Blackbird (ЛП)

Юри никогда бы не попросил его об этом, но существовало очень много вещей, о которых Юри никогда бы не попросил. Виктор все равно совершил бы их с готовностью и самоотвеженностью, если бы того требовала ситуация. И с каждым днем он обнаруживал все больше таких вещей.

Кабинет Мишина на втором этаже был не заперт, но внутри никого не было. Виктор вошел, достал из корзины для исходящих бумаг конверт, отмеченный буквой «А», что значило «Алеша», и осмотрел помещение. Самым верным решением было бы проверить по верхам шкафы и коробки с папками, чтобы выяснить, где находились самые ценные документы, но изучить их уже в другой раз. Где-то в Лондоне наверняка должен быть магазинчик, в котором можно купить специальный фотоаппарат и микропленку, или он мог просто попросить их у Юри, если у того была возможность их достать. Виктор начал с самых дальних коробок, прислушиваясь не только к признакам возвращения Мишина, а даже к самым малейшим звукам из коридора.

Проблема заключалась в том, что большая часть бумаг в кабинете действительно касалась виз. После победы Союзников и последовавших выборов хотя бы номинально социалистического правительства в Великобритании, получили развитие тенденции по укреплению связей между Британией и СССР, что сопровождалось взрывом туризма из первой страны во вторую, хотя обе страны все еще с трудом восстанавливались после войны. В итоге кабинет был завален бесполезными бумагами, от которых Мишин ленился избавиться. С другой стороны, так было легче прятать другие вещи.

Виктор шарил в одной коробке за другой, натыкаясь только на занудные анкеты и сопутствующие бумаги, а потом перешел к шкафу и, наконец, обнаружил кое-что в глубине нижнего ящика. Это было досье на агента с кодовым именем Лист, о котором он имел смутное представление: во время войны тот тайно передавал раскодированные немецкие сообщения из секретного британского штаба, занимающегося взломом шифров. Его настоящее имя было Кернкросс (4). Однако, после окончания войны про него мало что было слышно; наверное, теперь он занимался какой-нибудь мелочевкой. Под этим досье находилось как раз то, что Виктор искал: толстая папка с маленькой поблекшей фотографией, приколотой к внутренней стороне обложки, на которой был изображен улыбающийся светловолосый человек с раздвоенным подбородком. Гомер. В данный момент он находился в Египте на дипломатической службе, второй по положению после посла. Виктор знал, что раньше в течение некоторого времени именно благодаря прежней службе Гомера в Вашингтоне Советский Союз получал достаточное количество информации о ядерном вооружении США, и теперь Виктор знал его в лицо, а главное, он знал его имя — Дональд Маклэйн (5).

На мгновение Виктор задумался о том, чтобы засунуть папку в почтовый конверт, немедленно покинуть посольство и, проехавшись на велосипеде до Уайтхолла с документами, спрятанными под жилетом, выложить их прямо в Министерстве иностранных дел.

Досье Маклэйна было более чем достаточной причиной, чтобы его вызвали из Каира на допрос, и, возможно, он сам сдал бы троих оставшихся агентов.

Пока Виктор изучал содержимое папки, пролистывая фотографии его жены и детей, в коридоре раздались шаги. Он запихал папку обратно на место в ящик, пнул дверцу шкафа и едва успел собраться, как в дверь вошли — это был Мишин.

— О, — сказал он, закрывая за собой дверь. — Здравствуйте, Алеша.

Виктор оторвал взгляд от бумаг в адресованном ему конверте, за которым изначально и должен был прийти.

— Добрый день, — тепло отозвался он. Мишин не улыбнулся.

— Вам что-то нужно? — сухо спросил он, проходя мимо Виктора к своему столу.

Виктор едва не поддался искушению посмотреть на шкаф, в котором только недавно копался, чтобы убедиться, нормально ли закрылась дверца или нет. Если нет, то взгляд на шкаф только привлек бы внимание Мишина.

— Нет, просто пришел забрать почту. Надеюсь, у Вас все хорошо, товарищ Мишин.

