не думали об этом, падре? – Конечно, я об этом думаю и теперь. Как выяснили мои люди при дворе, ситуация весьма щекотливая. Юношу готовили к этому. Но он сбежал в важный момент. Так что его письмо про обучение военному делу выглядит всего лишь детским лепетом. – отозвался Себастьян. – Сейчас мне нужно, чтобы Луиса не видели. Чтобы он был послушен и не доставлял неприятностей. Иди, Кристиан, я еще должен проверить библиотеку. – Как прикажете. – Легрэ поклонился и, не оглядываясь, вышел из кабинета. Только прежде, чем вернуться в подвалы, он набрал целую корзину съестного и три бутылки лучшего вина, взял веревку и нож, мешочек с золотыми монетами, бутылочку с оливковым маслом и, накрыв все это шелковой салфеткой, в приподнятом расположении духа ввалился в комнату герцога. – Надеюсь, ты не слишком скучал в одиночестве, Луис? – сказал он, захлопнув дверь и поставив корзинку на стол. – Зачем корзина? – ожидавший на кровати юноша встал. – Что сказал падре? – голубые глаза беспокойно пробежали по лицу Кристиана. – Мы отпразднуем твою свободу, а на рассвете ты покинешь монастырь. Отправишься к морю... Или куда ты там хотел. Сядешь на корабль, и мы больше не увидимся с тобой, – Кристиан говорил легко, бодро, но в груди у него разрасталось пламя – оно причиняло такую сильную боль, что Легрэ не верилось, оно заставляло ненавидеть себя, обстоятельства, того, кто невольно, сам не понимая, смог пробудить в Кристиане столь сильные чувства. Легрэ не понимал, почему чувствует ее, и от этого на душе становилось совсем мерзко. Он для себя все решил, теперь главное было – не отступить. – Отпразднуем? – юноша подошел ближе и заглянул в корзину, отодвинув ткань, вскинулся. – У меня и так тут вино невыпитое, зачем столько? Хотя... – от нервов Луис никак не мог согреться, более того проголодался, а тут было всего столько вкусного. – Так я могу уйти? – руки потянули булку и мясо. – Вина много не надо... У меня от него голова кружится. – Можешь... Не волнуйся, к утру придешь в себя, – отмахнулся Легрэ, разливая вино по бокалам и улыбаясь Луису, только в синих глазах затаилась грусть. – Ты что, не хочешь отметить это дело как следует? Жаль музыки нет, разгулялись бы. – Спасибо, – юноша отпил немного, но больше его волновало подкрепление сил. – Так что сказал аббат? – еще несколько глотков сладкого, пахнущего солнцем терпкого вина. Такого вкусного, словно сами виноградные лозы распускаются на языке волшебством. Кусочек за кусочком. Легрэ подлил еще. Легкое. Даже голова не кружится, как обычно. Герцог тяжело вздохнул. Он знал наверняка, что все не так просто. Наверняка, решили покормить перед смертью. Так бывает – сначала тебя спасает рука, но та же рука судьбы и уничтожает. – Аббат? – изумился Легрэ совсем искренне. После третьего бокала он чувствовал себя уже не законченной сволочью, а просто мерзким скользким отвратительным червем. А Луис. Он был красив. От вина раскраснелись щеки, заблестели глаза, и Легрэ хотел его. Сегодня ночью он нарушит данное себе слово, возьмет желаемое без остатка, а потом... Про потом он старался просто не думать. Кристиан разглядывал юношу пьяным взглядом, подперев рукой подбородок. – Аббат сказал, что твоя подпись и согласие на постриг ему очень приглянулись... Он рад, что ты поступил мудро и правильно... И больше от тебя ничего не требовалось. Так что, давай выпьем за благоразумие, малыш. – Легрэ поднял бокал. – Я думаю уже довольно, брат Кристиан, – Луис хотел встать, но понял, что все же не рассчитал с дозой. Эти сладкие легкие вина всегда пьются, словно никакого действия и нет, но на ногах так трудно держаться. – Раз все его устроило, я хотел бы выспаться перед дорогой. И теперь, простите, но... – юноша с трудом шагнул к кровати, – я хотел бы остаться один. – герцог забрался на свое ложе. Потолок кружился, свечи