Полуночный поезд (СИ)

— Рано тебе ещё здоровье портить. Больно мелкий для этого. Лучше скажи, что волнует… — у Чеса перехватило дыхание, хотя он клятвенно обещал, что воспримет такой поворот событий нормально, без особых всплесков. Но он жуть как был рад — уже даже от этого предложения, от самого существования хоть чего-то заботливого и неравнодушного в Константине, чуждом нашему миру, ему становилось хорошо, на душе — светло, и проблемы отошли на второй план. Он молчал, следуя за Джоном, и старался подобрать нужные, более отстранённые и лишённые какого-нибудь чувства слова — чтобы тот не видел, как он убивается, а лишь понял поверхностно, как обычно мы понимаем смерть незнакомого нам человека.

— Я вместе с тобой пройдусь. Мне тоже кое-что нужно… а ты говори-говори. Я слушаю, — нетерпеливо поторопил его Джон, идя рядом со стеллажами какой-то еды; Чес забыл, что ему было нужно — он ещё не мог привыкнуть к тому резкому изменению: будто Джон был обстановкой вокруг — секунду назад она была унылая, хмурая и обиженная (обдуваемая ветрами улица позади), теперь стала тёплой и доброжелательной (здание магазина). Чес шёпотом назвал его дураком (чего тот, кажется, не заметил), а сам ответил:

— Тебе, вероятно, будет неинтересно…

— Честно сказать, мне уже давно ничего не интересно. Но раз я говорю, что слушаю, значит, хотя бы слушаю. Советов от меня не жди так же, как и участия, — эти коротко рубленые и ясно всё сказавшие фразы понравились Чесу больше, чем сочувствующие взгляды и стеклянные слова о том, что жаль. Он не любил жалость, как и многие в таких ситуациях, и знал, что жутко не оригинален. Но сказал спасибо Джону хотя бы за то, что тот верно раскусил его похожесть на остальную серую толпу.

— Мои… мои родители, кажется, попали в аварию. Подробностей я не знаю — знакомые там не в курсе вообще или знают мало, и все приходящие ко мне факты противоречивы. Поэтому я еду сам. Ещё сегодня в нашем доме случился пожар, моя квартира пострадала сильнее всего: всё, что я успел вынести, находится в сумках в багажнике. И всё. Остальное пропало пропадом. Я замотался бегать по каким-то соцслужбам: из-за некоторой несостыковки в документах меня вообще не считают владельцем этой квартиры и отказываются восстанавливать и возмещать ущерб. В суд уже, кажется, бесполезно… — пропустил тяжкий вздох и покачал головой. — Там если что и собираются делать, так это ремонт и то: после поставят на продажу. Хочешь — покупай, но ты не владелец, так и говорят. Я, честно, заколебался пятьдесят раз повторять в каждом месте одно и то же; считай, я потерял квартиру. Сейчас надеюсь не потерять… родителей, — Чес проглотил судорожный вздох, проглотил нечто горькое, неприятным комом вставшее в горле, и проглотил слова, родные его сердцу: мама и папа. — Вот и еду… думаю разобраться. Здесь меня, как видишь, не ждёт счастье, и там тем более. К тому же, сегодня девушка (впрочем, не такая уж и любимая — для понтов, знаешь?) сказала, что уходит от меня. Написала в смске. Ни звонков, ничего — просто смска, представляешь? Так нынче расходятся! Но это не так меня расстроило, как…

— Добило, — кивнув, закончил за него Константин и понимающе посмотрел. — Знаю, проходил.

— Вот так… впрочем, как видишь, ничего оригинального, всё по старой схеме, — ещё удивлённо на него поглядывая, закончил Чес с горькой усмешкой и схватил с прилавка что-то — сам точно не понимал, что именно берёт и съест ли это потом. Было жутко всё равно; а Джон лишь хмыкнул и некоторое время молчал. Он же ощутил, что на душе стало легче: пускай не было ни советов, ни каких-либо слов, но он почувствовал себя увереннее и намного лучше — оказывается, ему для счастья нужны были те три слова «Добило, знаю, проходил». Он просто понял, что Константин мыслит в той же плоскости, а значит, понимает. А понимание куда лучше жалости…

— Предложений нет, говорю сразу, — спустя три минуты молчания ответил Джон, ухмыльнувшись и набрав какой-то еды. — Однако, если вдруг не получится вернуть и отстоять квартиру, предлагаю свою небольшую комнатку. Она у меня как раз лишняя… На время можешь её поиспользовать.

