Золото в волосах (СИ)

«Ну и кошки с ним», — решил Рокэ.

— Пора, — проговорил Алан одними губами, и Ричард поднялся, повернулся и направился в стену, на которую опирался все это время. В ней возник тоннель, заполненный светом, очень похожим на солнечный, — во всяком случае, он так же путался в русых волосах, превращая их в золотые нити… нити судеб, которые Рокэ жестоко обрубил, обрекая самого себя на вечное одиночество.

Ричард все-таки обернулся и криво улыбнулся заимствованной у Рокэ улыбкой. Это стало последним, что отразилось в памяти. На рассвете Рокэ очнулся на надорском косогоре.

========== Часть 5 ==========

Когда Рокэ увидел Ригона Холла, то, конечно, не проклял покойников-интриганов, но долго костерил на талигойском, кэналлийском и багряноземельском языках, вплетая в поток брани запомнившиеся со времен Торки дриксенские ругательства.

Ригон был старше Ричарда года на четыре и почти не отличался от него внешне: те же черты лица, гордая посадка головы, разворот плеч. Только волосы, когда их касались солнечные лучи, не отливали золотом, скорее — старой медью, а сумрачные глаза казались пустыми и ничего не выражающими. Это было неожиданно больно.

Камень, удачно ударивший его по затылку, служил неплохим объяснением странностей в поведении и отсутствия воспоминаний. Внешность упрямо говорила о принадлежности к роду Повелителей Скал. Ригон проявлял услужливость и покорность, от которых хотелось выть, он с легкостью учился, повторяя замысловатые па придворных танцев, ел с помощью ножа и вилки и не ошибался ни разу, повторяя за Рокэ финты и обводки, совершая выпады. Уже через месяц Ригон превзошел Ричарда в фехтовании, но победить Рокэ, даже если и мог, не стремился. Ригон не понимал шуток, не слышал язвительности, никак не реагировал на подначки и не отвечал, когда Рокэ, забывшись, называл его Ричардом.

Подвох, о котором он спрашивал предка, все же имелся, но наказал себя Рокэ самостоятельно.

— Двадцать лет, — повторял он, запираясь в кабинете и напиваясь так, чтобы упасть и ничего не помнить, а главное — не видеть снов.

В ночных грезах он касался горячего плеча, приглаживал волосы, целовал сомкнутые веки. И видел кривую улыбку на бледных губах — последнее, что осталось от Ричарда.

«Почему улыбку, а не взгляд?» — размышлял Рокэ и не находил ответа. Плескалась в сумрачных глазах муть или они были ясными?

Однажды он напился до полного умопомрачения, вывалился в коридор, наткнулся на Ригона, затащил в кабинет и…

Ригон проявлял покорность и безучастность. С тем же усердием Рокэ мог целовать собственную подушку. Ни «Как вы смеете?!», ни ответной страсти, ни удара или вызова — ничего. Наверное, именно в этот момент Рокэ понял, что окончательно проиграл.

Разбить герб Окделлов Рокэ не позволил, забрал Сону (пусть и считал подобный поступок мелочным) и съездил по физиономии Роберу Эпинэ, который принял Ригона за Ричарда и вознамерился потребовать с него ответа за Катарину. Впрочем, бил Рокэ на самом деле по иной причине: Эпинэ смел считать себя другом Ричарда, но не просто бросил того на произвол судьбы и скрывал правду, он был не в состоянии приструнить собственных людей. Если бы Рокэ мог добраться до Карваля — пристрелил бы как бешеного пса.

Дуэль прошла скучно. На то, чтобы драться до смерти, Эпинэ не хватило. Как он сам объяснил этот поступок — не имел права сбежать в Закат, на нем слишком многое висело. Отделался он шрамом на щеке и обещанием больше никогда не сметь заступать дорогу герцогу Окделлу.

Через четыре дня Ригона вызвал сын Ноймаринена и был посрамлен. Эрвин фехтовал неплохо; вероятно, даже лучше, чем успел выучиться Ригон, но последнего не только не волновало убийство Катарины и прочие оскорбления, но и отношение к нему противника и всех Лучших Людей скопом.

Эрвин отделался унизительной царапиной на бедре и был вынужден просить прощения. При этом он то ли издеваясь, то ли от избытка чувств называл Ригона Ричардом. Подобного Рокэ не сумел простить. Тем более за спиной сына стоял Ноймаринен и щурился очень нехорошо. Северный волк высказывался за разбитие герба Повелителей Скал как после мятежа Эгмонта, так и теперь. Ноймаринен проявлял прискорбное постоянство, а Рокэ необходимо было защитить свою «куклу», раз и навсегда уладив все разногласия.