двоились. И... Легрэ тоже двоился. – Спать в такую ночь не полагается, – улыбка сползла с лица бывшего стражника, как неумелая маска. Он допил до дна четвертый стакан, наклонился и достал из корзинки веревку. – Ни бог, ни ты мне этого не простите, – прошептал себе он под нос, встал и в два шага оказался у постели. Склонившись нал Луисом, Легрэ всмотрелся в его лицо. – Я бы смог полюбить тебя... если бы не обстоятельства, ты знаешь? – Что? – Луис приподнялся и увидел в руках Кристиана веревку. Сознание, что его сейчас будут убивать ударило пузырьками в голову. И герцог вдруг засмеялся. Он никогда в жизни так не смеялся. Его просто разрывало от хохота. Полюбил? Да разве такие, как он умеют любить? Они умеют убивать. Он привыкли к силе. Они и понятия не имеют... Луис протянул вперед руки. – Вяжи, давай, – отчаяние вырывалось вместе со смехом дальше. Но Легрэ склонился и жарко поцеловал Луиса в губы. Юноша опешил, забарахтался, пытаясь освободиться от Кристиана, тот был так страстен в своем желании. Оно опять обдавало герцога непокорством, бурей океанской воды, что сметала все на своем пути. Великая стихия, которая обрушивается и утягивает на дно. Битье кулаками по груди закончилось стремительными объятиями, Луис обвил шею мужчины, и губы его приоткрылись. Кристиан провел свободной ладонью по лбу Луиса, убирая волосы с лица, углубил поцелуй, надавил властно и напористо, подчиняя своей воле, едва понимая, что ему отвечают с желанием. Губы юноши были мягкими, неумелыми, и от этого их податливость становилась слаще. На миг Легрэ позволил себе забыться и не думать о том, что хотел сделать, что для осуществления его плана сын герцога должен ненавидеть его, ненавидеть люто. И Кристиан скажет ему правду, потом, обязательно. Отстранившись от Луиса, Легрэ отложил веревку на постели и, встав коленями на постель, ухватил рубаху юноши по бокам, грубо и быстро стянул через голову. – Тебе не нужно будет прощать себя за это, Луис, потому, что сейчас у тебя не будет выбора, – сказал он, тяжело дыша и скользя взглядом по молочно-белому стройному телу. Жар похоти и греха пожирал Легрэ изнутри, струился по мышцам спины, груди, живота, вниз, пробуждал к жизни его естество. – Я отдам тебе все, но взамен возьму тебя, и ты навсегда останешься лучшим моим воспоминанием. – Что? Что ты говоришь? – под воздействием алкоголя герцог не сразу понял, что происходит, но в следующую секунду дернулся прочь. – Ты все-таки подлец, – зашептал он, кусая губы и опять упираясь в мужчину. – Ты специально меня напоил. Я должен был догадаться. К чертям! Уйди... Ты... Мне от тебя ничего не надо. А вы и так все получили... Мало... Хочешь перед моей смертью еще и позабавиться? Глаза заблестели недобро, словно ледышки на весеннем солнце. От вина гудела голова, образ Кристиана плыл в сумраке кельи. Он закрыл дверь на ключ. Защищаться! От него нужно защищаться любым способом. Юноша рыкнул и вцепился зубами в запястье Легрэ. Кристиан зашипел, точно озлобленный кот, схватил юношу за волосы, и с силой оторвав от себя, наотмашь влепил пощечину. Не дожидаясь, пока Луис очухается, Легрэ перевернул его на живот и стал связывать руки за спиной. Таких выходок он не прощал даже тем, кто ему нравился. Кристиан напрочь перестал контролировать себя. – Щенок, – хриплым голосом проговорил он, затягивая узлы слишком сильно. – Раньше надо было думать. Я тебе говорил, не верь никому. Ни-ко-му.... Ты не усвоил урок, малыш, придется расплатиться. И никуда ты отсюда не уйдешь... Ты принадлежишь монастырю, Луис, и теперь это с тобой будут делать много и часто, понял? Сначала я, потом падре Себастьян. Знаешь, он мне об этом сегодня прямо сказал. Так что, брат Луис, у нас с вами впереди бурная и насыщенная жизнь. Луис мог заплакать, как обычно происходит со всеми, кого пытаются унизить таким способом, но