Полуночный поезд (СИ)

Прикосновение было реально, но он не верил этому, как и не верил последствиям, исходящим из «этого». Он просто открыл глаза и увидел перед собой Джона Константина — настоящего, точно не из своих теперь уже постыдных для него самого снов. Чес приподнял голову — Джон, точно, держал руку на его лбе; лица не было видно из-за света, падающего в спину, зато его собственное оказывалось хорошо видным и освещённым.

— Господи, Креймер!.. Ты что, простудился? — раздалось как всегда капельку раздражённое, но в данном случае, по какой-то причине, смягчившееся, и Чес в ту же секунду расплылся в широкой улыбке, понимая, что вокруг него… нет, не обманчивые сны, а реальность. Та, которую он любит со всеми её минусами. Может быть, местами до черта сложная, но в общем обожаемая, потому что в ней есть место таким чудесам. Чес смотрел безумно, радостно, как ребёнок, и вдруг выпрямился, схватил руку и прижал её к себе, ближе к сердцу; оно отчего-то забилось ещё сильнее. «Значит, не ошибся…» — думал он, улыбаясь, не отпуская тёплую ладонь и при этом даже не задумываясь, что подумает о нём Джон. А знаете, почему его это не интересовало? Потому что само присутствие повелителя тьмы здесь уже о многом говорило. В частности, о том, что тот понимает… понимает практически всё. Понимает и слышит те беззвучные слова в его гулко стучащем сердце. «Всё…» — думал Чес с не угасающей, слабо подрагивающей улыбкой на губах, поднимая голову и заглядывая в глаза, эмоции которых он впервые смог предугадать…

— Джон!.. — получилось слишком сдавленно, даже как-то жалко, поэтому он примолк, силясь в сумраке разглядеть его; тот руки не отнимал, а даже наоборот, прижал к нему и частью сплёл свои пальцы с его. Чес смотрел в его лицо и уже что-то, кажется, видел…

— Не удивлён, да? Я знал, Чес… Говори. Можешь говорить, — Константин, оказывается, смотрел мягко, даже как-то по-доброму, с искринкой нежности в выражении глаз. Когда Чес упорно промолчал, будучи под волной не то чтобы удивления (это Джон верно заметил), сколько ярких эмоций и чувств, тот снисходительно наклонился к нему и прошептал: — Впрочем, можешь молчать, дурачок. Я просто хотел поддержать тебя. Ты слишком подавлен. И я хочу быть причиной, по которой ты сможешь вновь улыбнуться не нервно и слабо, а по-настоящему… как делал давным-давно, но позабыл. Вспоминаешь? Вспоминаешь того Чеса два года назад? — и Чес кивал, кивал и снова не верил и верил. Он не мог понять, почему так близко, почему так желанно, почему… правда?.. Разве правда может быть такой приятной? Разве она узнаётся так безболезненно? Обыкновенно жизнь давала на эти вопросы свои, особенные ответы… и уж он их запомнил! А сегодняшний день выбивался из всех предыдущих, хотя, в принципе, поначалу ничем не отличался от других.

Чес видел Джона рядом, видел его лицо — реальное, во всех подробностях — и не мог не сорваться: душа требовала, душа рвалась на кусочки из-за этих слов, душа сгнивала из-за передерживания их в ней, душа стремилась высказать наболевшее! А это и правда было нелёгким чувством… как переболевшая болячка. И здесь нет ничего романтичного и воздушного. Он, ощущая шум в голове напополам с сумасшествием, лихорадочно глянул на Джона и шёпотом, едва слышным сквозь стучание колёс, произнёс:

— Мне глупо говорить… раз ты пришёл… лю…

— Я знаю. Не нужно, — Константин распрямился и аккуратно провёл ладонью по его щеке. — Просто знай, что повелитель тьмы болеет тем же. И нам точно плевать на лечение… здесь, сейчас и всегда и навечно, правда?

— Правда… — едва перебирая сухими губами, отвечал Чес. Это «Правда» глухо отозвалось в сердце, забило набатом в мозгу, стало отдаваться эхом в ушах. Эта правда пропитала его всего, и он ощутил себя счастливым. Чес смутно помнил, как ещё целых минут пять или восемь держал в своих пальцах его руку и не отпускал, как ещё долго смотрел на него восторженно, почти влюблённо, как Джон изредка поглаживал его по голове и силился отобрать руку, но он не пускал.