— Спасибо, Джон! — воскликнул он, не помня себя от радости — ему казалась даже эта самое ожидаемое и банальное предложение невозможным счастьем. Хотя не всякий день сам Константин запросто предлагает пожить у себя! Этим нужно пользоваться…

— Я буду рад, если ты не изменишь своего решения после моего приезда… вероятно, мне и вправду придётся ещё много чего сделать для того чтобы вернуть своё погоревшее жильё, — добавил Чес и невесело вздохнул; Джон промолчал — видимо, для него это было слишком очевидно. Очевидно и не достойно лишних слов.

— Ты будешь брать что-то попить? Лично я уже всё, — Чес оглянулся на стеллажи с соком и взял одну пачку. Вскоре они прошли на кассу — в это время в магазине толпилась очередь, но время там прошло незаметно: Чес чувствовал левым плечом Джона Константина и в чём-то совсем не верил, что так запросто, за один вечер, смог опровергнуть своё одно не очень хорошее мнение о нём. Точнее, начало оно зарождаться как раз сегодня, когда вдруг все проблемы нахлынули на него с головой, прорвали оборону; он так измотался, что хотел только понимания и тепла, а не вечного холода и эгоизма. И пусть сейчас нельзя сказать, что от напарника шло тепло или его слова оказались какими-то особенными, но на душе впервые за сегодня установилась ровная, в чём-то тёплая погода — так бывает, когда нужное звучит из чьих-то уст и тело чувствует то, что требуется. Чес был наполовину счастлив — такая помощь оказалась ровно подходящей ему. Оказывается, Джон его знал. Или был самим собой — что немаловажно. Потому что настоящего его Чес…

— …любил?

— Что, Джон? Прости, я не слышал — весь в раздумьях витаю! — переспросил он, когда они уже вышли из магазина и направлялись к машине. Константин усмехнулся и покачал головой.

— Сбил тебя с мысли? — улыбаясь, Чес кивнул. — Я спрашивал: любил ли ты её?

— Не особенно… я ж говорил: для понтов…

— Тогда у тебя всего две проблемы! Думаю, они разрешимы… тем или иным способом, — спокойно и беспристрастно выдал Джон, пожав плечами. Чес лишь хмыкнул, разблокировал машину и положил пакет с едой в багажник; напарник сел вперёд. Прежде чем войти в салон, Чес на секунду задержался, приоткрыв дверцу: на улице не переставал рвать ветер, унося остатки золотой осени и превращая её в грязную; стало темнее во много раз, тучи сдвинулись хмуро и сильнее прежнего, а дождь всё никак не появлялся. Он подумал, что что-то не то, как в следующую секунду по лицу стали стекать капли — прохладные, освежающие, в чём-то прощальные. Он улыбнулся и сел в машину; Джон спросил его о чём-то, но он не слышал; они замолчали, вслушиваясь в глухие раскаты грома — и начался ливень. «Всё-таки погода провожает меня… Согласно примете, кто-то будет по мне скучать. Странно…» — улыбаясь, не веря и снова улыбаясь, размышлял Чес, заводя машину, а потом удивлённо спросил, вдруг вспомнив:

— Ты же хотел здесь выйти? — Константин усмехнулся и потёр лоб.

— Больше не хочу. Тебя провожу. Ты же сейчас, вероятно, на вокзал? — Чес, скрывая довольную улыбку, кивнул, отвернувшись и делая вид, будто он застёгивает ремень.

— Решил не оставлять друга? — зачем-то спросил; Джон промолчал; ответа опять не было — ответ опять был понятен, хотя молчание казалось слишком эгоистичным. Чес вырулил машину с места и направил по дороге; по дороге к трудностям, но уже каким-то скрашенным. На душе ещё было опустошение (которое навряд ли возможно чем-то заполнить), но опустошение спокойное, даже тепловатое. Проблемы, казалось, должны решиться сами собой. Завтра. А сегодня… Чес помотал головой: нет, не для него такие приукрашенные, воздушные и беззаботные мысли — дела есть дела, и ничто их не затуманит. Ни сегодня, ни тёплый огонёк на душе, ни заветные слова без доли жалости или сочувствия — ничто. Так решил Чес.

Они ехали минут пять или семь, или даже десять молча; в последнее время они часто стали молчать. Поначалу он считал, что это из-за какого-то обоюдного, ничему не поддающегося отдаления, однако потом с облегчением узнал, что это нужное молчание — на ум сразу приходило куча пословиц, сравнивающих слова и молчание с различными дорогими металлами. Водитель почему-то улыбался, хотя улыбаться в его ситуации было не то чтобы неприлично — невозможно. Но он нашёл силы — улыбнуться и улыбнуться искренно. На очередном светофоре, когда машину пришлось остановить, он полуразвернулся к Джону и сказал: