Blackbird (ЛП)

— Да, сэр.

— Ну что ж, тогда решено. Мы снова поговорим об этом, когда все прояснится, — он протянул руку, и Юри пожал ее.

И только когда Юри оказался в своем кабинете уже с третьей сигаретой между пальцами, он начал осознавать все перспективы этой миссии. Они снова хотели отправить его в нестабильные регионы для выполнения спецопераций. Это было серьезное повышение и такой карьерный шанс, за который Глен, Артур или любой другой переводчик из их крыла точно ухватился бы. Было бы абсурдом отказаться от этого, если такое вообще было позволено.

А он был так уверен, что у него с Виктором впереди еще годы! И думал, что расставание случится из-за того, что Виктору придется уехать, а Юри остался бы среди всех воспоминаний, созданных вместе с ним в Лондоне. В потаенных уголках души он робко надеялся, что какая-нибудь комбинация серьезных перемен в британском обществе, приветливая лейбористская манера маленького круга друзей Юри, а также глубокое разочарование и беспрестанное чувство вины Виктора смогут убедить последнего постепенно сменить стороны, и с каплей везения и после нескольких споров им никогда больше не пришлось бы разлучаться…

Из Сеула или Гонконга Юри мог бы брать отпуска и иногда ездить домой. Он больше не являлся гражданином Японии, и даже если бы все его документы не были безвозвратно утеряны в Берлине, принятие британского гражданства все равно перечеркивало японское. Но в связи с американской оккупацией ему было бы несложно попасть в страну. Он бы снова встретился с семьей. Он бы воочию увидел все те разрушения, которым поспособствовал, и, постояв среди сожженной, облученной земли, он бы разобрался, можно ли все еще делать вид, что это было сделано во благо страны и мира. Он бы узнал, могли ли Кацуки Юри-кун, неловкий и стеснительный парень из Хасецу, и мистер Юри Кацуки, британский шпион, примириться между собой.

Оттуда он смог бы писать своим коллегам, Минако, Челестино и Пхичиту. Но это было бы все равно что оставить Виктора во второй раз. Если Пикаванс был прав и в Корее назревала война, вероятность, что она останется в пределах полуострова, а не охватит опять весь мир, была небольшой. Если поехать в Сеул, то можно и не вернуться.

Юри выглянул из окна и посмотрел на зимний смог, все еще стелящийся по городу, несмотря на поздний день, и окутывающий их здание темными клубами, делая панораму перед ним серой. Ничего еще не было решено. Может, обойдется. Просто невероятно, что Юри вообще рассматривали на это место, так что он решил пока держать это при себе. Не было смысла беспокоить Виктора чем-то, что могло и не произойти.

***

Виктор понял, что что-то было не так, когда вошел в посольство. Он редко пользовался парадным входом — слишком монументально, слишком очевидно — а боковой вход позволял ему пройти мимо библиотеки, где Беленькая, библиотекарша, часто имела наготове для него улыбку и немного домашних лепешек. Но сегодня дверь библиотеки была заперта на замок, и в коридорах царило подозрительное затишье. И только когда он поднялся по лестнице на второй этаж, то встретил первого человека — молодого мужчину в длинном пальто и синей фуражке МГБ. Виктор никогда не видел его здесь раньше. Новоприбывший нахмурился, заметив его.

— Никифоров?

— Да. Я за своей почтой. Где все?

— Вы должны пройти со мной.

— Что-то случилось, товарищ?

Он явно не был офицером, и у Виктора руки зачесались воспользоваться своим старшинством. Не в его правилах позволять любому мужчине указывать ему, что делать.

— Ничего такого. Полковник желает поговорить с Вами.

Но в посольстве на данный момент не было никого со званием полковника, насколько Виктор знал, так что либо его дурачили, либо отсутствие Беленькой и ее выпечки было первым звоночком, предвещающим что-то очень плохое. Окинув мужчину взглядом еще раз, он кивнул.