Мишин хмыкнул и многозначительно посмотрел на него, а потом на дверь. Улыбка Виктора пропала. В прошлый раз, когда они общались, Мишин был весьма дружелюбен и распинался о своем любимом романе Фадеева и двоих сыновьях. Но теперь неприязнь к Ленинграду все-таки взяла верх. Виктор кивнул на прощание и ушел.

По пути домой он заскочил в «Daquise» на чашку кофе, намереваясь в этот раз по-настоящему изучить почту. Внутри конверта лежали обычные инструкции и указания для шпионов, которыми он руководил, но помимо прочего на самом дне покоился еще один маленький конверт с полностью замазанным адресом. В углу стоял советский штамп поверх советской марки. Виктор разорвал его ногтем и откинулся на спинку стула от удивления, когда узнал почерк.

«Дорогой Витя,

Давно я не писал. Надеюсь, ты в порядке. В этот год я нередко вспоминал наши беседы о моей матери, но помнишь ли ты тот раз, когда мы говорили о моем отце? В последние дни я думаю о нем все чаще и чаще. Возможно, настал мой черед наконец-то пойти по тому пути, по которому он направлял меня, пока я не слишком состарился. Когда это письмо достигнет тебя, я скорее всего уже перееду, так что не ищи меня здесь.

Пришлю тебе мой новый адрес, как только смогу.

Твой товарищ Дед, с любовью».

Виктор обвел взглядом полупустое кафе, прежде чем перечитать строки. После войны они с Фельцманом пару раз отправляли друг другу высокопарные письма, но по ним создавалось впечатление, что Фельцман не был особо заинтересован в том, чтобы поддерживать контакт со своим прежним подопечным. И они, конечно же, были не в тех отношениях, чтобы писать друг другу трогательные письма, указывая в конце кодовое имя, как будто оно отражало реальную родственную связь. И зачем Фельцману говорить о смене адреса и о своих родных? Когда они работали вместе, любое упоминание матери Фельцмана подразумевало Советский Союз, но его отец… Он однажды сказал, в весьма запоминающихся обстоятельствах, что его отец был раввином.

Внезапно все разрозненные кусочки паззла сошлись. Фельцман, должно быть, отправлялся в Израиль, и, будучи достаточно благородным человеком, написал об этом Виктору, как и, наверное, некоторым другим прежним коллегам, чтобы предупредить всех заранее. Но так не вовремя! Виктора только несколько недель назад расспрашивали про Бабичевых. По крайней мере, теперь он мог заранее подготовить осуждающую Фельцмана речь — на всякий случай. Но на самом деле как он мог винить другого за бегство, за следование зову сердца вместо служебного долга хоть раз в жизни?

Виктор осознал, что и ему не помешает начать составлять такие письма — нескольким коллегам, Юре, его матери и Миле, если она на свободе. Сложно будет подобрать достаточно уклончивые термины, чтобы обдурить цензуру, но он верил, что они поймут его. Это стало бы самым близким к нормальному прощанию с ними — иного способа он позволить себе не мог.

Виктор допил кофе, оставил пару монет на столе и отправился к месту, где приковал велосипед. С самого начала он знал, что путь, который он выбрал, будет непрост, но награда, которая ждала его в конце, стоила всех трудностей.

Устроившись в седле, он нажал на педали, устремляясь к дому.

***

Когда-то, примерно к концу первого года их с Виктором сумбурного и тайного романа, Юри думал, что они достигли некой вершины близости и глубины связи между ними. Но сейчас эта мысль казалась откровенно абсурдной, когда Виктор дразняще увлекал его вверх по ступенькам к их спальне. Напряжение назревало в течение всего дня, начиная с излишне долгого поцелуя на прощание, когда Юри уходил на работу, и кончая флиртом и недвусмысленными прикосновениями друг к другу, пока они готовили ужин, а теперь Виктор снимал его очки, расстегивал жилет и ненасытно целовал его шею — еще чуть-чуть, и остались бы отметины.

Что-то невероятно прекрасное и захватывающее было в том, чтобы провести весь день в мечтах о мужчине, к которому Юри вернется домой, о том, как он жадно и дико займется с ним любовью ночью, а поутру проснется в его объятиях, и в новом дне они снова будут делить все мелочи жизни. С течением времени между ними оставалось все меньше и меньше секретов, и скоро, очень скоро должны были исчезнуть самые последние.