даже теперь он продолжал рыпаться. Алкоголь словно выветрился из головы, а слова жгли слух. Не будете! Не будете. Вены перережу, повешусь... Нет... Герцог внезапно обмяк и перестал вырываться. Лишь про себя представлял море и бескрайний горизонт. Происходит с ним... Ни с кем-то другим. Кошмарный сон? Нет, реальность. Могло бы в спальне короля, а теперь в подвале. С плебеем-стражником, который спас жизнь, а теперь эту жизнь порвет на клочки. Луис закрыл глаза. Он стиснул зубы. Пытка? Что же, надо однажды принять мир, как пытку. Легрэ собрал золотые волосы в пучок, разбросал по подушке небрежно и красиво, погладил Луиса по голове, будто жалея, но тон его не изменился: – Минуту назад ты обнимал меня, – Кристиан коснулся пальцами шеи мальчика, прошелся по плечу вниз и снова вернулся назад. – Вся твоя беда в том, что ты хочешь меня, Луис... и моя тоже. Закрывайся, притворяйся, что тебе плохо, но это не так, и я намерен доказать тебе, что ты давно стал мужеложцем. Это в твоей голове, в сознании... Более того, тебя заводит, когда тебя домогаются. Как только я стал делать это, ты стал на меня смотреть по-другому. Луис молчал, он вцепился зубами в подушку и не слушал. Нет, слышал каждое слово, но выкидывал их мерзость из головы. Восхищение перед кем-то не является грехом. Он восхищался синими глазами. Он их теперь и ненавидел. Пусть убедится, что... Да плевать. В чем он там будет убеждаться. Плебей! Мерзавец. Обманщик, который решил, что станет сильнее того, кто всю жизнь учился лгать и жил по закону власти. Кого заставляли делать все против воли. Били палками по рукам за любую провинность. Говори. Говори же ты, воин! Нет, ты уже не воин... Дыхание вновь сбилось, перед глазами мелькали звезды. Веревки стягивали запястья. Когда ты уйдешь, найдется способ. Кристиан сходил за корзиной, поставив ее на край постели, разделся – так буднично и просто, словно собирался спать. – Хорошему монаху нужно учиться смирению, – фыркнул он. – Тебе придется быть послушным, солнечный мой. – Схватив Луиса за плечо, Легрэ стащил его с кровати и поставил на ноги, ухватил пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. – Если не захочешь, мне придется поискать способ заставить тебя. Луис молчал. Он был трезв, лишь где-то в затылке еще стучала безумно кровь. Смирение? Ты понятия не имеешь, что такое смирение перед отцом, перед его приказами, перед всеми теми, кто называет тебя герцогом, а на самом деле распоряжается твоей жизнью. Ты никогда не ехал во дворец в качестве подарка, ублюдок. Ты не хуже и не лучше остальных. Юноша не отводил взгляд. Сталь в нем бесновалась с огнем. – О, так мы злимся? – усмехнулся Легрэ, прижав юношу спиной к резной колонне кровати, и почти касаясь губами щеки. Кристиан медленно провел ладонью по груди своей жертвы, по животу, по границе светлых волос, запустил в них пальцы. Он настойчиво гладил Луиса между ног и смотрел в его глаза, не отрываясь. – Вот так, Луис... Не отводи взгляда. Ненавидь меня... Ненавидь всех, но дыши ровнее. – Прекрати. Хватит, – слезы выступили на глазах от напряжения. – Чтобы ненавидеть тебя, уже достаточно поводов. Ты жалок. – Ты считаешь, что сказал что-то новое? – Легрэ улыбнулся совершенно по-скотски, и эта улыбка шла ему, делала черты его лица более четкими и правильными, приодень в дорогие шелка и сошел бы за аристократа. Но Кристиан был преступником, лжецом, вором, убийцей, и печать этих грехов лежала на его лице ледяной омерзительной маской. Он был рад, что Луис никогда не узнает причин, толкнувших его надзирателя поступать сегодня именно так. Кристиану было трудно, впервые в жизни трудно мучить кого-то. Он запросто смог бы такое сделать с юным Сейем, с кем-нибудь из других братьев, и помощника аббата не упрекнула бы совесть ни на миг, но сейчас стало все иначе. Луис убивал