— Боже, как ребёнок! — недовольно бормотал Константин, вскоре вытащив свою руку и присев рядом; Чес просто пожирал его глазами, не смея дышать слишком громко и говорить что-либо. Спустя минуту такого молчания, подействовавшего успокоительно, он выдал:

— Джон… мы дураки! — спокойно выдохнул, улыбнулся; Джон лишь хмыкнул и откинулся на спинку скамьи. Чес отчасти последовал его примеру, только положил голову к нему на плечо; несмотря на жёсткость под головой, ему было приятно лежать вот так, не ожидая, когда же его нагло сбросят. Ему нравилось, нравилось всё, абсолютно: мерное постукивание рельсов, со свистом проезжающие поезда мимо, лёгкое потрясывание, какое-то тепло, мигом воцарившееся в купе, и… атмосфера того «дома», в конце концов! Он прикрыл глаза и сладостно вдыхал ещё ощутимый запах табака от пальто Джона; он был почти на грани сумасшедшего срыва, но переносил это состояние на удивление спокойно, с лёгкой улыбкой и надеждой на то, что он сейчас такой не один. Рядом — ещё то взбунтовавшееся сердце и малость скрытые чувства! Чес знал, Чес чувствовал…

Его душу терзали ещё многие сомнения, многие вопросы, да и те пару банальных словечек, так нужных ему сейчас, ещё назойливо роились в голове, освободив распухшее сердце лишь наполовину. «Заурядность Джону не нужна, — думал он, устраиваясь удобнее. — Это не его конёк. Но можно ли было скрыть то, что накапливалось долгие два года?»

Чес, и так смутно доверявший этой реальности и ещё боявшийся, что всё вмиг может обрушиться, как карточный домик, всё же решил сказать. Сказать и ощутить, как из души будто что-то выпорхнет — но что-то лёгкое и приятное, уже давно кричавшее о своей свободе. Чес приподнял голову и прошептал на самое ухо Константину… прошептал и тут же виновато потупился, словно застыдясь несколько секунд назад казавшихся ему необычными слов — теперь стало ясно, что это и вправду было лишне. Джон лишь насмешливо на него глянул и легко потрепал по волосам; Чес вздохнул свободно и с улыбкой — теперь уже с той улыбкой, о которой ему недавно напомнил Константин.

Он был счастлив в свой самый ужасный день, точнее, в ночь после него. Однако теперь стало как-то всё равно, что ожидает его утром в (не)родном городе; теперь он готов решительно на всё. С такой-то поддержкой!..

Константин закурил, наперёд зная, что его водитель не будет против; а тот был даже и рад, тайком, но с наслаждением вдыхая сигаретный запах и соглашаясь быть вечным пассивным курильщиком самого повелителя тьмы. Потому что его дом был только таким и не иначе — пускай с горьковатым запахом и не совсем разговорчивым собеседником, зато настоящим, динамичным и… любимым. Как и все его составляющие…

— Джон, и как же ты смог взять билет на полуночный поезд, когда…

— …когда все билеты давно закончились и ты купил последний? Ну-ну, не задавай глупых вопросов! Я посредник между Раем и Адом; думаешь, какой-то жалкий билетик для воссоединения меня и тебя мне неподвластен? — Чес звонко рассмеялся, а после почувствовал на своём горячем лбу сдержанное прикосновение губ: это что-то явно выбивающееся из характера Джона Константина. Точно. Да и сегодня он весь — одно большое исключение из своего прошлого характера, никуда не девавшегося, но сейчас лишь отошедшего на дальний план. Чес лежал на плече и ощущал, что спокоен, спокоен, несмотря ни на что. Облака дыма медленно взвивались и тянулись к потолку, где-то там расходясь в стороны; в вагонах курить нельзя, но Джону было всегда более чем фиолетово на все эти правила. Он знал, что тот хотел чувствовать эту сигарету, этот запах, эту атмосферу и этот дом. А Чес постепенно прикрывал глаза, понимая, что недалёк от сна — теперь он засыпал с блаженной улыбкой на губах, не ощущая усталости и тяжести невысказанного на сердце и необдуманного — в голове. Джон не будил его, не говорил о том, что нужно бы постелить постель и нормально лечь, а лишь всю ночь просидел вот так, поначалу затягиваясь сигареткой. Потому что знал — эта ночь должна быть такой: капельку безрассудной, неправильной, странной. Да они оба сегодня более чем странны и слишком далеки от прошлых собственных характеров; они отказались от предназначенных ролей, решив идти своим путём.