Лишних нет. По закону Джа (СИ)

Полосы и помехи мешают смотреть. Юнги волей-неволей хрипит, стонет, а Намджун скалывается о его бёдра и понимает, что сошёл с ума, и одержимость обретает черты, за которые он так долго боролся и не может получить.

Она не такая, не узкая, не горячая, даже не желанная ни разу. У нее не сахарная кожа, на ней невозможно оставить такие красно-синие следы и полумесяцы от укусов. Она никогда его не поймёт, не затронет и не заставит полюбить. Если бы Юнги никогда не было, с его кошачьей улыбкой, смешками, доводящими до мурашек, негасимыми принципами, было бы намного проще. Но он ни в коем случае не забывается и стопроцентно не сделает того впредь.

Скорее всего, не так Шуга представлял себе их первый после двух месяцев расставания секс, и даже примирительный. Намджун избивает его морально куда больше. Порванный анус или кашица на бёдрах после уже не кажутся настолько фатальными, как изнасилованная во все щели душа, отданная на хранение. Намджун попробовал зажать ему рот, но получил укушенные пальцы. У Юнги не стоит, от зудящей рвущей боли он топит зубы в венах на предплечье и держится.

…У ножки тумбы валяются три оторванные пуговицы. Юнги наверняка не пришьёт их обратно, когда поднимется. Молитвы обернулись чистым проклятьем. Открыв Намджуну дверь, Шуга рискнул неоправданно. В нём всего-то на секунды проснулась надежда, что неправильное будет исправлено, перечёркнутое возвращено, а пробелы заполнены.

Весь дикий ужас, какой когда-либо мог бы испытать Юнги, он испытал в несколько минут и уже ничего не чувствовал к моменту, как Намджун, кончив в него, откинул на бок, на отвали прикрыв содранной рубашкой.

Когда у боли появится собственная боль, она будет такой: пахнуть потом и кровью, расползаться по внутреннему обрыву и напускать холод и дрожь, как-то странно перетряхивать суставы.

Поразительная тишина. Звуки вымерли. Юнги пошевелил пальцами и заметил поднимающегося Намджуна, бесформенную коробку, прежде напоминавшую человека. Он его ненавидит, эту бессовестную тварь, подонка, скатившегося до уровня недовольного жизнью насильника. Обстоятельства, прижавшие его эго, не стоили и ломаного гроша, ломаного Юнги. Сукин сын и чёртов трус, каким он и был с самого начала, он нашёл на ком отыграться и как показать, что гомо-не слишком-то и про него.

— Прости, Юнги, — он застегнул ширинку и даже не посмотрел в его сторону, от стыда ли или потому, что взгляд, утонувший под мокрыми ресницами, мог убить.

Закашляв, Юнги подтянулся на локтях, надеясь подняться, но вперился лбом в руку и отчётливо ощутил, как корёжит поясницу. Бесшумно Намджун не ушёл, подсыпал дрожащий злой голос, похожий на последние горсти земли на могильной крышке.

— Через две недели я женюсь. Это просто формальность, так надо, понимаешь? — и глянул через плечо, волнуясь, не пропал ли слушатель. — Много важных условий, сделок, огромные деньги, предки в долги залезли, у нас всё могут отнять, мне даже за универ платить нечем. Я сам не знал, что меня подловят в качестве инструмента для решения проблем… Мы сможем видеться, хочешь?

К Юнги пришла трезвость, а вместе с тем боль, от которой он начинает задыхаться. Отвечать, острить, хоть как-то схватиться за реальность…! Не хватает сил элементарно повернуть языком.

Финальный раунд. Жест. Излюбленный жест Мин Юнги, средний палец, отвечающий на все вопросы, указующий перст судьбы. Ни оправданий, ни дальнейших разговоров ему не нужно.

Самая страшная минута наступает тогда, когда Намджун уходит, и Шуга начинает прислушиваться к своему рваному дыханию, осознавая, что всё произошло на самом деле, и эта пустошь кругом, и выблядская содранная душонка, сжавшаяся внутри до микробной точки – гниют и отдают душком.

Он сам когда-то желал ему найти жену, завести семью и быть как все, но подумать не смел, что ради этого Намджун выкинет его, использовав и вытянув за позвоночник наизнанку.