его, уничтожал, делал слабым. Казалось, что даже руки Легрэ горят от боли. Он хотел отпустить пленника, но продолжал тискать его, точно шлюху в притоне, и надеяться, что когда-нибудь, спустя многие годы, повзрослев и познав жизнь, Луис поймет, зачем Кристиан поступил так. А сейчас Легрэ делал то, что должен был делать. – Ты плачешь... Плачь. Так будет легче. Да и мне понравится, Луис. Считай это частью твоего обучения... Небо! Унижение, которое сглатывается и проступает вновь горечью на губах. Слова, которые льются вместе со скотской лаской. Ничем не лучше и не хуже других. Ты жалок, жалок, жалок...И я с тобой вместе буду гореть в адском огне. Пусть только сейчас. На один час, где ад стенает от твоих рук, синих глаз... от... – Я люблю тебя, – юноша вновь посмотрел на Легрэ прямо и не скрываясь. Это не было попыткой усмирить голодного хищника. Не было провокацией. – Мне все равно не жить, – сказал герцог. – Сейчас я могу признаться в чем хочу. Ты не вызываешь во мне страх. Ты просто жалок сейчас в попытке меня унизить своими руками и поцелуями. Развяжи мне руки, я отдамся сам. Легрэ во все глаза уставился на Луиса и не сразу понял, что изменился, выдал себя взглядом полным боли, а когда очнулся и осознал, то разозлился. На себя. Только на самого себя. За эту тупую чертову боль. – Идиот, – прорычал он и с такой звериной силой швырнул юношу на постель, что тот едва не ударился головой в решетчатую полукруглую спинку кровати. Легрэ накинулся на Луиса, схватил за плечи и снова ударил по лицу. – Ты меня ненавидеть должен! – крикнул он, снова ударил по другой щеке и бил с каждым словом. – Должен! Должен! Должен! – Кристиан вколачивал эту истину в Луиса с пощечинами, а под конец совсем озверев или обезумев, ухватил за горло. Синие глаза казались темными, тонкие пряди черных как смоль волос разметались по лбу, по вискам. – Усвой себе это... а не захочешь, я сделаю так, что будешь ненавидеть... Кого ты любишь? Насильника и убийцу? Ха! Мне определенно льстит, мальчик, но я как-то привык брать все сам. Это была та острая боль, которую никогда не ожидаешь и которая сразу превращает тебя в куклу, потому что голова от силы пощечин метается из стороны в сторону. Луис вновь слышал слова. И помнил изменившиеся глаза Кристиана и его страх перед признанием. И ярость. Молиться Богу? Кому теперь нужно молиться? Герцог просто не знал. Он принимал удары как наказание за свои слова, за невоздержанность. Если бы сам мог, то руку бы себе отбил. До синяка... Бей. Еще бей. Я заслужил. Ты только убей меня до конца. Тело безвольно опало опять на кровать. Щеки полыхали, от ударов все расплылось перед глазами. Но слез не было, зато из носа потекла тонкая струйка крови. Она капала на белую простынь, Луис пытался втянуть кровь обратно, а она все текла... Легрэ оперся руками на постель, пытаясь немного отдышаться и придти в себя. “Стой! – кричало ему сознание. – Тебе же самому противно!”, но Кристиан уже стиснул зубы и, схватив корзинку, вытащил из нее бутылочку с маслом. Остальное он швырнул на пол и только услышал, как тяжелая рукоять обоюдоострого кинжала глухо и тяжело ударилась о деревянный пол. – Я смотрю, тебе прелюдия не очень понравилась, Луис, – Легрэ не скупясь, пролил на ладонь масла, смазал себя, потом небрежно ухватил юношу за бедро и, повернув немного на бок, размазал остатки между упругих белых ягодиц. Напоследок звонко шлепнув своего мальчика ладонью по заднице, Легрэ запустил руки под подвздошные кости и вынудил юношу встать на колени. Кристиан сейчас не мог и не хотел видеть его глаза, его лицо красное от пощечин и крови. Юноша даже не совсем понимал, что его поставили на колени. Он осознавал лишь то, что его будут насиловать. Он чувствовал лишь запах крови и видел, как та теперь капает на подушку. От удара по ягодицам, от сладковатого запаха