Они спустились вниз по лестнице, а потом еще по одной на цокольный этаж, мимо огромного ряда колокольчиков для прислуги, висящих там еще с тех пор, когда в доме жила английская аристократия, до конца намытого до блеска коридора, где рядовой остановился, чтобы открыть перед Виктором дверь. Испытывая серьезное беспокойство, он вошел внутрь.

Комната была очень маленькой, и в ней стоял стол с двумя жесткими стульями по обеим сторонам. С потолка свисала одинокая тусклая лампочка. На одном из стульев сидел человек с волосами цвета соломы и золотыми полосками и звездами полковника, сверкающими на погонах. Виктор автоматически отдал честь, и дверь за ним захлопнули.

— Это майор Никифоров, товарищ полковник, как Вы просили.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал полковник, — ну, садись, Никифоров.

Плохой знак — говорить с кем-то, кто не представился при встрече, но Виктор все равно сел. Достав пачку сигарет из кармана штанов, полковник зажег одну спичкой, и дым начал перекатываться медленными клубами под лампой.

— Ты из Ленинграда.

— Так точно, товарищ полковник.

— Сын Михаила и Ины Никифоровых.

— Так точно.

Возможно, однажды когда-нибудь настанет такой день, когда малейшее упоминание о его родителях не будет кромсать его душу лезвием ножа.

— Твой отец работал на предателя Зиновьева (2). А твоя мать была немкой.

Виктор нервно сглотнул.

— Моего отца обманули, как и многих других, когда Зиновьев предал Сталина, и отец немедленно донес на него, как только правда раскрылась. Моя мать уехала из Германии до моего рождения и никогда не возвращалась. И именно благодаря матери я смог…

— Да, да, все знают о твоей военной службе, Никифоров. О многих, многих годах, которые ты провел среди фашистов.

— Это было очень сложное задание, товарищ полковник, но я поддерживал себя великой верой в неминуемую победу социализма.

— Раз ты так верен службе, удивительно, что ты не выполнил приказ о возвращении домой в 1937-м.

Виктор нахмурился. После перевода в НКВД его практически сразу отправили в Германию, чтобы заложить базу для мерзкой личности Риттбергера перед полноценным переездом туда. А 37-й был годом многих показательных судебных процессов, о которых он узнал уже после войны.

— Тогда я докладывал, что у меня в Берлине образовалось слишком много ответственных дел, и отлучение от них не оправдало бы риска возвращения в Москву. Это могло бы сорвать задание.

— Кто принимал доклад?

— Майор Олег Ковалёв.

— Хм-м.

Ковалёв по-любому выйдет сухим из воды. Он был ярым сталинистом и злостно допрашивал Виктора о его делах с нацистами. Полковник откинулся назад в стуле, и глубокие тени пали на его глаза.

— Ты — друг Елизаветы Бабичевой?

Это были далеко не те обстоятельства, в которых Виктор позволил бы себе назвать другом кого угодно на этой планете.

— Мы не более чем знакомые.

Полковник крепко затянулся, изучая лицо Виктора.

— Она предатель. Ты знал об этом? Многие в Ленинградском горкоме партии вели подрывную деятельность против товарища Сталина (3), воруя деньги и ресурсы у советских людей, чтобы тратить на свой город, а также плели антисоветские небылицы о том, как они победили немцев.

— Это омерзительно, товарищ полковник, — Виктор старался звучать твердо и хладнокровно, — все знают, что наша победа была полностью обеспечена великим умом и преданностью делу товарища Сталина. А лжецов — под суд.

— Не сомневайся, так и будет.

Долго, не произнося ни слова, полковник смотрел на него, и сердце Виктора начало колотиться. Стал бы Юри искать его, если бы он никогда не вернулся домой? Попал бы Юри в беду из-за этого? С утра Виктор хотя бы успел сказать ему, что любит его. Достаточно ли раз он повторял это за последние месяцы, с тех пор как они воссоединились? Юри должен был знать, что Виктор никогда бы не оставил его просто так… Никогда по своей воле. Может, Юри был бы в безопасности, если бы не знал о том, как горячо Виктор любил его. Если бы не знал о его присутствии в Лондоне вообще.

Полковник затушил последние тлеющие огоньки на кончике сигареты о доски стола.