Лишних нет. По закону Джа (СИ)

Но слава всем богам - нет, обошлось. Шуга без сознания, в отключке и в неестественной позе, как-то странно вывернут, точно упал. Но не то, как он сюда попал, не то, что случилось и почему хён полуголый и истерзанный, Чонгука не трогало настолько, насколько реальное положение вещей. Он осторожно вытянул старшего, придерживая за подмышки, и пощупал артерию. Выдохнул с облегчением, натирая пальцами пульс. Обвернул его в большое полотенце и вынес на диван, тут же отзвонился в Скорую и Чимину, на автомате и бездумно собрал в сумку вещи и предметы личной гигиены.

Потом, подойдя к нему, едва дышащему, он тщательнее осмотрел царапины, синяки, пристально изучил пятнышки, похожие на следы от пальцев. До него дошло почти сразу, еще до того, как он вообще сюда зашёл. Что-то случилось. Не могло не случиться. У таких, как Юнги тоже не может быть постоянно весело и прекрасно. Когда они говорили о том, что в жизни растамана нет места волнениям и встряскам, Чонгук как раз добавил, что такого не бывает, потому что раз на раз не приходится. И Юнги ему не верил, как далеко он теперь уехал на своей вере?

На каталке, прямо вон в ту машину Скорой помощи. Чонгук трясётся с ним рядом и держит за руку.

— Брат? — спрашивает медсестра.

— Друг, — с нажимом отвечает Чонгук.

Чувство катастрофическое. Мощнее любой злости, когда чёрт его разберёт, что испытываешь, помимо досады.

Чимин с Тэхёном сонные, одетые как попало, ёжатся, они напуганы неожиданным звонком, пытаются расспросить о чём-то, выяснить. Никому неясно, как этот ужас мог приключиться с Юнги, солнце над которым всегда светило высоко и ярко. Вчерашний праздник обернулся трагедией.

— Я жутко перепугался, когда ты позвонил, — тихо поделился Чимин. — А когда сказал, что вы в больнице, чуть кони не двинул.

— Так ты думаешь, что это Намджун…? — Тэхён подошёл со стаканчиками кофе.

— Уверен, — Чонгук греет ладони. — Больше некому.

— Он бы никому больше и не позволил, — заключил Чимин и прикрыл глаза. Горько признавать, что хорошие люди превращаются в кучу навоза. — Эта падла воспользовалась доверием.

— Крыша поехала, — возмутился Тэ. — У него нет оправданий, на него надо в суд подать!

Чуть позже из палаты вышел врач, проинструктировал о повреждениях, также порекомендовал обратиться в правоохранительные органы:

— Обычно с такой картиной к нам являются жертвы домашнего насилия. Если вы знаете, что произошло, а тем более, кто виноват – мой вам совет, не молчите. Попытайтесь убедить пациента в том, что это необходимо, поскольку он…

— Ни за что не согласится писать заявление, — закончил Чонгук сквозь зубы.

— Да, так происходит в большинстве случаев, — кивнул док. — В целом же, состояние Юнги стабильное положительное, серьёзных угроз здоровью не выявлено, но денька три мы его придержим, пусть побудет на наблюдении у проктолога.

Когда им разрешили войти в палату, Юнги предстал спящей крохой в белой распашонке, точно младенец в колыбели, удивительно безобидный и ангельски спокойный. Следы пережитого кошмара отражались красной скобой на губе, ссадиной на скуле, никто не мог увидеть синяков и кровоподтёков, усыпавших грудь и бёдра. На обезболивающих ему снились аспириновые ненормальные сны.

— Мы поедем к Юнги на квартиру, приберём там всё, — с тяжестью выдохнул Чимин, положив руку Чонгуку на плечо. — А ты присмотри за ним, ладно? Или тебе на учёбу?

— Какая учёба ему, пусть тут сидит, — встрял Тэхён, таскающий печенье с увиденного на тумбе блюдца. Чимин смотрит на него с укором. — Чё?

— Хватит жрать, — шикает он. — Положи на место.

— Я без завтрака…

— Положи. На. Место.

Тэхён послушался и обтёр об себя руки, и Чимин, вытолкнув его в спину, добавил:

— Чонгук, держи нас в курсе, если что.

Таким образом, они остались наедине. Чонгук сел в кресло подле Юнги и, утомлённый, тоже задремал, съехав ниже и уронив голову на грудь.