оливкового масла он впал в оцепенение и низко опустил голову. Прислонился опять к спасительной подушке, рискуя задохнуться, и вцепился в нее зубами. Кристиан не стал долго тянуть. Чем быстрее они начнут, тем скорее все это кончится. Но Легрэ погряз в противоречивых чувствах, и в попытке понять себя терпел поражение за поражением. Еще утром его тело жаждало близости с этим мальчиком, сладко изнывая от нетерпения, а сейчас его приходилось заставлять – просто брать, испытывая жалкое подобие наслаждения. Кристиан прижался бедрами к ягодицам юноши, ухватил одной рукой под живот, и, помогая себе другой, медленно овладел Луисом. Тупая боль стала острой, а потом опять тупой и тягучей, которая расползалась по животу острыми кинжалами, а потом превращалась в кровавое месиво. От движений в себе герцог совсем ослаб. Он просто кусал подушку и задыхался в ней, почти не издавая никаких звуков. Зато отчетливо слышал стук в висках и чувствовал свою кровь. Кровь липла к лицу и испачкала волосы. Думать Луис не желал. Он просто отложил этот момент на потом. Просто плыл по течению вниз, где из руды делают золото, где шуршит ветер в листве, искал определяющий образ, но слышал лишь дыхание Легрэ. Медленно раскачиваясь взад-вперед, Кристиан удерживал Луиса за веревку на запястьях, чувствовал кожей его похолодевшие пальцы, дрожь его тела, тесноту и жар, сводящий с ума и без того нездоровый разум. Легрэ не помнил, сколько это длилось, как часто он срывался в быстрый темп, а потом замедлялся, чтобы снова прикрыть глаза и отдаться во власть приятного тепла пополам с грехом. Он собирался быть грубым, но вдруг наклонился к спине юноши и коснулся мягким поцелуем лопатки, потом выступающей косточки у шеи, позвоночника. Легрэ на время остановился и, по-прежнему оставаясь внутри своего любовника, стал покрывать спину и плечи поцелуями, оглаживать бедра, словно извиняясь за все, что уже случилось. Горячие губы касались мокрой кожи. Луис чувствовал их краешком сознания. В горле стоял неприятный ком. Поцелуи? Что он делает? Зачем? Дрожь пробежала по спине. Губы задрожали. Не смей целовать. Ты... Не смей... Юноша и хотел бы сказать это вслух, но слова застревали в горле, а губы блуждали по нему, как огоньки, расплавляя в ничто остатки разума. – Луис, – Легрэ и сам не знал, зачем позвал его, но услышал свой голос, словно со стороны, и понял, что не выдержал, сорвался на нежность и снова потерял контроль, проигрывая своей любви. На такое можно было пойти только от большой любви. Уничтожить, заставить себя ненавидеть, а потом, будто бы по воле судьбы или проведения, вложить в его руку острый нож и дать шанс бежать. Лишь бы у сына герцога хватило духа и смелости ранить Легрэ... или убить? Он запрещал себе думать об этом. У него будет минута для раскаяния, когда он станет снимать веревку с рук своей жертвы. – Развяжи, – голос был хриплым и не подчинялся. Юноша чувствовал, как затекли все мышцы, как болит шея, как ноют запястья, как горячо внутри. – Развяжи меня... Последующее “нет” было почти виноватым, но Легрэ ухватил рукой Луиса поперек груди и, прижав к себе, аккуратно уложил на бок. Пальцы пробежались по ямке между ключиц, по мышцам, а когда нащупали твердую бусинку соска, стали гладить, почти невесомо сжимать, отпускать на время затем, чтобы вновь вернуться и продолжить. Кристиан на миг стиснул зубы, прижался щекой к уху юноши и, вдыхая запах крови, прошептал: – Шевели задницей. Луис втянул воздух ртом, ноздри забило кровью. Он и сам задыхался от движений в себе, от горячей кожи Легрэ и его запаха, который, казалось, пропитал и его самого насквозь. В попытках освободиться юноша изгибался, чем позволял мужчине проникать очень глубоко. – Прекрати, не надо, – герцог уже умолял о пощаде. – Прошу тебя... Пожалуйста... Кристиану дорогого стоило не послушаться этой