Отход дольше, чем от действия любого наркотика. Борясь с полуобмороком, стиснув зубы, Юнги ковыляет по стенке до ванной, чтобы включить воду и смыть с себя Намджуна, но тупо наворачивается в глубину джакузи и больше не шевелится.

***

Окончив колледж, Чонгук уже точно знал, где его документы окажутся после, да еще и с пометками об успехах в баскетбольной секции. Итак, машиностроительный университет, факультет сервиса и ремонта. Дело его отца станет его делом, и любовь к механизмам войдет в должное русло.

Несмотря на то, что родителям было особенно некогда корпеть над его воспитанием в подростковом возрасте, они знали, что лучшее, что им удастся сделать - позволить сыну контролировать жизнь самостоятельно. На выходных мама учила его готовить, делилась хитростями и тонкостями ведения хозяйства (ведь до того, как она взрастила свой первый салон красоты, была обыкновенной женщиной с миллионом дел на дню). С отцом-трудягой позволялось ходить на работу и учиться на практике. Благо, Чонгук из тех, кто быстро схватывает - словом, дитя своих родителей. Потому за выбором профессии дело не стало. «Хотя, я бы не обиделась, если бы ты стал стилистом-парикмахером», - пошутила как-то мама.

Во время обучения в колледже Чонгук уже имел отдельную жилплощадь и никого не грузил нытьём и завышенными требованиями, не страдал и от родительской гиперопеки. Созвонов, переписок и встреч по выходным хватало вдоволь. Никто не выносил друг другу мозги. Оттуда и умение ценить личное пространство.

Тогда же Чон, посмотрев пару вдохновляющих роликов в интернете, увлёкся пол-дэнсом, и загорелся до такой степени, что захотел выучиться. Несовершеннолетним вход туда был закрыт, но у Гука оставались козыри в рукаве: во-первых, он выглядел старше своих лет, во-вторых, имел знакомого в баре, где подрабатывал посудомойщиком по вечерам. Тот и принёс ему липовое удостоверение. Чонгук нашёл школу не в центре, а подальше, и с завидным пристрастием совмещал учёбу с хобби. Если бы не первая (теперь постыдная) влюблённость в смазливого парнишку, а скорее первый зов природы, Чонгук бы и не догадался, что ему вообще по голубому пути и никак иначе. Но удивляться открытию он не стал, рано созрел умом, рано расставил приоритеты и прекрасно понимает: по-настоящему влюбиться ему еще не удалось. Тэхён возбуждал тело, Хосок - дух, но никто не брал целиком.

В общем, всё завязалось, как надо, прожить эти годы иначе он бы и не хотел. Любой опыт полезен.

Даже опыт в драках.

Шипя и обрабатывая переносицу, Чонгук таки выдохнул неосторожное «блядь» и выбросил ватный тампон, наклеил пластырь и еще раз осмотрел припухлости. Спадут через пару дней, да и остальное затянется. Не мужик, что ли? Выдержит.

Он взглянул на молчащий телефон и посмотрел в свои глаза. Зеркало красноречиво ответило: «Ты на свете всех тупее, какого хуя ты полез», показавшись полным идиотом наравне с Намджуном, упав в глазах Юнги до уровня драчливой жертвы пубертата, не справляющейся с гормонами. Но если бы не встрял, они бы продолжили потасовку и неизвестно, чем бы она закончилась.

Чонгук осаживает себя и ругает в мыслях. Всё же не стоило, не по-взрослому, убого. Да и как теперь оправдаешься?

Ночь у Чонгука выдалась беспокойной настолько, что он плевал на порядки. Не удержал слов, которых не придумал, чтобы вылить целой вереницей. Это какое-то безумие: в шесть утра лохматым и побитым мчаться туда, а не на пары, бежать наперегонки с ветром, обходить программиста, кодирующего домофон, взлетать вверх по лестнице и отчаянно долго ковыряться в замочной скважине, словно в глиняной впадине.

Бардак не прибран, мало того, к нему и не притрагивались: следы кремового торта зачерствели, руины и засохшие бурые пятна пачкали полы. А в коридоре, прямо на входе… капли, которых не могло быть, они свежее. Выпучив глаза, Чонгук метнулся в спальню, не застал Юнги и забеспокоился всерьёз, позвал его и, не получив ответа, дал забег по квартире.

Дверь в ванную. Первое и отвратительное, что Чонгуку пришло на ум: хён перерезал себе вены, и сейчас будет такое зрелище, что его точно вырвет.