В последний раз, когда Юнги был здесь, его встречала другая фигура. Теперь о ней страшно даже думать. Пропустив ту часть, где нужно сожалеть и страдать, Юнги с явным вредительством ковырнул Чонгука в бедро, и тот медленно очухался, протирая глаза и озираясь по сторонам: за окнами вовсю светило солнце.

— О, хён… Ты очнулся! Как ты?

— Норм. Жить буду. Умоляю, скажи мне, что ты взял это.

Сначала Чонгук не понял, что он имеет в виду, но пары секунд выразительного взгляда хватило, чтобы догадаться, ахнуть и осторожно добраться до кармана джинсов.

— Вот, — Чонгук протягивает ему смятый косяк и зажигалку.

Повертев находку из глубин в пальцах, Шуга хмыкнул, обхватил самокрутку губами и, сплюнув, поморщился.

— Блядь. Вкус духов. Ты их в карман заливаешь, что ли?!

— Нет, вроде… Извини.

Всё равно прикурил, попросил постоять на стрёме. Потянуло сосновой горечью. Угнетающая атмосфера, какую Чонгук ожидал в первые минуты после пробуждения, вовсе не казалась таковой. Хён старательно маскирует подрагивающие пальцы и срывающиеся в голосе нотки, но они заметны, хоть и не бросаются в глаза и уши.

— Не пялься на меня так, будь добр, — Юнги нервно стряхивает пепел в вазу.

Чонгук отворачивается, затем смотрит через плечо и приоткрывает рот.

— И не говори ничего.

Тогда Чон закипает и, смело подойдя к Юнги, подтягивает съехавшую с его острого плеча распашонку, проводит пальцами по ключице, завязывая шнурок.

— Я всего лишь хотел сказать, чтобы ты сам поправил.

Пепел прожёг простынь, кисть окоченела, глаза Юнги заблестели, дыхание участилось, а в груди скопился хрип. Младший видел его синяки, уродство, последствия допущенной слабости, распластанное по эмали тело. Видел, как сломилась бессмертная концепция о безоблачной жизни. Он продолжает заботиться, выиграв спор о том, что «так не бывает». И камень стачивает вода, нет никого бесконечно сильного.

— Ты не мог бы… — Юнги опустил голову. — Не мог бы выйти ненадолго? Я хочу побыть один.

— Нет, не хочешь, — присаживаясь, сурово отвечает Чонгук и, потушив бычок, притягивает к себе, дав уткнуться в плечо.

— Откуда ты… что…? Отъебись… — Шуга бубнит и замолкает, приклеиваясь к Чонгуку с доверительной дрожью.

Желание побить его, укусить, съесть. Подступающий к горлу ком не лопается, и несколько минут Юнги сравнивает вкус духов с запахом. Те же самые, какое-то морское дуновение с кедровой примесью, почти приближённой к травке. Ему интересно, как так малой пришёл к нему спозаранку, как додумался захватить то, что ему так нужно. В том, что это именно он, сомнений нет. Вопрос не звучит. А тычок в живот – да.

— Ай! — Чонгук отпускает и морщится. — Я же по-доброму…!

— Ну хватит, — закатывает глаза Юнги. — Я не девочка-подросток, не залетел, жизнь у меня не сломана, а тот уебан еще попляшет, вот увидишь. По закону Джа, знаешь, как говорится? Всё есть добро, а что не добро – то пыль и не познает радости.

Расслабившись, Чонгук улыбнулся и отправился сообщать доктору, что пациент пришёл в себя и требует поесть. Пока его не было, Юнги царапал ногтем чёрные разводы от уроненного пепла, в конце концов, отбросил её и увидел свои коленки, показавшиеся страшными буграми, чудовищами, с мордами, окрашенными в красно-синие разводы. Дурацкая мысль о том, что изнасилование на ковре не отразилось бы так на и без того постоянно страдающих чашечках.

Наверное, это сила духа, несгибаемый остов внутри Юнги, который не даёт ему прямо сейчас разорваться сыростью и вышагнуть в окно, он знает, что всё рано или поздно встаёт на свои места. Главное, что он жив и здоров, хотя чисто по-человечески ему и на редкость паршиво.

…Чонгук вернулся в сопровождении врача и медсестры с подносом пищи, а Юнги как раз ухитрился лечь поперёк кровати, примостив подушку под поясницу (сидеть и сгибать ноги ему было всё-таки больно), и изогнуться, тем самым приблизив чесавшуюся лунку между большим и следующим за ним пальцем на стопе. Поза его показалась на редкость странной.