просьбы. Подобные мольбы обычно раззадоривали его еще больше, заставляли звереть и ломиться напролом, но с Луисом было не так, все не так. Сейчас Легрэ думал: а что, если бы этот мальчик согласился остаться в монастыре, быть с ним, играть вот в такие игры? Легрэ бы смог научить его получать удовольствие даже от грубости и унижений, шутить с опасностью и наслаждаться ею, но никогда, никогда Кристиан не подверг бы жизнь Луиса серьезной угрозе потому, что с ним он не мог оставаться холодным. Он сгорал с этим голубоглазым мальчишкой, рядом, в нем, и хотел, чтобы не было ни короля, ни падре Себастьяна, ни этой проклятой ночи, которая поставит точку на едва зародившихся мечтах помощника аббата. Кто-то из них двоих должен быть сильным и пойти до конца, и Легрэ знал, что это будет он. Луис не понимал, что происходит, не знал планов Кристиана. Пусть думает, что его ненавидят и унижают, но это спасет их обоих. Легрэ подхватил ногу юноши под колено и вынудил подтянуть к животу. – Держи ее в таком положении, – холодно приказал он, поглаживая ягодицы Луиса и начиная резче толкаться в его податливое горячее тело четкими ритмичными движениями и входя на всю длину. Для удобства Легрэ пришлось приподняться на локте. Он припал губами к шее Луиса. – Все еще хочешь, чтобы я прекратил? Ответом ему послужил протяжный стон. Юноша прикусил губы. Связанные руки за спиной не позволяли ни на секунду расслабиться. Ощущение, что падаешь в какую-то кровавую, пропитанную влагой бездну, усилилось. Легрэ был груб? Да, как и все, кто общался с Луисом. За внешней вежливостью, за всеми этими умными словами скрывалась обычная похоть. Если бы можно было не чувствовать сейчас, не испытывать жара внутри, такого постыдного, такого тягучего, такого выматывающего, то, конечно, герцог смог бы ответить, что хочет... Но он не хотел. Он испытывал нечто совершенно новое, несмотря на грубость, несмотря на унизительную ситуацию. И само сознание, что не больно, а даже наоборот заставляло молчать на вопрос Кристиана. Лишь бы он только не останавливался теперь, не понял, как хорошо. А потом – неважно, что будет потом. Есть тысячи способов лишить себя жизни и избавиться от позора. Дважды такое не повторится. Плебей! Мерзавец... Только не останавливайся и дай мне повод тебя ненавидеть за то, что ты просто вызываешь чувства. Легрэ мог бы усмехнуться и при случае уколоть мальчишку гадким комментарием, но не стал. Он просто прикрыл глаза и на время отдался во власть своих чувств, страсти и, конечно же, он не прекратил. Стало так тяжело дышать, так легко двигаться – еще резче, быстрее, словно Кристиан пытал Луиса, стремился навредить ему, разорвать надвое и уничтожить, но так любят. Именно так – добиваясь стонов и дрожи, постепенно подводя до грани, за которой начинается Рай. Руками по влажной от пота коже, собирая губами соль и оставляя следы жгучих поцелуев, пронзая его тело, Легрэ делал Луиса своим. Пусть всего лишь на одну ночь, пусть грубо и порывисто, ухватив его за волосы, развернув к себе лицом и целуя в губы, но своим. Оно усилилось – это чувство падения... или полета. В бездну, в ад, где остается лишь мрак и жар, где каждый вздох кажется последним. Луис уже не сдерживал пронзительных и хриплых стонов, Он подавался назад, позволяя себя брать. В туманном сознании расплавлялась выученная спесь. Целоваться с Кристианом – вот чего он желал. Отвечал ему, позволял ему. Любил его... Теперь, когда висел на волоске от бездны. Завтра, милый мой убийца? Сегодня ты мой... На дикий час безумия и забвения. Потом уже не будет. С тобой попрощаюсь страстью, мой плебей с такими синими безумными глазами, запомнив каждую черту и даже шрам, и даже превосходство. Тебе я посвящаю танец плоти. В какой-то момент рука Легрэ переместилась на член юноши, и пальцы ласково обвили плоть, сомкнулись