— А теперь, граф Литтенкетте, вы станете драться со мной, — сказал Рокэ, глядя не на него, а на Ноймаринена, — и учтите, что первая кровь иной раз бывает последней.

Рокэ все просчитал верно. Пусть Эрвин являлся всего лишь третьим сыном, Ноймаринен не собирался терять его. Он приехал тем же вечером. Разговор они начали врагами, но после трех часов распития вина, а затем и жгучей касеры союзнические взаимоотношения оказались восстановлены в полной мере. Каждый получил свое: Ноймаринен — регентство при малолетнем короле, Рокэ — прощение всех грехов Окделла, будь он Ригоном, Ричардом, самим святым Аланом или закатной тварью (при упоминании твари Рокэ вздрогнул, но, к счастью, никто не заметил).

Теперь, когда все уладилось, следовало подыскать Ригону невесту. Неожиданно идея вызвала немалое волнение среди отцов семейств, имеющих более-менее подходящих для замужества дочек. Впрочем, неудивительно, вот только Рокэ оказался совершенно не готов к такому.

Ригон не являлся Ричардом, и Рокэ прекрасно понимал это, но его каждый раз начинало тошнить, стоило прочитать письмо очередного отца, «радеющего за благо своей дочери и процветание Талига». Участие проявил даже Фома Урготский, и Рокэ честно задумывался отписать Елене, уж из нее герцогиня вышла бы отменная, но так и не сумел.

Изломный год подходил к концу. Война с Дриксен сошла на нет сама собой: «гусям» резко стало не до нее. Откуда-то (из Варасты или Гайифы) примчался Марсель, долго висел на шее и почти неприлично лапал, желая убедиться в материальности Рокэ. На Ригона он смотрел волком, но язык держал при себе и все пытался выяснить, что же произошло. После их встречи Рокэ не выдержал и сорвался в Кэналлоа, никому ничего не объяснив и надеясь лишь на то, будто в Алвасете ему станет легче.

Не стало.

В Кэналлоа теплые, мягкие зимы. Рокэ кутался в плащ, а Ригон сидел на песчаном берегу, подставив лицо соленому ветру. Небо хмурилось, Устричное море казалось жемчужно-серым, и на душе было пасмурно.

Рокэ наказал сам себя: сейчас он как никогда понимал это. Если бы удалось все изменить, взять злые слова обратно и возвратить Ричарда, Рокэ не постоял бы за ценой. Он готов был упасть в ноги Алану, снова прыгнуть в дыру (но эта дрянь каким-то образом затянулась, иначе он давно именно так и поступил бы), отдать всю кровь без остатка, собственную жизнь и посмертие, да все что угодно!

В серой пелене облаков возникла прореха, в которую незамедлительно скользнул солнечный луч, упал на русоволосую голову и засиял золотом в волосах.

Вечером Рокэ напивался в кабинете, разбавляя «Черную кровь» своей, вытекающей из порезанного запястья. Изысканный букет вина не выдерживал подобного святотатства и безнадежно портился, но Рокэ плевать хотел. Он уже напоил Ригона этим пойлом, но Ричардом тот так и не стал, а Леворукий не являлся на зов.

Вино с кровью оказалось очень крепким, либо Рокэ подкосили разочарование и надежда. Он заснул мгновенно, недопитый кубок выскользнул из руки и покатился по ковру, пятная его алым…

— Вперед, Надорэа! — воскликнул Альдо и смахнул слезу.

Все, что увидел Ричард в следующий миг, — пасть с несколькими рядами треугольных зубов. Он отшатнулся, но не сдвинулся с места. Ослепительная вспышка, последовавшая за этим, развалила пасть, лиловые глаза и саму тварь надвое, лицо обдало жаром и зловонием, но все кончилось еще быстрее, чем Ричард осознал.

— А оказалось не так уж и тяжело, — усмехнулся смутно знакомый черноволосый рыцарь.

Ричард вздрогнул. Он смотрел в упор, но образ не складывался, разбивался на составляющие. Гордый разворот плеч, не привыкшая гнуться спина, стройность, присущая скорее юноше, чем мужчине, изящная кисть с длинными пальцами, беззащитная шея, хищный профиль, тонкие красивые черты, остриженные до плеч волосы и смуглая кожа. И глаза! Не синие, а темно-карие.