тесным кольцом вокруг нее, а поцелуй стал глубже. Кристиан уже не понимал, где они, не помнил, для чего начали все это, просто любить Луиса было хорошо до одури, и он делал это, как умел. Тихий стон пролился на губы герцога, и Легрэ приоткрыл веки, заглянул в его затуманенные влюбленные глаза. Глаза Кристиана – юноша смотрел в них, не умея скрыть своих чувств. То, что начиналось, как насилие, теперь превратилось в добровольное, сладкое соитие. Всем существом, всем телом герцог умолял его любить. Отвечал на поцелуи, а теперь и вовсе, почувствовав пальцы на своем естестве, растерялся. Эта ласка была такой естественной, что бедра плотнее прижались к мужчине, сжимая его в себе. Губы нашли губы. Убийца? Преступник? Насильник? Ты лжец, Кристиан... Ты такой лжец... Луис отвечал ему. “Плохо... Очень плохо”, – это было последним, что подумал Легрэ прежде, чем сорваться в бешенный ритм, в котором он уже не мог целовать юношу. Кристиан выпустил золотые спутанные волосы, рука проскользнула под шеей Луиса, пальцы прошлись по шее, по подбородку и коснулись приоткрытых губ, края ровных белых зубов, а потом разум Кристиана рассыпался в ярком свете, и тело само содрогнулось, напряглось до предела, и словно тая в наслаждении, толкнулось вперед в последний раз. – Боже, – едва выдохнул Легрэ, уткнувшись лбом в плечо Луиса и быстрыми движениями руки ведя его к разрядке. Мир от откровенных лобзаний содрогнулся. Юноша выгнулся дугой и кончил. А потом затих в объятиях, не в состоянии даже пошевелиться. Его рваное дыхание постепенно успокаивалось, внутри осталось приятное ощущение жжения и одновременно сладости, но и оно медленно отступало на задний план, сменяясь истомой и расслаблением, которой горячими волнами прокатывалось по телу. Близость Легрэ успокаивала. И его обнимающие руки – были наградой, а не наказанием. И тут Легрэ понял, что сам все испортил. И он еще презирал слабости других? Он? Человек, который не устоял перед каким-то мальчишкой! Кристиан лежал молча, прикрыв глаза; его тело не желало отпускать Луиса, шевелится и вообще выбираться из этой вязкой приятной истомы. Кристиан все еще был внутри юноши, все еще касался лбом его плеча, кожей чувствуя собственные спутанные влажные пряди волос, что прилипли к его руке. И вдруг Легрэ вспомнил, что запястья Луиса давно стянуты и, должно быть, совсем онемели. Слегка оттолкнув юношу от себя, Кристиан откатился на край постели, нашел на полу нож и им перерезал веревки. Юноша потянул руки вперед со вздохом облегчения, лег на спину. И опять посмотрел на мужчину выжидая. Он не хотел больше слушать его презрительных речей, его колких замечаний и предпочитал просто молчать, чтобы не вызывать новых потоков скверностей. Истома плавала по телу, в руках кололись тонкие иголки. Молчать, смотреть в глаза и тихо умирать. Не надо говорить ничего, Кристиан. Все закончилось. Сейчас все кончено. Герцог потянул край простыни к себе и вытер нос от крови, а затем нашел на краю кровати свою одежду. Белая смятая рубашка. Пальцы подхватили ее, а глаза не отрывались от Легрэ. – Разве я сказал, что мы закончили? – Кристиан с трудом заставил себя мерзко усмехнуться и, показав Луису нож в своих руках, провел пальцами по широкой стороне лезвия. – Теперь на спину... ваша милость. И поживее, я не намерен ждать. – Хорошо, – пересохшие губы соглашались, а тело задрожало. – Зарежешь меня? Как мило с твоей стороны, Кристиан... – теперь уже улыбка. Ну, ударь! Да, я тоже умею шипеть и показывать зубы. Легрэ просто швырнул Луиса на подушки и приставил нож к горлу. – Для начала я тебя трахну, – сказал он, и они сделали это еще раз. Герцог весь второй акт неотрывно смотрел в синь глаз, в их безумие, ищущее в нем слабости, но он опять испытывал тягучее удовольствие на грани с яростью и болью. Словно организм сошел с ума и жаждал тол